Также в боковой пристройке замка располагалась школа Саймона. Как и вообще, при наличии одного учителя, Саймону приходилось нелегко. Дети были разного возраста, поэтому он преподавал параллельно и у старших, и у младших, посадив их на два ряда. Когда одни слушали объяснения учителя, другие выполняли какие-нибудь письменные задания. Но всё равно, такая работа мужчине очень нравилась.

В двадцати домах (очень похожих на церкви) и жили бывшие моряки с семьями. Каждая семья каждое утро, отправив детей в школу, отправлялась собирать фрукты и овощи, которые росли здесь круглый год (этим занимались преимущественно женщины, и им помогали приходившие после обеда из школы дети); мужчины же ловили рыбу, крабов, в отдельном заливчике выращивали мелкий белый жемчуг в раковинах.

Одной трети всего добытого семье хватало на достойные питание и проживание, а остальное через особый портал в замке отправлялось Катарине для детских приютов. Жемчуг обменивался на одежду и для островного люда, и для детей в тех же приютах. Плюс, постоянный доход от ателье Изабель, которых теперь было очень много по всему миру, тоже помогал приобретать для приютов и для островитян мебель, инструменты, учебники и другие необходимые вещи.

На этом острове всем всегда хватало всего, не было переизбытка, так как в дела и в торговлю шло всё.

Даже смерть на этом острове не ощущалась так остро и болезненно. Во-первых, никто ничем не болел никогда и все жили очень-очень долго (примерно до 140 лет). Во-вторых, совсем старые и дряхлые в одну из ночей просто засыпали навсегда. А рано утром, до рассвета, родственники приносили тело на берег океана и клали у кромки воды. Как только первые лучи солнца касались завёрнутого в белый холст тела, оно превращалось в пену (во что у того же Андерсена в канонической версии сказки превратилась Русалочка).

Вечером устраивался прощально-торжественный пир, на котором старший член семьи рассказывал подробно о жизни покойного всем многочисленным потомкам.

Люди на острове привыкли к долгой и счастливой жизни, поэтому никто не удивлялся тому, что хозяева замка живут так долго и абсолютно не стареют. Их почитали, уважали и иногда между собой называли богами.

***

У Магнуса был и свой личный интерес на этом острове, о котором не знал ни один человек, из живших или живущих во всём мире. В замаскированном под неприступную скалу гроте в хрустальном яйце спал скованный волшебным непробудным сном крошечный человеческий двенадцатинедельный эмбрион — мальчик. Это был сын Магнуса и Камиллы.

Ещё когда они были вместе, колдунья нечаянно забеременела и тут же пожелала избавиться от этой неприятности (как она её назвала). Уж как Магнус её не уговаривал родить ему сына (он сразу узнал пол ребёнка), не убеждал, не подкупал, предлагая все драгоценности и соблазны мира, Камилла не хотела становиться матерью, ибо ненавидела детей и боялась испортить свои фигуру и цвет кожи.

Тогда Магнус решился на обман. Он договорился с Катариной об аборте. Та долго не соглашалась (так как никогда, ни при каких условиях не отнимала жизнь, а наоборот, всегда спасала её), но Магнус её убедил.

Камилле сделали операцию. И тут Магнус обманул и свою подругу, и свою любимую (как маг — он был сильнее их): он молниеносно перенёс эмбрион на остров и поместил в хрустальное яйцо, заменив его на похожего, только мёртвого. Катарина не заметила подмены, так как в тот момент ругалась с Камиллой, называя её жестокой бездушной ненормальной стервой.

С тех пор эмбрион под охраной отцовских чар спал и ждал, когда папа решит, что пришло время ему проснуться и начать расти (превращаясь со временем в могущественного доброго волшебника).

***

POV Магнус

Прошёл год, как мы на острове.

Мне радостно видеть окрепшего, посвежевшего, улыбающегося, загорелого Александра.

Сейчас просто страшно вспоминать, как мы с Изабель выхаживали нашего героя-врача. А уж как меня и его ругала она же за то, что довели себя до полного изнеможения (только прибыв на остров, я осознал, что неимоверно устал и выдохся и морально, и физически).

Наверное, мы оба и решили выздороветь только, чтобы не слышать, как она сердится!

***

Мы живём и спим с Алеком в одной комнате. Мы обнимаемся, целуемся, иногда мы балуем друг друга минетом, но дальше наши отношения не заходят. Мой ангел только-только пришёл в себя, стал хорошо кушать, много занимается спортом: бегает по утрам, плавает, научился просто божественно стрелять из лука, бесстрашно лазает, как обезьянка, на высоченные пальмы, помогая собирать кокосы и финики.

Вечером приплетается еле живой (но это хорошая здоровая усталость), принимает душ, ложится рядом со мной, обнимая и обвивая всеми конечностями, жарко дышит в ухо и чего-то ждёт. А я всё не решаюсь опять (как в первый раз) перейти ту самую черту… И как я догадываюсь, он — тоже…

***

Я проснулся среди ночи от того, что Алек толкнул меня: он метался во сне и стонал. Откинув с него одеяло и проведя по груди, я опустил руку ниже и наткнулся на твердокаменное возбуждение, оттопыривавшее тонкие пижамные штаны.

Быстро стянув их и призвав с кухни масленку, я смазал руку и стал массировать его… Александр проснулся и, задыхаясь, простонал:

— Магнус… Это уже не сон…

— Я поставил магическую защиту, ты можешь не стесняться, нас никто не услышит.

Я сам уже был прилично на взводе, лаская упругую плоть моего ангела. Который задрожал всем телом, вскрикнул и затих, оставив в моей руке горячую жидкость.

Когда Алек пришел в себя, он склонился надо мной.

— Магнус, почему ты не… Почему мы не… Как тогда, помнишь?

— Ты хочешь этого?

— Не представляешь, насколько.

Я вздрогнул и опрокинул его на спину. Долго целуя, я одновременного проникал в него масляными пальцами, массируя и растягивая. Алек постанывал мне прямо в губы.

— Встань на колени и обопрись на локти, — попросил я его.

Улыбнувшись, юноша выполнил просьбу.

Я входил в него мучительно медленного, двигаясь осторожно, придерживая за бедра. Алек не издавал ни звука.

— Тебе хорошо? — задыхаясь, спросил я.

Тяжело дыша, он ответил:

— Мне невероятно хорошо.

— Тогда не сдерживайся. Даже если ты будешь кричать, нас не услышат.

Ответом был протяжный стон, когда я в очередной раз толкнулся в него.

Просунув руку, я обхватил его возбужденную плоть. Наши крики наполняли комнату; долго мы не продержались…

***

После такой чудесной ночи мы проснулись поздно. Алек совсем не хотел выпускать меня из постели, продолжая целовать и обнимать, и шептал на ухо любовные сонеты Петрарки (и когда успел выучить?!).

Особенно меня поразил этот:

Амур, что правит мыслями и снами

И в сердце пребывает, как в столице,

Готов и на чело мое пробиться,

И стать во всеоружье над бровями.

Но та, что буйно вспыхнувшее пламя

Терпеньем и стыдом унять стремится,