Алымов, ничего не сказав, отвернулся. Подхорунжий наступил сапогом на заросшее чёрными - с проседью - волосами лицо Верхотурова:
- Сам скажешь или помочь тебе, злыдень?
Но тут вдалеке послышалось конское ржание. А вскоре и пыль по дороге покатилась, и бричка из неё вынырнула с эскортом из нескольких всадников. Казаки вскочили, стали наскоро приводить себя в порядок. Построились, когда начальство подъехало. Верховые спешились, а исправник в полковничьем чине легко соскочил из брички на дорогу:
- Нуте-с, герои, - жестом остановил подхорунжего, подбежавшего с докладом, - Всё знаю. И рапорт в Тобольск о вашем успешном поиске сегодня же отправлю. Эй, Гусынин, - крикнул кому-то, - перечесть всю команду охотников поимённо и список мне представить. Буду просить, братцы, чтоб отметили вас медалями. А как же, такого зверя в силки загнали. Заслужили. Ты же, поручик, - пожал руку Алымову, - пояснения дашь Гусынину, что да как тут произошло. И поезжай с богом.
Вот тогда они и встретились. Гусыниным оказался тощий, высокий человек в партикулярном платье с бледным озабоченным лицом, жёлтыми немигающими глазами, и с какой-то неприлично - по-холуйски - согнутой спиной. Кем он состоял при полковнике? Судя по забитому своему внешнему виду, исполнял обязанности писаря небольшой канцелярии в уездном полицейском участке. Должность эта, как известно, была нервной и плохо оплачиваемой. Человек, её занимавший, запросто мог и зуботычину за нерадение получить, и быть обруганным площадно.
Выслушав приказ исправника, Гусынин вытащил бумаги из походного баульчика, переписал указанных казаков и, несколько помявшись, спросил у "их высокоблагородия", какие будут указания насчёт офицера. Тот нахмурился:
- Ты что, душа казённая, меня повторять заставляешь. Поручик, - подозвал Цезаря, - Изложите крапивнику, и подробно, обстоятельства вашей встречи с преступником, - и пригрозил Гусынину пальцем, - Всё оформить надлежащим образом и подписать.
"И ведь мне пришлось тогда, - сокрушенно думал сейчас Алымов, - Рассказать желтоглазому не только частности нападения на меня, но и куда, и зачем я ехал, как давно знаком со стариком Угрюмовым и его дочерью. А зачем он, подлец, выспрашивал: кто бывает в усадьбе и не замечал ли я там лиц подозрительных? Н-да-с. Если приказчик Босоногова и тот Гусынин - есть одно лицо, значит, записку мою к Ольге он, скорее всего, прочитал. И, стало быть, жандармы тоже. А, впрочем, что в той записке было крамольного? Ну, просил я Олю придержать для меня оружие, оставшееся после внезапной смерти отца, а денежный задаток принять от моего бывшего сослуживца Сергея Никитовича Рябцева, который, будучи проездом в Томск, решил меня повидать в Тобольске. Кстати, а почему Сергей так долго не возвращается? Уж не остался ли на хуторе погостевать на недельку? Или случилось что? Надо завтра же съездить к Угрюмовой, а сегодня Калетина навестить".
Вечером, прибыв к дому "хозяина" Чёрной слободы, Цезарь заметил у ворот несколько выездов, на которых дремали кучера, и с тревогой спросил встретившего его служителя, по поводу чего сегодня такой сбор у Григория Платоновича? Тот только развёл руками и пошёл докладывать. Спустившийся через несколько минут в вестибюль Калетин, хохотнул:
- Да господа гласные городской думы у меня. Прожекты свои по учинению в слободке заведений разных привезли. Думают, дураки, что я денег им дам для обзаведения собственных делишек. Сейчас я их выпровожу, и Людмила нам кофе сварит.
- Ну, так с чем пожаловал, друг сердечный, в столь неурочное время? - спросил, когда они уселись у камина.
Алымов сделал глоток ароматного "Мокко", отставил чашку:
- Поплакаться приехал, Гриша. Надоело всё. Или запутался я. Ком какой-то в душе: цирк перестал удивлять, Ольга замуж вышла, раны болят.
- И ты хочешь, чтоб я тебя утешил? А ведь говорил я тебе, что зря ты тогда братца своего прожигу пожалел и рысаков у него выкупил. Он сейчас, небось, в Москве деньги на баб спускает, а ты тут от забот худеешь, - Калетин недовольно покачал головой, - Запутался он. Ладно, с цирком ещё что-то можно придумать, но вот Ольгу из сердца твоего я вынуть не могу. И ещё скажи мне: а к трещётке Жирмунской ты зачем ходишь?
