Алька замолчала, видимо, опять представив тот страшный день. Зябко передернула плечами, и как-то сразу стала как будто и ростом меньше, и годами младше. Испуганный, усталый ребенок, на которого слишком много всего и сразу свалилось. Впрочем, она быстро собралась с силами и продолжила:
- В общем, мы пошли в город. А до него далеко. Я б, может, и за день одна добежала, если лесом, да налегке и напрямик. Карта-то была, я ее зачем-то в карман как с вечера сунула, так и оставила. Но как детей через болото поведешь? Как их заставишь идти быстрее?.. Опять же, их надо чем-то кормить, поить, успокоить и отвлечь, наконец. Дошли, а там уже оккупанты. Ребята рассказали. Спасибо, догадалась их на разведку послать! И город сожжен. Где свои, куда идти? И знаешь, в голове одна мысль: "Дети. Случись что, как я их родителям в глаза посмотрю? Нет, они должны выжить! Обязательно должны". А на задворках сознания вертится: "Мамочка, ты-то как там одна? Я вернусь, мама, я обязательно вернусь. И папу найду. Во что бы то ни стало, найду! И будем мы опять все вместе". Короче в голове сумбур. Как их всех успокоить? Как накормить? А потом во что одеть? Вышли-то на летнюю прогулку, они куртки поскидывали, загорать решили. Ну и обгорели, как на сковородке. Кожа слезла, дальше уже одетые ходили. Знаешь, как страшно было? В одну деревню зашли - пепелище. Во второй - оккупанты, встретили нас выстрелами, еле убежали. Короче, месяц по лесам и болотам прятались, пока к своим вышли. В партизанский отряд. Там и выяснилось, что в лагере нашем никто не погиб, по счастливому стечению обстоятельств, их успели эвакуировать, а нас искать не было времени, так что если б не мое желание покрасоваться, не было бы этого ужасного месяца! Потом про пожар узнала, и то, что теперь и мама с малышами пропала. Вот тут меня просто подкосило. Решила на фронт идти. И без разговоров. Меня несколько раз ловили, отправляли в тыл. Какое там! В результате вот в училище к Всеволоду Николаевичу определили. Там и получила известие, что мама жива, что она сумела эвакуироваться домой, и что она меня искала. Такая гора с плеч...
- Так ты, значит, и повоевать успела? - Слава вздрогнула. А все ведь вставало на свои места! Ясно теперь, откуда у Альки такая неестественная худоба и такой загар, почему она так трепетно относится к еде, почему сторонится людей, и взгляд иногда такой странный. И где научилась так драться, что шпану раскидывала, как мячики. И откуда этот жест - словно ищет что-то на поясе. Кобуру, видимо. Понятно, почему она по ночам в темноте сидит на крылечке, и только Володя выходит к ней, успокаивает. Привалившись к его плечу, девочка может и задремать. А так, видимо, спать боится. Кошмары. Понятно, почему ее так любят Вейка и Таточка, и почему сама Алька так хорошо с ними ладит. Все, вроде как, понятно. Но в наше время! Какие оккупанты, какая война, о чем она вообще? Может, просто придумала? Может, просто теракт? Нет, мысли путались. Хотя - откровенность за откровенность. И разговор поддержать все же надо.
- Успела, - тяжело вздохнула Алька. - И в партизанском отряде успела, хотя там меня берегли, ни на какие задания старались не пускать. С оружием-то обращаться научили, на разведку пускали - кого-де заинтересует ребенок-оборванец, заморыш, в котором едва душа держится? - а в бой - ни-ни. Пока не окружили. И то почти сразу приказали идти за подкреплением, к ополченцам. Ну я и привела подмогу. Успела к концу боя, когда все уже было кончено, и то меня оттеснили в самый тыл, сослали в медсанчасть. А в училище? Всеволод Николаевич строгий. Он еще при первой встрече подумал, что это розыгрыш или издевательство. Такое-де подкрепление ему не нужно, меня-де сразу в медсанбат, а лучше - вообще в тылы, к мамке. Потом ничего, оттаял. Он нас гонял и в хвост и в гриву, как говорится. Готовил и теоретически и практически так, чтоб мы все правильно делали в любом состоянии, чтоб выжили, если есть хоть малейший шанс. Мне доставалось, как и остальным, хотя там было очень мало девчонок, а моих ровесников не было вовсе. Все старше, большинству лет пятнадцать, а то и шестнадцать было. Потом уже, когда нужно было эвакуироваться, прихватили с собой какой-то детский дом, там уже и совсем крохи оказались. И опять, как в страшном сне. Всеволод Николаевич и в училище-то инструктором попал потому, что его тяжело ранило в ноги, там какой-то сложный перелом, который никак не желал срастаться, о полетах сказали забыть. А он тренировался, заново учился, и в результате наравне с курсантами летал, устраивал учебные бои и так далее. Если марш-бросок - так он впереди бежит, потом кого-то оставит впереди, а сам всю колонну проверяет, всё ли в порядке, все ли справляются. Если полоса препятствий или тренажеры - сам первым пройдет, покажет, как надо. Еду нашу тоже первым пробовал. И если уж мы работали - аэродром там расчищали, защитные траншеи или полосы препятствий сооружали, казармы строили, технику ремонтировали или еще что-то подобное - так он тоже делал все как мы, и даже лучше нас. Да если б нам кто хоть намекнул, что командир в принципе может подворовывать, или как-то в своих целях использовать - дом там себе заставить строить, или дедовщину допустить, то у нас бы любой за такие намеки рожу-то бы начистил. Знаешь, у нас любой бы за командира всю кровь бы до капли отдал, всю жизнь до минуточки! Девчата? Да, были и они. И да, они влюблялись, не без этого. Как они мечтали хоть о какой-то тени его благосклонности! За ними наблюдать было так странно и даже немного забавно. И за Всеволодом Николаевичем тоже. Он ведь на себя столько взвалил - до сих пор не пойму, как не сломался.
И снова Алька замолчала. Сделала паузу, отдыхая от долгого рассказа, и вдруг улыбнулась. Несмело, словно не уверена, стоит ли рассказывать, продолжила.
- Ты не думай, Всеволод Николаевич хороший. Очень хороший. Просто с девушками ему тяжело. Ну не умеет он с ними! С детьми - сколько угодно. С взрослыми и стариками - тоже. В мужском коллективе - как рыба в воде. А тут... Знаешь, забавно вышло. Как-то раз пригласили нас на танцы в город. Ансамбль какой-то специально приехал, выпускники двух солидных училищ приезжали. По-моему, десантники и медички. Праздник должен был быть по высшему разряду. Ну и нам в грязь лицом ударить неохота! У мальчишек только и разговоров о том, как с медичками танцевать пойдут, сапоги до блеска драят, пряжки ремней блестят - хоть солнечные зайчики ими пускай. В рюмочку затянулись, ходят гоголями и придумывают, как бы десантуре показать, что и летчики не лыком шиты, и вообще они без нас пропадут. И плевать-то, что там восемнадцати-двадцатилетние лбы! Девчонки всю ночь не спали, завивались, красились, форму ушивали, чтоб красивее казаться на построении. И только разговору - как сделать, чтобы командир с ними танцевал, а не со всякими там медичками. Ну и чтоб те не задавались, и наших мальчишек не обижали. Утром построение. И выходит на него наш Всеволод Николаевич в таком виде, что мы ахнули. При полном параде, на груди целый иконостас медалей и нашивок, и знаешь, такой взрослый... Как будто ему уже лет двадцать пять, не меньше, и он нас не на праздник, а в атаку ведет. И вдруг - боевая тревога. Не будет праздника. По самолетам - и в небо. Пока другие танцевать будут, нам - сторожить их покой. Он так и сказал, что это для нас большая честь, что на нас потому и надеются, что мы - лучшие. И чтобы девушки не переживали - после войны он лично каждую пригласит на первый же вальс. Каждую. А нас было пятнадцать человек. И мы поверили. Мы всегда ему верили. И когда в том бою у Иньиры обломком обшивки ноги перебило... Знаешь, ее когда доставали, она не от боли плакала. Она ж первая красавица у нас была. И взрослая совсем, старшая из девчонок. Семнадцать на днях исполнялось. Когда ее командир из самолета достал, на руках до лазарета нес, она его обняла, и сказала: "Об одном жалею - не танцевать мне с тобой, командир" - и потеряла сознание. Говорят, ноги ей должны были отрезать. Заражение пошло, что ли... Он не дал. Лучшего врача нашел. Теперь она уже, наверное, ходит. И знаешь, как этого обещанного танца наши девчонки ждали! До сих пор еще ждут...
