– Поедем, а почему нет? уже решено. На рассвете тронемся, не спеша к обеду прибудем.

– На вашей, на моей, или на служебной?

– На служебной, ясное дело. Ты помнишь, какие дороги в Пермской области?

– Помню, Владимир Сигизмундович. «Фашист пролетел» и подряд все бомбы по ходу сбросил. Только это уже давно не область, а край, и в инете пишут, что Р-315 заасфальтировали не хуже, чем М-7 Татарии.

– Ну… – Боровский усмехнулся. – Хоть краем назови, хоть закраем, все равно – та же Барда с Куедой и деревня Елдушино. А насчет дороги не хуже, чем у татар, так еще мой дедушка-покойник говорил: «Верю, верю всякому зверю, но интернету и ежу немного погожу…»

Жена, невольно слушавшая разговор, прыснула, хотя боровские присказки слышала тысячу и один раз.

Несмотря на серьезный стаж совместной жизни, он любил ее с каждым годом все сильнее. Эта женщина была единственной в мире, кто его понимал и принимал.

– Значит, вы за мной заедете завтра, Владимир Сигизмундович?

– Заеду, как всегда. Часов в пять будь готов.

– Буду, буду, Владимир Сигизмундович. И пару мешков приготовлю.

– А зачем… мешки?

Удивившись, он так и стоял на месте, хотя мотоциклист протрещал мимо и даже пыльный шлейф успел улечься на серый щебень.

– Как зачем, Владимир Сигизмундович?! Может быть, хоть на этот раз взорвется фабрика Гознака и мы сумеем нагрести багажник денег!

– Твои слова, Дамир, да Аллаху в уши, – ответил Боровский. – Деньги нам не помешают никогда.

– Бог един, Владимир Сигизмундович, – засмеялся коммерческий директор. – Ваш Христос тоже пусть послушает.

– У нас бог не Христос, а Саваоф, – серьезно возразил он. – Хотя это не имеет значения, его все равно нет.

– Точно, нет, – еще веселее согласился Дамир. – Если бы был, эта фабрика взорвалась бы еще тогда, и нам бы с вами не требовалось таскаться по командировкам. Сидели сейчас необитаемом острове в Средиземном море, и девушки с кошкиными хвостами…

– Насчет девушек расскажешь завтра по дороге, – перебил Боровский. – У меня громкая связь и жена рядом. А в Средиземном море все острова уже слишком обитаемы, так что поищем другое… Ну ладно, в общем все ясно. До завтра, пока.

– До завтра, Владимир Сигизмундович, – сказал начальник коммерческого отдела и первым дал отбой.

– Чем ты там занимаешься в командировках со своим Дамиром? – спросила жена, когда колеса опять нехорошо загремели по щебню. – Интересно знать.

– Ничем особенным, – ответил Боровский. – Днем шарахаемся, как псы, по списку, ищем новых клиентов, ублажаем старых. Вечером напиваемся до ожопения, чтобы прийти в себя. Ночью спим. Утром все начинается сначала.

– Врешь, конечно, но приходится верить.

Жена вздохнула.

– Надолго ты завтра в Пермь?

– Как получится. Гостиницу Дамир забронировал еще на неделе, командировку я оформил на четыре дня, но надеюсь, что вернемся быстрее.

– Водка в Перми кончится?

– Нет, по тебе соскучусь. А что?

– Да ничего. Просто в пятницу Агнешка с твоей мамой прилетают из Гоа… то есть из Москвы. Хорошо бы встретить и все прочее.

– До пятницы точно вернусь, в Перми столько делать нечего. Даже если взорвется ППФ, мы успеем подобрать все деньги.

– Ну ладно тогда.

Жена одернула футболку, опустила козырек, сдвинула шторку, принялась рассматривать себя в зеркало.

Боровский отметил, что глаза ее еще более выразительны, чем у крольчихи, носящей ее имя, хоть о том и не знающей.

– Слушай, – заговорил он, выбравшись на трассу и прибавив газ. – Откуда у старого полудурка взялись кролики? Он же вроде собирался разводить индюков, потом нас кормить до второго пришествия? Я помню, звонил той осенью, все мозги вынес проектами, требовал денег на железобетонный индюшатник, молол еще какую-то херню в своем привычном духе. Или это было в прошлом году, а в этом он бетонировал крольчатник? Я запутался. Как говорила моя бывшая одноклассница Рита Красильникова, ныне профессор-психиатр – когда долго общаешься с сумасшедшими, в конце концов начинает казаться, что они нормальные, а ты сошел с ума.

