– Зажмурились часов десять назад, – говорит Зоя, склонившись над ванной.

Из объемистого подсумка с крестом, висящего на ее ремне, она извлекает пару одноразовых перчаток и тщательно осматривает голову трупа. Потом она берет щипцы и при их помощи разжимает формалиновому ныряльщику челюсти.

– Ты смотри, какие язвы, – бормочет Зоя, – и лимфоузлы накрылись. Острый микоз. Похоже, этот болел тубиком и саркомой Капоши, как минимум, – заключает Зоя. – Скорее всего – на фоне СПИД.

– До войны училась, или уже в учебке?

– На практике.

– Тогда осмотришь остальных подводников. Я займусь сращивателем.

– Чем-чем ты займешься, развратник?

– Сращивателем.

От каждой пары мертвецов к центру комнаты идет тонкая кожаная трубка, более всего напоминающая младенческую пуповину. С одного конца она подсоединена к черепам трупов, а вот с другого…

Цвета свернувшейся крови, этот странный предмет обхватывает примерно половину вычислительного агрегата, словно удав, натянувший себя на задушенную жертву. Его несомненно органической природы облик у непосвященного вызовет иррациональное, животное отвращение. Не беря в расчет размеры, сращиватель отдаленно похож на какой-то орган – печень или желудок, например. При этом, сквозь его поверхность явственно проступают ребра. Пересекаясь с венами, толстые провода извиваются под его обвисшей кожей.

– У этого зубы сгнили до корней, десны аж посинели, – докладывает Зоя. – На бедрах все вены забиты. В паху – тоже. Такими иголками не в поликлинике колют, Петя.

– Копай дальше.

– Всегда вот такой хуйней занимаешься?

– Приходится. Вообще-то не совсем моя специальность.

– А мне-то вообще каким боком?! Как всегда, блять: художник трубы кладет, боксер моторы чинит, товаровед – на тумбочке… – начинает расходиться Зоя, но потом вдруг резко меняет тему. – Знаешь, про вас ведь кучу всяких ужасов рассказывают, – говорит она.

– Про нас – про Управление?

– Угу. Я думала – по рогам тебя узнаю.

Я усмехаюсь.

Страшась силы, попавшей в руки военных, Кремль выковал свой собственный меч. Начавшись как небольшая охранная организация, моя контора быстро метаморфизировала в нечто совсем иное. На третий семестр, наше курсантское физо вдруг выросло с двух до двенадцати часов в неделю, а бесполезные предметы уступили место Тактике малых подразделений и Курсам пехотных снайперов. Приволокши свой каркас в расположение, я ложился на койку, как в гроб; руки пахли чернилами и порохом. О войне тогда еще только шутили. Мы готовились не к ней, а к противодействию новой и неизвестной силе. Но получилось так, что свои навыки нам пришлось применить гораздо ближе к дому. Вика, прости меня.

– Эти люди, – говорю я, обводя комнату взглядом, – тот, кто работал здесь, использовал их, как оперативные модули вот этого аналогового вычислителя. Чтобы многократно увеличить производительность. Сдвоенные нервные системы снижают индивидуальную нагрузку, сращиватель служит переходником.

– Но зачем?

– Не знаю. Сама технология разработана для передачи данных и РЭБ в условиях позиционной ядерной войны. Но вообще спектр применения широчайший.

Академик, придумавший в свое время эту схему, потом срастился с системой дальней космической связи. Через полгода, внезапно выйдя из комы, академик первым делом попросил карандаш, и грифелем карандаша аккуратно выскоблил себе обе глазницы. Прибежавшей на вопли соседей санитарке он спокойно сказал: “Я по-прежнему вижу это”.

– Ну и нахера они тут все это устроили? – спрашивает Зоя. – И кто – они?

– А вот это уже правильный вопрос.

Тот, кому поручили при отступлении заметать следы, явно не знал, что именно крушить, поэтому поработал над всем. Лом, которым он настраивал чувствительную аппаратуру, валяется в стороне, и сейчас шансов что-то считать больше с него, нежели с вычислителя. Тот же безымянный труженик бритвой исполосовал сращиватель, выпустив ему кишки.

– Ну чего, тупик? – спрашивает Зоя.

– Ммм… может быть. У тебя?

– Мордатый на тюрьме был в почете, а у сифилитика на жопе глаза набиты.

– Такие разные, но судьба связала их вместе.

– У вон тех двоих картинка похожая, – кивает Зоя. – Их я мельком осмотрела, и…

– Массив.

– Ась?

– Оттуда их похитили, – говорю я. – Или купили.

– Это где такое?

– На северо-западе, за окраинами. Но нашему брату туда ход заказан, – задумчиво говорю я, меряя комнату шагами. Зоя снова склоняется над ванной.

От вычислителя по полу тянется несколько толстых кабелей; у окна они собираются в пучок и, взобравшись по стене, ползут между приколоченных досок на улицу, а оттуда – по наружной стене дома, все выше и выше и выше. Зуб даю – если вскарабкаться вслед за ними, рано или поздно я найду антенну, к которой была подключена эта кунсткамера… Кто-то отсюда что-то перехватывал. Или глушил.

– Это еще что за херня? – бормочет Зоя. Я поворачиваюсь.

Кривясь, она вынимает изо рта одного из ныряльщиков большого слизняка. “Слизняк” довольно странный: слизи не выделяет, а шкура у него как будто бархатная. По бокам туловища у него ножки, похожие на тараканьи. Морду его украшают полдюжины то ли рожек, то ли антенн, а снизу расположен мягкий розовый рот с двумя рядами плоских зубов.

– Это? Это – Картонный Весельчак, – говорю я. – Симбионт.

– Но он же ни разу не картонный! – протестует Зоя. – Что за кличка дебильная?

Я жму плечами.

– У этого жмурика языка считай вообще нет, – говорит Зоя. Я рассеянно киваю. – Им что, режут их в этом Массиве? Что там за изверги живут?

– Почему режут? Это Весельчак. Он отжевал язык этого гражданина и заменил его собой. Лапки – для крепления ко дну полости рта.

Зоины глаза становятся, как два чайных блюдечка.

– И что, ему это… ему это – в рот? Насильно?

– Почему. Скорее всего он его поставил до того, как попал сюда. Весельчака используют добровольно.

– Чего?!

– Внутри Весельчака скрыт длинный и гибкий хвост. Закрепившись во рту, он этим хвостом проникает в носоглотку хозяина и оттуда через носовые пазухи – в мозг.

– З-за…

– Он им питается. Мозгом. Это долгий процесс, а мозг хорошо адаптируется к потерям.

– И это – добровольно?!

– Видишь ли, Весельчак в ходе своей, так сказать, деятельности, регулярно воздействует на гипофиз хозяина, вызывая мощный выброс пролактина и эндорфинов.

– Ты хочешь сказать – он кончает от того, что эта мразь ему гипофиз ковыряет?

– Постоянно. Говорят – лучше, чем героин.

– А мозги не лучше?

– Зачем? Что бы он с ними делал?

Прервав мою лекцию, за плечом просыпается рация.

– Нева, Нева, я – Шестой, – обеспокоенно зовет она.

– Что, Шестой, опять двойка?

– Виноват, какая двойка? Нева, у нас тут шахтеры прискакали, две команды на комбайнах. Бенгальские огни привезли.

Я делаю паузу. Зоя бросает Весельчака на пол и размалывает берцем, а после гадливо вытирает подошву о край ванны.

– Главный дуболом с ними? – спрашиваю я.

– Никак нет. Атомолета тоже не наблюдаю.

– Ладно, – командую я, – шахтеров задержать. Знаю, что непросто, – добавляю я в ответ на неловкое молчание. – Запудришь им мозги, ночное рандеву назначишь. Как хочешь вертись, но дай мне хотя бы минут пять, ясно? Сможешь – пошлешь потом одного из наших саперов сюда – собрать вещдоки, безотлагательно. Заберете все, что к полу не прикручено. Потом – сразу в гнездо.

– “Безотлагательно”, – фыркает Зоя. Я не обращаю внимания.

– Товарищ комгруппы, эээ…

– Я в тебя верю, Шестой, – говорю я. – В Штаб – как обычно, без меня. Что-нибудь сообразишь, я уверен.

– Принял. Конец связи, – подавленно отзываются на том конце.

Вот так так. Что эти упыри здесь забыли?

– Кого там еще? – интересуется Зоя.

– Драгун. Хорошо хоть Левченко не с ними…

– Еще какие-то чекисты, – бурчит Зоя.

– О, нет. Нет-нет, это совсем не чекисты, – отвечаю я. – Это вообще не люди. Ничего, Шестой их затормозит.