– Мы вас на ноги поставим, – доктор ободряюще оскалился, показав свои шикарные керамические зубы, – можете не сомневаться!
Я хотел было сказать ему, что еще немного – и я сам, безо всякой посторонней помощи, поднимусь и уйду отсюда, только чтобы избавить себя от нужды созерцать его лицо и слушать его речи, но не стал, потому что он, словно читая мои мысли, вдруг заторопился на выход и, помахав мне ручкой от самой двери, удалился.
В голове моей воцарилась тревожная неразбериха. Жизнь продолжалась, порождая массу вопросов, ответов на которые не было. Настроение стало стремительно падать, и появились первые признаки головной боли, которая обещала быть адской. Я с тоской подумал о том, что у меня не было никакого желания прыгать в окно тогда, когда меня запросто могли убить, а сейчас, когда впереди обозначилась перспектива долгих лет (при условии правильного подбора соседей), мне этого почему-то ужасно захотелось.
Я представил себе, как отрываю от тела все эти трубочки и проводки, хватаю мерзко пищащий плоской линией монитор осциллографа, разбиваю им оконный стекло-пакет, а потом разбегаюсь и головой вперед выбрасываюсь наружу. Полет до мостовой короток, но в эти мгновения я снова вижу два теплых холма, двигающихся вместе с учащенным ее дыханием.
В этот момент в палату вошла она – девушка из моих видений: длинные ноги, губки бантиком, колпачок с крестиком и короткий халатик с глубоким вырезом на груди.
Не могу сказать, что я как-то очень уж обрадовался – все силы ушли на злость, но выпрыгивать из окна я передумал.
…
В палате, разделенной на части плотными занавесками, нас было трое: я лежал посередине, напротив двери, справа от меня – какой-то чернокожий хулиган с пулевым ранением груди, а слева – трансвестит, которого выбросили на ходу из лимузина.
Хулиган все рассказал о себе сам. Ему было скучно пребывать в бездействии, не толкать «на своем районе» кокс, не избивать должников, не демонстрировать восхищенным девчонкам широко растопыренные пальцы в перстнях и массивную золотую цепь вместе с новым четырехсотсильным желтым кабриолетом. Поэтому он болтал без умолку.
Трансвестит разговаривать не мог – у него была сломана челюсть. Подробности о нем я узнал от Анжелики – той самой медсестры, которая явилась ко мне в тяжелую для меня минуту.
Тут, правда, нужно уточнить: явилась она не только ко мне, а ко всем нам, и исключительно как медсестра, хотя, если честно, глядя на нее, можно было подумать, что эта профессия – отнюдь не главная для нее. Впрочем, может быть, подобные подозрения и не были безосновательными, так мне, во всяком случае, казалось, когда Черный Брат, следуя своему основному инстинкту, всякий раз, когда она приходила делать ему уколы, откровенно заигрывал с ней, а Анжелика очень уж искусно умудрялась проходить по самому краю, в том смысле, что и не отвечала ему взаимностью, и одновременно своими действиями как бы провоцировала его.
По поводу Брата замечу, что поначалу ни о каком межрасовом родстве речи не было, даже наоборот: из-за своей занавески этот сын улицы демонстрировал по отношению ко мне и трансвеститу гипертрофированное презрение, а когда я предложил ему сходить подальше – долго грозил мне страшным мщением при первой же возможности. Все удивительным образом изменилось, когда он услышал, как наша прелестница передавала мне приветы и пожелания скорейшего выздоровления от Израиля Иммануиловича. Я, конечно, не сразу связал эти два события, но позже понял, что такое волшебное превращение произошло именно из-за магического воздействия имени и отчества хозяина магазина подержанных членов.
…
Анжелика уже минут пять возилась с соседом слева от меня. Довольно четко слышался странный набор звуков: сопение, чавканье какое-то, скрип кровати и тихие стоны. Мне было все равно, но Черный Брат тоже слышал это, и это почему-то сильно его возбудило в каком-то нехорошем ключе. Он начал беспокойно ворочаться на своем месте, тихо ругаться, и в конце концов не выдержал.