– Нет, Володя, ты еще не сошел. Индюшатник он построил, но не железобетонный, потому что денег я ему не дала, не дура. Только индюшата у него сдохли.

– Сдохли? Все?!

– Ну да, все. Не помню, сколько он заказал по почте – то ли сто, то ли двести. В июне были заморозки, он их на ночь запер в бункере и какую-то заслонку то ли закрыл, то ли наоборот, оставил. Не помню точно. Утром отпер, а они там все мертвые.

– Индюшат жалко, – сказал Боровский. – Но входит в рамки образа. Еще Даррелл говорил, что нет хуже дурака, чем старый дурак.

– В общем, отец остался без активного занятия не лето. А у кого-то из соседей…

– Ч-черт! – перебил он.

На затяжном подъеме, пришлось обогнать рейсовый автобус из Иглино, чадивший, как трактор. Он слишком поздно сообразил нажать кнопку и переключить автоклимат на замкнутый режим, дизельный дым успел попасть внутрь, наполнил салон омерзительным запахом нищеты.

Все, связанное с тестем и его территорией, со всеми его проявлениями, ассоциировалось у Боровского лишь с воинствующей нищетой как образом существования.

Ведь даже участок для своей выморочной «усадьбы» он купил не в приличных местах южнее города, а на севере, где сама почва казалась гнилой.

–…А у кого-то из соседей крольчиха неудачно окотилась…

– Кролики разве окачиваются? Не кролятся?

– Ну, не знаю, – жена пожала плечами. – Ощенилась, отелилась ожеребилась или еще как-то, неважно.

Боровский передвинул рычаг АКПП на «2», потому что теперь дорога пошла под гору и было жалко тормозов.

– В общем, шестеро крольчат родились полудохлыми, их отдали отцу. Он же по жизни помоечник, своего ничего не имел, носил отрепье с чужого плеча, побирался по чужим свалкам.

Жена вздохнула.

– Да и вообще – что Фриц выбросил, то Иван подобрал.

– Точно, – он нехотя притормозил, поскольку полосу загородили «жигули» с вихляющейся тележкой, из которой на дорогу что-то сыпалось. – А Сунь-Фунь сидит на горе и смеется над обоими.

– Ну так вот. У отца два крольчонка сразу сдохли, еще три остались жалкими пидаростиками, а вот твоя возлюбленная Барбара расцвела.

– Как ты в своей огородной семье, – сказал Боровский и пожал колено жены, тонкое под плотными джинсами. – Ты у меня всегда была принцессой.

– Примерно так, да. Как и Агнешка у нас с тобой.

– И что, старый идиот собрался всю зиму жить в своем Еленинском?

– Почему всю зиму?

– Так кролики – не гуси и не утки. Насколько я понимаю, они вырастают не за лето и живут не один год. Или он оставит их в своем склепе одних?

– Понимаешь правильно. Но зимовать в его бомжатнике нельзя. Ковыряется на своей «усадьбе» десять лет, а скважина с ручным насосом, замерзает. Туалет в будке через дорогу. И печь – одно название, на ней только летом сварить какую-нибудь похлебку из помоев.

– И что будет с Барбарой? – спросил Боровский.

Он вспомнил, как пронзительно смотрела на него черноухая крольчиха, жуя несъедобный на вид стебель.

– А ты как думаешь? Что хорошего может быть с кем-то, кто окажется рядом с моим отцом?

Вздохнув, Боровский перевел селектор обратно на «Drive»: спуск кончился, узкая полутораполосная дорога уходила ровной стрелой до серого горизонта.

И была унылой и тоскливой, как сама жизнь в этой дикарской стране.

– Она не доживет до нового года?

– Новый год – такая же дрянь, как и старый, но будет еще хуже, – ответила жена.

– Сильно сказано, – он покачал головой. – Особенно на фоне нынешних приплясываний под «жизнь прекрасна».

– Это не я сказала, а Чехов, не помню где.

– Все равно здорово.

– А насчет Барбары… – она тоже вздохнула. – Если честно, удивлюсь, если она доживет хотя бы до осени.

– Почему?

– Потому, – жена в сердцах захлопнула козырек. – Мой отец не только безмозглый, но еще и жадный, как не знаю кто. Мало того, что подарил мне эту круглую деревенскую рожу, с которой я безуспешно борюсь сорок лет…