Гарри довольно давно заметил, что ему неведомы сильные эмоции. Нет, конечно, он любил друзей и ненавидел врагов, он умел радоваться и грустить, он испытывал желание, гнев, страх. Но все эти эмоции и чувства никогда не выходили за определенные рамки осознанности. Иными словами, Гарри не терял голову ни от страсти, ни от горя, ни от ужаса… Он смотрел на людей, видел силу их чувств, понимал ее, но ровно так же, как если бы, глядя на человека, кричащего от боли в сломанной ноге, осознавал бы эту боль, не испытывая ее.
Возможно, однажды Гарри начал бы ненавидеть эту свою особенность, не позволяющую ему познать сполна яркость и остроту человеческих чувств, делающих людей действительно живыми. Возможно… Если бы в его жизни не появился Сириус Блэк — человек, практически лишивший его контроля над эмоциями.
Крестный ворвался в его реальность вспышкой ненависти. Гарри не испытывал настоящей сыновней любви к родителям, что вполне понятно, но, как любой сирота, создал ее фантом. Все, что было в нем доброго и светлого, было взращено им из этого фантома, из веры, что если бы мама с папой были живы, они окружили бы его любовью и заботой… Веры в то, что любовь и человеческое тепло существуют в этом мире, и у него они были когда-то. Именно поэтому самой первой сильной эмоцией в его короткой жизни стала ненависть. Ненависть к появившемуся вдруг убийце родителей, к человеку, лишившему его детства, любви, тепла. Никогда доселе его так не разрывало изнутри, и никогда еще он не чувствовал себя таким невозможно живым.
Это новое, нахлынувшее с силой цунами ощущение так поразило его, что он долгое время не мог думать ни о чем другом, кроме такого странного, подаренного ему Сириусом глотка жизни. Первый выплеск ненависти стал единственным. Испытать нечто подобное к Хвосту у Поттера уже не получилось, холодный рассудок вновь возобладал над вспыхнувшим вдруг сердцем, возвращая ему состояние спокойного теплого тления.
Однако любой взгляд на Блэка с тех пор вызывал у Гарри неясное волнение. Поттеру казалось, что даже звучание имени Сириуса заставляет его сердце биться быстрее. Ненависти больше не было, была память души об ощущении жизни. Годы спустя, уже поступив в школу авроров и готовя реферат по психологии магглов, Гарри в одном маггловском учебнике нашел такое определение, как «эмоциональный якорь»*, и понял вдруг, что именно «якорем» стал для него Сириус, «якорем», возвращающим способность чувствовать. Но это понимание пришло потом, а тогда — в мрачные военные годы — Поттер еще не знал таких определений. Тогда он сравнивал Блэка скорее с камушком, который периодически падал в спокойные воды его внутреннего мира, вызывая волнение, рябь, движение, так похожие на отголосок настоящего и живого.
Вскоре Гарри понял, что крестный стал необходим ему как воздух. Он вдруг обнаружил, что ночами просыпается от страха потерять Блэка, при встрече на несколько долгих минут перестает замечать окружающий мир, прижимаясь к груди Сириуса, вдыхая его горьковатый аромат и слушая тихий с хрипотцой голос. Вдруг осознал, что скучает до слез, и так же до слез счастлив, когда Бродяга рядом.
Однажды они сидели в доме на Гриммо, и Гарри, глядя на блаженно дымящего сигаретой Блэка, впервые понял, что боится умереть. Боится, потому что это причинит боль Сириусу. Гарри впервые понял, что у него есть тот, за кого он готов отдать жизнь и ради кого будет за эту жизнь цепляться до последнего.
— Сириус, — тихо позвал он, и крестный тут же распахнул глаза.
— Что, малыш?
— Сириус, ты… У тебя был кто-то, кого ты по-настоящему любил?
Губ Блэка коснулась печальная усмешка, а взгляд ласкающе скользнул по лицу крестника, словно в который раз изучая родные черты.
— Конечно, Гарри…
Поттер по-детски открыто улыбнулся.
— Кто?
Блэк поднялся с кресла и, затушив сигарету, пересел к нему на диван, обнял и, прижав к себе, зарылся лицом в темные волосы.
— Твои родители, — прошептал он.
Гарри нахмурился.
— Нет, Сириус, я не об этом… Это я знаю… Я тоже люблю Рона и Гермиону. Я о другом… У тебя был такой человек… Без которого тебе страшно… Которого до дрожи боишься… Потерять…
— Ты… — глухо откликнулся Блэк. — Ты — мое все, малыш… — и тут же вдруг оторвал его от себя и с лукавой усмешкой заглянул в наполнившиеся слезами глаза. — Котенок, ты чего это? Ты влюбился?
Гарри рассмеялся сквозь слезы и, обвив руками его шею, уткнулся в нее лицом.
— Ага, в тебя, — сквозь тихий смех фыркнул он и шмыгнул носом.
Блэк на мгновение застыл, но тут же расхохотался:
— Ну, уж нет, котенок. Давай найдем тебе невесту лет на двадцать моложе и без срока в Азкабане…
— Сириус, — мигом став совершенно серьезным, перебил его Гарри. — Я никогда никого так не любил…
Он осекся, слова застряли где-то в трахее. Казалось, так просто сказать человеку, ставшему тебе враз другом, братом, отцом, о том, как много он значит для тебя, но что-то мешало… Не зная до сих пор, что такое чувства, Гарри не умел признаваться в них, находя это совершенно неуместным, когда за стеной дома бушует война.
— Это ничего, малыш, — не дождавшись продолжения и решив, что парнишка переживает из-за отсутствия присущей юности влюбленности, грустно улыбнулся Блэк. — Оно тебе пока и не надо. Сейчас тебе нужна трезвая голова, мой Избранный котенок. Вот подохнет этот бесчувственный бессмертный ублюдок, и ты обязательно встретишь ту, без которой будет трудно дышать…
Сириус еще что-то говорил, а у Гарри в ушах звучали три слова: «Избранный… Бесчувственный, бессмертный…», — давя на плечи многотонным грузом осознания. Ему нельзя было чувствовать! Он не имел на это права! Ему нужна была «трезвая голова», чтобы быть «бессмертным» и победить другого — злого — «бесчувственного бессмертного».
Весь ужас истинности этих слов крестного и мудрости Мироздания, старательно лишавшего его сердце способности чувствовать, Гарри ощутил в день смерти Сириуса. Это было больнее тысячи “Круциатусов”, это свело с ума, вывернуло наизнанку, лишило воли… В тот день Темный Лорд почти победил. В тот день Гарри Поттер был почти сломлен. Волдеморту не хватило самой малости — чтобы выжечь сердце Избранного, нужна была немного иная любовь и немного иная смерть. Темный Лорд был уверен, что нашел наконец у Мальчика-Бесстрастностью-Пугающего-Смерть ахиллесову пяту, но Сириус Блэк, сыграв свою роль, взяв на себя весь накопившийся в душе крестника к подростковому возрасту сгусток эмоций, грозивший взорваться первой юношеской страстью и в действительности сделать Героя уязвимым, Сириус Блэк занял мальчишеское сердце любовью, предполагающей смерть — любовью отца и сына… Спасительной любовью, оставляющей после себя ноющую боль и светлую грусть, но не выжигающую сердце дотла. Блэк принес себя в жертву, сохранив в груди Избранного тлеющий уголек, а не выжженную дыру.
Сириус умер, и вместе с ним умерла порожденная им способность Гарри испытывать сильные эмоции. Постепенно стерлись острые грани горя и боли потери, и Поттер научился без слез разговаривать с крестным в тишине пустого дома, рассказывая мертвому безмолвию, как прошла неделя в школе авроров, как нелепо краснеет до сих пор Рон в ответ на прикосновения Гермионы, как Джинни планирует свадьбу, которую они обязательно сыграют сразу после окончания ею Хогвартса… Немного грустно Гарри улыбался в кружку с глинтвейном и шептал, в который раз пытаясь убедить то ли крестного, то ли себя:
— Она славная, Сириус. Это же ничего, что я дышу без нее так же легко, как и с ней. Это же даже хорошо, а то бы я давно задохнулся… Хватит того, что меня чуть не задушил ты.
Все вернулось на круги своя. Ни одна эмоция не дотягивала до порога человеческих, оставаясь в узких рамках эмоциональности Избранного — Герой был бессмертен.
И сейчас, обводя в сотый раз в списке друзей имя «Рон», Гарри размышлял об эмоциях друга, о том, чем они чреваты в затеянной «игре». Слишком глубоко сидела в Рональде ненависть к Пожирателям, так глубоко, что страдания Малфоя, его беззащитность, беспомощность, обнаженность вызвали в Роне сексуальное возбуждение. Гарри понимал это животное жестокое желание мужчины поиметь своего врага, такое же древнее, как само мужское естество. Никогда не испытывал, но понимал. Однако это понимание не отменяло неуместности этого «желания» Рона в планах Гарри.