– Слушай, брат, по-твоему, чем они занимаются? Если бы я не знал, что там две фактические бабы, то подумал бы, что это кто-то кому-то вставляет!
Он, конечно, понимал, что Анжелика прекрасно слышит его, и, вероятно, рассчитывал хоть на какой-то ее отклик, но ошибся: ответа не последовало, а странные звуки продолжались, оставив всю его мальчишескую ревность при нем.
– Черт! Теперь понятно, почему она не реагирует на нормальных парней! – продолжил он с досадой. – Хотя, брат, скажу честно, каждый раз, когда эта цыпочка дотрагивалась до моей задницы, для того чтобы протереть ее спиртом перед внутримышечной пилюлькой, она это делала так, что я всерьез думал, что мужиков трогать за жопу или еще там за что ей очень даже нравится. А оно вот, значит, как!
Он снова довольно жестко выругался и сердито засопел.
– Не парься, – ответил я, отметив полное совпадение наших эмоций по поводу ласковых рук Анжелики, – мало ли что она там делает. Когда тебе клизму вставляли, ты тоже пыхтел так, что при желании можно было нафантазировать все что угодно.
За левой занавеской прыснул короткий смешок, и аккомпанементом к нему послышалось продолжительное глумливое угуканье загипсованной челюсти.
– Да пошел ты!.. – Черный Брат был предсказуем в своей рефлексии, но по голосу его стало понятно, что накал молодецких страстей пошел на убыль.
Цели я достиг: он замолчал, поэтому я смог продолжить свои прерванные размышления про наличие миниатюрного пистолета двадцать второго калибра у Анжелики под халатиком, в потайной кобуре на правом бедре. Я узнал о нем случайно, когда, просыпаясь пару дней назад после дневного сна, открыл глаза и увидел, как она поправляет свои чулочки. Я, конечно, не стал обнаруживать перед ней этого своего открытия, а заметила ли она, что ее секрет уже не секрет, – кто знает? Но занимало меня не столько то, что она оказалась не просто медсестрой, а приставлена ко мне кем-то для охраны (другие варианты мне просто не приходили в голову), сколько то, что буквально накануне посещали меня мысли о необходимости иметь хоть какое-то прикрытие, потому что люди, приходившие ко мне домой, могли достать меня и здесь. Явление, которое я пытался теперь себе объяснить, заключалось в том, что мои желания в последнее время стали каким-то чудесным образом исполняться. Конечно, это могли быть и простые совпадения, но про них можно было сказать только то, что ничего подобного со мной еще никогда не случалось.
Чудеса чудесами, но закончилось все как обычно: я снова начал думать об Израиле Иммануиловиче и о том, кто же он такой на самом деле.
Суммируя все полученные мною за последнее время сведения, я приходил к однозначному выводу, что этот тихий человек был фигурой гораздо более значительной, таинственной и мрачной, нежели я предполагал до сих пор. История с дудкой Последнего Императора очень болезненным образом приоткрыла мне дверь в тот темный мир, в котором он обитал, и не только приоткрыла, но и обозначила мое участие в цепочке событий, конец которой был еще впереди. Конец этот меня очень даже интересовал, и, понимая, что гаданиями можно заниматься еще очень долго, я совершенно укрепился в своем намерении при первой же возможности составить с Израилем Иммануиловичем откровенный разговор и узнать все-таки, во что он меня втянул, пусть даже и случайно.
…
Я сидел на кровати и смотрел на большой букет белых роз с прикрепленной к нему открыткой, на которой типографским шрифтом было отпечатано послание от мамочки.
«Милый, мы с тобой!» – в этом была она вся.
Я без особого труда мог представить себе эту картину: где-то далеко-далеко, в теплых тропиках, плывет по морю яхта, мерцают звезды, покрасневшие от температурной обработки лобстеры раскинули на больших тарелках клешни и усы, со дна запотевшего бокала с Louis Roederer1 поднимаются пузырьки, а она, прижимая спутниковый телефон к уху одной рукой, держит в другой бумажку с распечаткой электронного письма от личного секретаря, в котором тот информирует ее о моих проблемах, и дрожащим голосом диктует ему же наказ обеспечить меня колючим веником и текст послания, которое к этому венику необходимо присовокупить.
