Мы стоим посреди платформы, и я чувствую, как в нашу сторону постепенно обращается все больше любопытных взглядов. Мутные персонажи, что ехали вместе с нами, быстро проходят мимо. Некоторые останавливаются, чтобы поговорить с теми, кто трется возле палаток. Большинство, не задерживаясь, проходит в парадную через тяжелые двойные двери. Кроме этих дверей выходов с платформы не видно. Зоя собирается было идти к дверям, но я придерживаю ее за локоть.

– Ничего не замечаешь? – спрашиваю я. Зоя заметно напрягается и коротко качает головой. Ее глаза начинают молниеносно перескакивать с окна на окно, с лица на лицо, обыскивая двор в поиске угрозы. Но, как она ни вглядывается, ей не видно того, что я заметил сразу. Над двойными дверьми, ведущими в парадную, раньше были окна. С моего последнего визита кто-то заделал их. Вот только плохой, видно, был каменщик. Тут и там в кирпичной кладке виднеются разновеликие отверстия, диаметром от кулака до баскетбольного мяча. За каждым из них я вижу жар человеческих тел, биение возбужденных сердец и сталь.

– Нас ждут, не иначе, – говорю я. – Не дергайся. На три часа, над дверьми.

– Ах ты ж тварь, – шепчет Зоя. – Прямо на линии огня мы.

– Три… нет, четыре автомата или винтовки и… пулеметный расчет.

– Сука. Думаешь, Семен стуканул?

– Может быть, может и нет. Может, они и не нас вовсе ждут. Так или иначе, по-хорошему не вышло. Раз так – будем как всегда. Спиной повернись.

Из Зоиной сумки я извлекаю большой шар, слепленный из серой бумаги. Аккуратно сняв с шара верхушку, я закрываю полученное отверстие рукой. Я ощущаю, как что-то ползет по моей ладони, царапая кожу лапками. Потом я чувствую легкий укол. Я закрываю крышку. Через несколько секунд после этого, шар ощутимо вибрирует, словно десятки маленьких крыльев одновременно ударили по воздуху. Зоя отшатывается.

– Это что? Это у меня в… в сумке было? Ебаный…

– Успокойся, – говорю я. – Без сигнала они не проснутся.

– В нем что, пчелы?

– Не совсем. Мы называем их светляками…

– Ненавижу всю эту жужжащую проблядь!

– Я учту. Теперь положи ладонь на улей.

– Чего?! Ты совсем ебнулся? Убрал эту залупу от меня, пасечник хуев! – шипит Зоя. На ее лице написано величайшее отвращение.

– Не капризничай, вот так.

– Я тебе переебу сейчас, понял? – вдруг совершенно ровным голосом говорит Зоя. – Нет – значит нет.

– Эээ…

Зоя молча смотрит на меня.

– Знаешь, – помешкав, говорю я, – а я вот моли боюсь. И тараканов.

– Врешь! Как можно бояться моли, Петя? Это уже… фарс какой-то.

– Сама ты фарс. Тебя просто в чулане не запирали. На полдня.

Зоя пренебрежительно фыркает, но чуть-чуть да расслабляется.

– Положи руку, пожалуйста, – прошу я. – Я рядом. Больно не будет, обещаю.

Помедлив, Зоя глядит мне в глаза, а потом все-таки накрывает улей ладонью. Ее рука сильно дрожит, и, особо не задумываясь, я накрываю ее ладонь своей. Если она сейчас дернется, ничего хорошего не случится.

– Еще чуточку. Видишь – ничего страшного, – говорю я. Зоины глаза округляются, когда часовой начинает карабкаться по ее ладони. Она порывается убрать руку, но я удерживаю ее. – Он просто хочет познакомиться. Все как надо.

– Ничего хорошего! – нервно говорит Зоя. – Сказал же – они спят.

– Часовые никогда не спят. До самой смерти.

– Ненавижу мух. И ос. Все это говно… ненавижу, – говорит Зоя. Она морщится, когда часовой берет пробу ее крови. Улей отзывается гудением, и я закрываю его крышкой.

– Вот и все, – говорю я, – теперь осталось только подобраться поближе…

– Не надо, – обрывает Зоя. – Как этим пользоваться?

– Вращаешь по часовой стрелке, потом резко – против часовой. Если этого не сделать, они посыпятся из улья, как горох…

– Дай! – Зоя отбирает у меня улей. Она яростно вертит его, а потом бросает одним плавным движением, грациозно изогнувшись всем телом. Выпущенный, словно снаряд, улей мчится над платформой и попадает прямо в бойницу, за которой притаился пулемет.

– Ничего себе! – не удерживаюсь я.

– Первый юношеский по метанию ядра, – хвастается Зоя. Она собирается добавить что-то еще, но тут из здания напротив раздается душераздирающий визг.

– Пошли! – командую я. Прежде, чем кто-то во дворе успевает сообразить, что происходит, мы оказываемся внутри здания.

Вестибюль встречает нас громогласными воплями и жужжанием крыльев. Ополченцы беспорядочно мечутся, пытаясь стряхнуть с себя светляков; одни бросаются из стороны в сторону, врезаясь во все на своем пути, другие уже валяются с пеной у рта, суча ногами. На нас светляки не обращают никакого внимания. Тяжелые, как атомолеты, они разлетаются в поисках целей, обманчиво медлительные и грозные. Их белая кровь пульсирует в темноте, просвечивая сквозь внутренности. Я переступаю через тела, попутно освобождаясь от грима.

Дверь, ведущая к служебной лестнице, заперта на оскорбительно хлипкий замок, дужку которого я перекусываю, практически не сбавив скорости. Мы проходим на лестницу, а позади нас весь блок приходит в движение.

4. А

рбатский палач

– Давай стволы достанем, а? – опять просит Зоя.

– Рано.

– Но прикрытие-то наше сорвано, Петь.

– Там, куда мы поднимаемся, прикрытие нам без надобности. Сюда.

Посреди заваленного покрышками коридора находятся лифтовые двери. “ЛИФТ НЕ РАБОТАЕТ” – гласит размашистая надпись.

– Помоги-ка мне с дверями, – прошу я.

– Но написано же – не работает!

– В конституции про права написано. Тоже веришь?

Лифт находится прямо за дверями; не приходится ни подтягиваться, ни заползать. Лампочку украли, кнопки расплылись, пол в два слоя покрыт окурками, а стены – ругательствами. Как пахнет, не хочется и говорить. Однако, как только я нажимаю на кнопку, лифт сразу же начинает подниматься. Зоя нервно оглядывается, смешно распахнув глаза, тщась что-то разглядеть в абсолютной тьме.

– Я предполагаю, что цель – в этом блоке, – говорю я.

– Предполагаешь?

– Мы поднимемся на пять этажей – туда, где живет одна моя знакомая. Она подскажет, куда дальше. Эти пять этажей – самые важные для нас, их иначе как на этом лифте не миновать.

– А чего так?

– На них расположены казармы ополчения.

– Ой, блять.

– Ничего. Про этот путь мало кто знает.

Лифт замирает, и, как только двери распахиваются, кабину заливает интенсивный розовый свет. С этажа в лифт врывается какофония звука: синтезированная музыка, шум голосов, хохот и стоны, запах “Победы”, пиявок, половых отправлений и кто знает, чего еще. На табуретке, стоящей аккурат напротив дверей, прикорнул обтянутый кожей скелет, вооруженный “Сайгой”. При нашем внезапном появлении скелет вскакивает и с неожиданной прытью вскидывает ружье.

– Вольно, товарищ сержант, – говорю я.

– Петр Климентьевич?!

Выпучив желтоватые глаза, скелет опускает ружье.

– Во плоти, – киваю я. Зоя косится на меня.

– Но вы же… вас же сюда не…

– Персона нон-грата, знаю. Мне претят подобные формальности. Где Саша, сержант?

– Во второй студии, товарищ комгруппы.

Я киваю ему и даю Зое знак следовать за мной.

– Всегда рады вам, товарищ комгруппы! – в спину нам говорит скелет.

Мы заходим в коридор, освещенный неоновыми трубками. Через равные промежутки здесь расположены большие входные двери; надписей и указателей нет. Нам навстречу, хихикая, выходит стайка юных девиц, одетых в белые рубашки, белые чулки с подвязками, туфли и красные галстуки. За ними следом, с лицом отца, пришедшего платить алименты, шаркает ожиревший пенсионер, наряженный в форму генерала американской морской пехоты. В авоське генерал несет несколько каучуковых шаров и моток веревки.

– Это что за место? – полным недоумения голосом спрашивает Зоя, снова и снова оглядываясь на миновавшую нас процессию – до тех пор, пока та не скрывается за углом.

– Это? Это “Бездуховность”, – говорю я. – Крупнейшая в пустоши фабрика развлечений для масс.