Алымов от неожиданности вздрогнул:
- Господи, ну это ты откуда знаешь?
- Ах, Цезарик, Цезарик. Я бы ещё понял тебя, свяжись ты с распоследней шлюхой из жёлтого дома мадам Дюшон, но с дамой, которую облизывает жандарм Мазепа, уволь!
Алымов побледнел и попросил Калетина объясниться, иначе... Григорий Платонович не меняя позы и выражения лица, хлёстко осадил друга:
- Горячиться можно, но зачем же кипеть, Цезарь? Ты знаешь, что осведомители у меня есть везде и информация о "весёлой вдове", к сожалению, верная. Уезжай ты отсюда. На курорт, например. Раны подлечишь. А то в столице осядь. Мне там верный человек нужен. И денег я тебе дам.
Цезарь, успокоившись, посмотрел в глаза Калетину:
- Спасибо, Гриша, но куда я от своих коней. На конец апреля назначен показ новой программы. Как я это брошу? - он помолчал немного, - У меня к тебе ещё одна просьба. Друг у меня пропал. Поехал к Угрюмовой с моим поручением и вот уже четвёртый день, как нет его. Пошли своих узнать. Я, сам понимаешь, к встрече с Ольгой не готов.
- Не переживай. Завтра Кукиш узнает, где твой друг.
Через день Григорий Платонович сам приехал в цирк. Без обиняков сразу сказал Алымову, что друг его в усадьбе не появлялся и денег, стало быть, никаких хозяевам не передавал:
- Кукиш своим видом испугал их там до смерти. Пускать вначале не хотели. Но, узнав, что от тебя, сами расспрашивать стали. Ты пока ничего худого не думай. Поищем. Где он, говоришь, останавливался, в "Ямской"?
- В "Ямской", Гриша, в "Ямской", - потерянно протянул Цезарь, - Сорок третий номер. Но ты, знаешь, меня тут другое беспокоит, вернее, другая. Морда одна.
- Не тяни, - приказал Калетин.
- Приказчик купца Босоногова. Я же, Гриша, прости меня, господи, за оплошность мою, из его винной лавки в тот день Сергею записку написал и поручил отнести её в гостиницу мальчишке рассыльному. А тут вспомнил вчера, что приказчик-то босоноговский, Гусынин по фамилии, ещё до войны в полиции служил. И, помнишь, я тебе рассказывал о нападении на меня у Аремзян? - Он тогда пояснения мои записывал. Точно он.
- Правильно мыслишь, штабс-капитан, - одобрительно кивнул Калетин, - Приказчика пригласим рассказать о своём прошлом и настоящем. Но, друг мой, я почему-то думаю, что охранка тут ни при чём. Ну, зачем им далёкий от политики отставной офицер? Чую, деньжата здесь, как опята осенние, какого-то грибничка привлекли. Сумму, кстати, какую повёз твой Сергей? Полторы тысячи? Вот! - Григорий Платонович почесал своё горло, подумал немного и неожиданно спросил, - Слушай, Цезарь, а не мог ли твой гость сам прибрать эти деньги, да и махнуть с ними в свой Омск?
Судя по лицу Алымова, вопрос его оскорбил:
- Ты, Калетин, видимо, забыл, что такое мужская дружба и офицерская честь. Мы с Рябцевым в китайских гаолянах рядом под пулями стояли, и именно он вытащил меня, раненого, когда японцы накрыли нашу батарею.
- Прости, друг, я, действительно, становлюсь циником. Но, линия моих раздумин проста: если твой Рябцев убежал с деньгами, значит, он жив. А ежели нет, то, дай бог, чтобы было не так, как я подозреваю.
Они холодно расстались. И каждый потом поступил по-своему: Алымов заявил в полицию о пропаже товарища, а Калетин запил "горькую". Через пару дней, однако, приведя себя в порядок, зашёл в биллиардную, где коротали время его "соратники". Оглядев расстановку шаров на столе, взял у одного из играющих кий: "Дай-ка, Миша, я "седьмого" в середину заложу и "третьего" за ним следом. А ты, Северьян, пойди, проветрись, я за тебя закончу". Когда Северьян вышел, Калетин поставил кий в пирамиду, вытер намелённую уже руку и повернулся к знакомому нам продавцу лекарств от мужских болезней:
