– Кто покупает?

– Какой-то сосед, Ипатов или Иматов, не помню. Такой же помоечник, как и отец, но дом у него получше, живет круглый год и даже ездит в Иглино, плавает в бассейне.

– В этом отстойном поселке имеется бассейн?! – поразился Боровский, на миг забыв тему разговора.

– Есть какая-то хлорная лохань, кто-то рассказывал… Неважно. В общем, твоя Барбара еще не долиняла до конца. Как только у нее полностью сменится шерсть, отец отдаст Епатову, тот ее обдерет и сделает себе шапку.

– А он умеет? – глупо спросил он.

– Нет, конечно. Я же сказала, Ибатов помоечник, иначе бы «усадьбу» купил не в Еленинском, а в Юматово, уж не говорю про Акманай. Тоже на все руки мастер: круглое подвинуть, квадратное подкатить. Испортит, даже не сомневаюсь.

– Дай, пожалуйста, мне телефон этого говённика, – сказал Боровский.

– Какого? Издратова? откуда он у меня?

– Твоего отца.

– А у тебя разве нет? – спросила жена, не отреагировав на оскорбительный эпитет в адрес родителя. – Он же тебе тоже иногда звонит.

– Когда звонит твой отец, я всегда надеюсь, что слышу его в последний раз, и после разговора стираю номер.

– Возьми мой телефон, найди там в книге. Не помню, где он, в гостиной, наверное, не в спальне. Или, может, уже в сумку положила, висит в прихожей.

Тесть принял вызов, едва зазвучал первый сигнал.

Как всякий изначально деревенский человек, он ложился с курами и вставал с петухами. Но как недоделанный городской, аппарат носил с тобой даже в туалет, точно был министром иностранных дел королевства Буркино-Фасо. Или ждал звонка из адвокатской конторы, чтобы уловить счастливый момент, когда в Америке скончается дядюшка-миллиардер

Боровский не представился и даже не поздоровался: общаться с инфузорией тестем он считал ниже своего достоинства.

– Барбару не продавайте, я в воскресенье ее заберу, – без предисловия сказал он.

– Какую барбару? Ты, ну это.

– Крольчиху с черными ушками, – пояснил он. – В воскресенье за ней приеду.

– Но это…

Ему захотелось бросить трубку, но он сдержался, речь шла о судьбе живого существа.

–…Ну, из нее Игнатов будет шапку шить.

– Не будет. Повторяю в третий раз: в воскресенье приеду и ее заберу.

– Но он, это, мне деньги отдал вперед.

– Верните, – отрезал Боровский. – То есть нет, не возвращайте ничего. Я сам ему верну. В двойном размере. Говорите сумму и дайте его номер. Я прямо сейчас ему переведу.

– Я, это…

– Что «это»? – рявкнул он, теряя терпение.

– Не знаю ничего, ну, как это делается.

– В воскресенье отдам ему наличными. Все.

– Но…

– Передайте своему Игнатову, – перебил Боровский. – Что если он хоть пальцем тронет Барбару, я из него самого сделаю шапку.

Тесть молчал, он всегда соображал со скоростью диплодока.

– И надену вам на жЁпу, потому она у вас вместо головы, – добавил он после того, как дал отбой.

– Боровский, ты точно сошел с ума.

То, что жена, вспомнив старостуденческую привычку, назвала по фамилии, лучше прочего свидетельствовало о ее неподдельном изумлении.

– Ты привез кролика в квартиру с ремонтом за полтора миллиона?!

– А ты думала, не привезу?

Жена молча повела плечами.

Жест был выразительным.

– Ты прекрасно знала, что привезу. Мы с тобой обо всем говорили еще в среду, ты дала мне телефон. И сегодня знала, зачем я сорвался ехать за сорок километров к старому кретину, разве нет?

Она пожала плечами еще раз.

Они опять сидели на кухне.

К Агнешке пришли подружки, равномерно заполнили квартиру болтовней и пока не собирались уходить.

На полу около посудомоечной машины стояла большая пластмассовая коробка с двумя ручками и двумя крышками, открывающимися на две стороны.

В прорезях белел бок Барбары, виднелись черные уши и влажно поблескивали глаза.

