Другой деятель эпохи романтизма, приятель Шевченко и Кулиша, выдающийся историк М. Костомаров в «Автобиографии» писал о своем пути посредством романтизма к патриотизму: «Меня поразила и увлекла неподдельная прелесть малорусской народной поэзии: я никогда и не подозревал, чтобы такое изящество, такая глубина и свежесть чувств были в произведениях народа, столько близкого ко мне и о котором я, как увидел, ничего не знал»[298].
Украинские деятели времен романтизма опубликовали такое количество работ по этнографии, фольклору, языковедению и истории, что сомнения относительно существования отдельного украинского народа среди интеллигенции развеялись окончательно. «Под влиянием романтизма, который пробуждал любовь к родной старине, народному быту и родной природе, в конце XVIII век в Малороссии появилось украинофильское движение, первоначально далекое от политики, которое не шло дальше идеализации малорусского народного быта и малорусской старины»[299]. Как заметил А. Прицак, именно под влиянием романтизма в средах Харьковского и Киевского университетов возникла как интеллектуальная идея новейшая концепция обособленности украинского народа[300].
Считать несуществующим народ, который создал свыше трехсот тысяч песен, стало невозможным. «Наша песня свидетельствует всему миру о высокой духовной культуре нашего народа, она свидетельствует об обособленности нашей наций и о ее отличии от соседних народов, из чего следует, что наш большой народ, будучи обособленным и обладая собственной высокой культурой, имеет полное право на свою собственную государственную жизнь»[301]. С середины XIX ст. у не ослепленных официальной пропагандой российских ученых росло понимание, в частности на фоне новых политических событий (деятельность Кирило-Мефодиевского товарищества, украинофильское движение), что «малороссы» — это отдельный народ, с собственной историей. А раз нет карамзинской «общерусской народности», то не было общерусской истории. Появился вопрос о времени возникновения «малороссов» и «великороссов», о месте в их наследии Киевского государства. Нарушение этих вопросов с появлением «Истории Русов» положило начало острым дискуссиям. Для приверженцев «схемы» Карамзина неприятным открытием стал и тот факт, что основная этническая территория Киевской Руси совпадает с украинской («малорусской») этнической территорией, и ни в коей мере никак не с российской. «Каким образом в рамках российской истории объяснить тот парадоксальный факт, что сердцевинные земли Руси без всяких видимых причин были утрачены и политический центр государства переместился далеко на северо-восток?»[302]. Со школьной скамьи знали, например, что Киев, Чернигов, Переяслав испокон веков были российскими. Теперь с удивлением и волнением выяснили, что эти города — украинские. Эти удивление и волнение существуют и до сих пор. Современная вологодская туристка «искренне удивляется, любуясь златоверхой Софией: „И как это хохлы изловчились захватить наш исконно-русский город?“»[303].
Чтобы спасти ситуацию, продолжить дело Карамзина, историк Н. Погодин (со временем присоединился языковед А. Соболевский) изобрел оригинальный ход, похожий на рокировку в шахматной игре. Он создал теорию, согласно которой коренными жителями Киевщины провозглашались именно россияне («великорусы»). Этих россиян, дескать, после 1240 г. вытеснили на север монголо-татары, а опустевшие земли заселили вместо них украинские пришельцы с Волыни и Галиции[304]. Выходило, что россияне в современном этническом виде существовали уже в Киевской Руси, а украинцы будто бы не имеют никакой причастности к киевскому периоду истории. По своему политическому смыслу эта концепция была открыто великодержавной и вполне отвечала политике царского правительства относительно Малороссии[305].
Для подтверждения связи между Киевским государством и Российской империей уже не хватало династического аргумента об общих Рюриковичах. «Погодинская гипотеза была вызвана волной „народности“. Она стала нужной в ту пору, когда „народность“ надо было добавить к православию и самодержавию как третий равноправный элемент»[306]. Полемизируя с Г. Максимовичем, Погодин возражал против признания мало-русским того, что, дескать, принадлежит великорусам испокон веков[307]. «Тем самым он сознательно или нет признавал саму возможность такой дележки и опровергал, в сущности, концепцию безусловного единства „трех русских племен“»[308].
Погодин, который видел распространение освободительных идей, пугал украинцев, что когда они обретут независимость, то «Малороссиянам с каким-нибудь Хмельниченком или Голопупенком ничего не останется делать, как, почесывая затылок, обратиться к тому же москалю, к тому же кацапу, и, поклонившись низко, сказать: помоги, братик! Ляхи, вражии дети, одолевают нас; мы виноваты перед тобой, сглупив; впредь не будем, слуги твои, братья и други»[309].
Несмотря на свою неуместность, гипотеза Погодина-Соболевского была такой привлекательной для российских историков, что ее приняли вообще без особых предосторожностей[310]. В дискуссии, которая по инициативе украинских ученых развернулась вокруг погодинской гипотезы, приняли участие М. Максимович, Б. Антонович, П. Житецкий, А. Крымский, И. Ягич, А. Шахматов и др. А. Шахматов дал этой гипотезе уничтожающую оценку: «Мы должны как можно более решительно отбросить мысль, что Киевщина была в старину заселена не предками современных малороссов, а предками современных представителей других русских народностей. Искать в X–XI столетиях над Днепром великорусов целиком напрасно, потому что великорусская народность — нового происхождения»[311]. Против погодинской теории остро выступил Т. Шевченко в стихотворении «Стоїть в селі Суботові».
Надо сказать, что отказать гипотезе Погодина в оригинальности нельзя, однако иначе обстоит дело с доказательствами. «Учитывая отсутствие целостных миграций на протяжении ІХ-ХІІІ ст. и общую устойчивость населения, при которой лишь в отдельных и ограниченных хронологически районах имели место частичные сдвиги и перемещения, можно утверждать, что в процессе этнической агломерации традиция генетической наследственности была основным фактором, и что, таким образом, предками каждого из трех современных восточнославянских народов было в первую очередь население тех земель, которые в более поздние времена образовали их этнические территории»[312].
Так вот, то, что переселяться с Юга на Залесье не было никакого смысла, вытекает из тогдашней исторической ситуации. Завоевав Залесье, чтобы укрепить свое господство, монголы делали частые опустошительные походи на эту территорию. В течение первых 20–25 лет монголо-татары провели четырнадцать походов на Залесье. «В совокупности свидетельств письменных источников и археологических материалов возникает картина крайне тяжелых следствий монголо-татарского нашествия XIII ст. для сельских местностей Северо-Восточной Руси. „Татарские рати“ опустошали сельские местности. В огне наскоков гибло население, разрушались сельские хозяйства. Жители гибли от татарских сабель, умирали от голода и болезней. Многие домонгольские поселения в районах, которые подверглись наскокам „татарской рати“, стали обезлюдненными. Пашня зарастала лесом. Археологически это явление подтверждается массовым опустошением в XIII ст. домонгольських поселений на территории Северо-Восточной Руси»[313].
