***

Двери вагона открываются, и наружу степенно выходит панцирная крыса. Хамская самоуверенность написана на ее физиономии. Кажется, еще мгновение – и крыса потребует с нас билетики. Зоя скармливает ей кусочек рыбы. Внутри вагона темно и тесно; его стены гораздо толще, чем кажется снаружи. Сам отсек забит пассажирами. По носу сразу бьет запах нечистот. Сор хрустит под ногами. Толстые мутные стекла закрыты сетью металлических полос. На счастье, прямо напротив входа освобождается место, на короткой лавке у окна.

Я сбрасываю сумку и ставлю ее рядом с лавкой. Ровно в этот момент, толкнув меня плечом, на лавку садится коренастый тип с пластиной, выступающей из под жидкого зачеса. Тип кладет ноги на мою сумку и смотрит мимо меня остановившимся взглядом. Его покрытый чирьями сосед сначала недружелюбно пялится на меня, а потом переводит взгляд на Зою. На его лице сразу же появляется кривозубая ухмылочка. Он торопливо встает с места и услужливо отступает в сторону. Зоя явно что-то чувствует, потому что берет меня за рукав.

– Петя, не…

Слегка отклонившись назад, я бью сидящего на лавке ногой в лицо. От встречи с подкованной подошвой ломаются, кажется, сразу все кости его лица. Пассажир извергает поток зубов, кровавых слез и соплей; по черепной пластине идет трещина. Я помогаю ему не упасть ударом в солнечное сплетение. Тип трясется, захлебываясь, пару секунд, потом дурашливо закатывает глаза.

– Безбилетник, – поясняю вагону я. После этого я хватаю коренастого за грудки и выбрасываю на платформу, как почтовый мешок.

Только садясь на лавку, я замечаю, что чирьеватый сосед куда-то испарился. Я с сожалением вздыхаю и устраиваюсь поудобнее.

– Садись, – говорю я Зое. – Еще находимся.

Пассажиры перетекают в вагон с платформы, аккуратно переступая через лежащего человека с пластиной. Большинство собираются в кучки, но некоторые, как и мы, держатся на отдалении от прочих. Тоже, наверное, едут в гости. Постояв с минуту, поезд дает гудок, и платформа уходит влево.

Мы проезжаем над цехами сталепрокатного завода, над стоянкой грузовиков, мимо кирпичной башни пожарной станции и окраинных двухэтажек. Клин ширококрылых летунов следует параллельно нашему курсу. В какой-то момент, гудение поезда и приглушенный вой ветра перекрывает надсадный кашель. Мы с Зоей поворачиваемся на звук и видим, что в другом конце вагона материализовался коренастый мужчина пенсионного возраста, одетый в ватник и каску. Меж его кавалерийских ног стоит баул на колесиках. Поправив каску, мужчина дальнозорко щурится и занимает позу оратора.

– Ну с утра-то зачем… – бормочет Зоя. – Слушай, а расскажи мне про этот твой Массив, куда едем.

– С радостью. Что именно?

Зоя с ногами забирается на лавку и обхватывает руками колени.

– Не знаю. Чего-нибудь. Погромче.

– Массив… что тут скажешь. Его возвели для приезжих рабочих и инженеров – тех, кто стоил Новый Город. Сначала одну многоэтажку, потом другую. Потом фабрики, гидропонные оранжереи, ветрогенераторы. Весь комплекс – как один большой муравейник, каждый блок соединен с другими системой высотных переходов. Со временем Массив так разросся и сросся, что с первое здание кроме как с воздуха не разглядишь. Теперь его называют Блок “А”, и в него-то мы с тобой и едем.

– …две ложки на стакан – и хер стоит, как автокран! – заглушает меня пенсионер, потрясая пакетом с початками, которых не найдешь в энциклопедии. Его голос одновременно зычен и полон безысходного смирения; его лицо выглядит так, словно он перестал считать инсульты. Доселе инертные пассажиры начинают разворачиваться к нему. – Не имеет аналогов в мире!

Порывшись в сумке, он извлекает наружу громоздкий предмет, представляющий собой систему линз и излучателей. Предмет покрашен облупившейся салатовой краской и весьма радиоактивен. – Ни одной паленой! – заявляет пенсионер, поддерживая прибор клешней своего протеза. – Все светят, гарантированно!

Последние городские постройки кончаются, уступая место полосе отчуждения. Опершись на спинку лавки, Зоя приподнимается, чтобы посмотреть в окно.

– Ух ты! – говорит она.

– Что, еще производит впечатление?

Стена городского периметра возвышается на девять с лишним метров, почти доставая до монорельса. Она тянется на восток и на запад, обручем охватывая городские окраины. Когда-то стена состояла из цельного железобетона, но годы не были с ней ласковы. Появлявшиеся бреши заделывали тем, что было под рукой: листами стали, мешками с песком, сварной решеткой. На равных промежутках стену разделяют сторожевые башни, на площадках которых громоздятся прожектора и автоматические орудия.

– Эти уже года два как отстрелялись, – говорю я. – Одни остовы, на самом деле. Пару лет назад кто-то срезал всю проводку на лом.

Цены на проводку я утверждал лично.

Сразу за периметром город обрывается, словно культя. То, что когда-то было домами пригородных поселков, буря сравняла с землей; даже очертания дорог стало сложно рассмотреть. Громада Массива, похожая отсюда на крейсер, теперь явно различима на фоне утреннего неба. От цели нас отделяет только кусок пустоши, покрытый волнами сопок. Мы быстро сокращаем дистанцию.

– Ничего себе, – говорит Зоя, широко раскрыв глаза. – Это сколько же в нем народу живет?

– Десятки тысяч. Никто точно не знает. Переписей там ох как давно не проводят.

Мы вплотную приближаемся к комплексу. Состав сбрасывает скорость, скрипят тормоза. Тень наползает на поезд, отсекая солнце. По обе стороны от вагона вырастают стены многоэтажных домов, сращенных воедино. Слышен гул открывающегося гермозатвора – мы прибываем на станцию.

Платформа, поднятая над землей на бетонных опорах, напрямую соединяется с небольшой площадью, ведущей к парадной блока “А”, расположенной на высоте пятого этажа. Раньше была еще одна такая же платформа, со стороны реки. Оттуда вторая ветка монорельса вела к окраинам Нового Города. Она теперь нерабочая.

– Ну чего, на выход? – с хорошо скрываемым волнением спрашивает Зоя.

– Гляди в оба, глаза на затылке.

Торговец на полуслове обрывает рифмованную тираду и, катя баул за собой, выходит первым. Пассажиры неторопливо вытекают вслед за ним. Помедлив, мы берем свои сумки и тоже покидаем вагон. С шипением, двери поезда закрываются за нашей спиной.

***

Когда наш поезд уходит, он проезжает через тоннель, проделанный в здании, и створка ворот закрывается за ним. Мы оказываемся в своеобразном дворе, со всех сторон окруженном стенами многоэтажных домов. Из окон долетают мощные басы и монотонный вокал. Ветер доносит запах копченой рыбы и каннабиса. Кто-то очень плохо играет на гитаре; пьяно орут строевую песню. Палатки и лотки торгашей пестреют по обе стороны от монорельса; вокруг каждой трутся люди и животные. Возле обезглавленной и оскверненной статуи собрались стайкой девочки, скверно накрашенные и еще хуже одетые. Они глядят на приезжих голодно и искательно. Как перекати-поле, ветер гоняет по площади летучий сор.

После падения Нового Города, Массив пережил тяжелые времена. Зарплаты и пенсии рухнули ниже плинтуса, люди месяцами находились в отпусках. Здания комплекса перестали ремонтировать, началось самовольное строительство. Управление отдалилось от Массива. Из инженеров и механиков, поддерживавших работу комплекса, сформировался неформальный совет, который взял на себя управление делами Массива. После появления Удильщика и Предательства Воронина, железобетонный улей стал главным центром преступности в городе, берлогой для всех его отбросов. Со временем, многочисленные банды, нашедшие прибежище в комплексе, объединились в ополчение, подвластное совету Массива. После нескольких неудачных рейдов и провалившегося проекта сноса комплекса, Массив был брошен властью на произвол судьбы. С годами, он превратился в лабиринт, по устройству которого в моей альма-матер сдаются зачеты. Все те, кто подверглись преследованию Управления, но не смогли покинуть пустошь, осели здесь.