Одну из крышек украшала насмерть приклеенная этикетка с синими буквами:

«Корзина для перевозки кошек. Малая.»

Боровский купил изделие в первом попавшемся зоомагазине, поскольку лишь перед выездом из города сообразил, что у тестя вряд ли найдется хоть что-то для депортации крольчихи. В замызганном холодном павильоне, где порхали безмолвные рыбки за стеклами аквариума да тоскливо жались друг к дружке красноклювые амадины, клетки для кроликов не нашлось.

Но Барбара при всей пушистости осталась такой же маленькой, как и Варвара, ей оказалась впору кошачья корзинка.

– Если честно, я думала, ты поговоришь и забудешь. Или передумаешь в последний момент.

– Как видишь, не забыл и не передумал.

Барбара шевельнулась. Видимо, ей все-таки было тесно.

– Я живу с тобой пятнадцать лет, но, как оказалось, знаю о тебе еще не все. Ты меня удивил, Володя.

– Я живу с собой уже сорок четыре, но тоже удивляю себя, – ответил он. – Во всяком случае, Барбара спасена.

– Но ты понимаешь, что такое держать в городском доме кролика?

– Понимаю и представляю не хуже твоего.

– Жопкина заботка.

– Точно так, – согласился Боровский. – Иначе не скажешь.

– Ты представляешь, какая от нее будет вонь? За кроликом нужно убирать каждый день и не по одному разу. У нас с тобой на это нет ни сил, ни времени. У тебя клиенты, у меня пациенты. Альбина приходит раз в неделю. Из Агнешки мы растим не уборщицу.

– Согласен, но…

Кто-то из девчонок звонко прошел по коридору.

– Что – «но»? – спросила жена, переждав его молчание.

– Но она живая. Я не мог ее там оставить. Старый троглодит все равно рано или поздно уедет в город, Барбара попадет к Игнатову. Или к кому-то еще.

– Обозвать моего отца троглодитом – это оскорбить пещерных людей, которые стремились к свету, а не наоборот. Но если абстрагироваться от частностей, в целом он прав.

– В чем?

– В том, для чего разводит живность. Ну, неважно, что у него ни разу ничего путного не вышло, руки не тем концом вставлены…

–…Точнее, из не нужного места растут и не под то заточены, – добавил он.

–…Но сама-то идея правильная. Кролики нужны для удовлетворения потребностей человека. Как и все остальные прирученные животные.

Боровский вздохнул. Жена говорила стопроцентно верные вещи, он и сам недавно думал почти о том же самом.

– Еще раз согласен. И вообще со всем согласен. Животные служат человеку. И веганом я не стану, это точно. Но…

– Я тебя понимаю. Понимаю твое настроение, Володя. Крольчиха в самом деле хорошенькая и мне ее тоже жалко. Но на самом деле, если подумать о жизни слишком глубоко, то остается только лечь и умереть. Веганство тоже не вариант. Я где-то читала, что даже воспетый классиками запах сена наполнен смертью, поскольку растения страдали, умирая под косой.

Он подумал, что жена все-таки его понимает.

– Я бы, конечно, не смогла убить живое существо, которое сама кормила. Лучше бы с голоду умерла, но ту же Барбару не зарезала. Про отца и его Игнатова я не говорю – они обычные люди. Русские крестьяне в худшем смысле слова. Тупые скоты с носорожьими душами, от них требовать каких-то чувств к животным – смешно. Но тем не менее…

– Что «тем не менее»?

– Для чего вообще разводятся кролики, выводятся новые породы песцов, и так далее? Для служения нуждам человека, иначе бы все они жили в лесу, сидели по своим норам и прыгали по веткам. Разве нет?

– Да. С этим не поспоришь. Но… тем не менее… Барбара – она живая, теплая, смотрит и что-то понимает. Любая жизнь самоценна и…

– Что «и»? Володя, мы с тобой идем по кругу. Жизнь самоценна вообще, но каждая одна жизнь для своего продолжения требует чью-то другую, иначе никак. Я тебе уже сказала: растения – тоже живые. Что ты хочешь сказать?

– Трудно выразить словами… – Боровский вздохнул. – Мы ее назвали человеческим именем.