Они еще долго разговаривали, а затем Володя предложил прочесть ей отрывок из византийского писателя Геннесия, в котором говорилось, что Бабек сумел даже завязать отношения с греческим императором Феофилом, и он действительно хотел прочесть этот отрывок. Но когда они вошли в кабинет Николая Ивановича, который теперь служил его комнатой, и сели рядом на двух стульях за письменным столом, он почувствовал, что сейчас произойдет то самое важное и самое значительное, чего он так ждал. И поспешно, испугавшись своих мыслей, он стал читать и путано переводить этот отрывок, а затем, прервав сам себя на полуслове и взглянув на ее спокойное, строгое лицо, он выпалил:

— Я вас очень люблю. Я очень хочу вас поцеловать. Можно мне это?

— Да, — ответила Таня.

И он стал ее целовать в глаза и в губы. И она подвинула к нему свой стул. Так прошел час, или год, или сто лет. А затем она встала, и он испугался, что она уходит, но она сказала, что скоро вернется, и он снова ждал ее, расхаживая по комнате босиком, чтобы не стучать обувью, размахивая руками и улыбаясь.

Она вернулась, и все началось сначала, а затем она сама постелила, но не на узкой, составленной из алюминиевых трубок койке, а на полу и осталась у него на всю ночь.

Утром, когда он ее увидел за завтраком, у него сжало сердце. Замечательная женщина, такая недоступная, такая спокойная, такая сдержанная, была эту ночь с ним и была ему ближе всех в мире. Это было неправдоподобно, как сон, и казалось, кончится, как сон.

… Володя не привык к спиртному. Но от этих двух вместительных рюмок водки он не опьянел, а только почувствовал какую-то особенную бодрость, легкость и смелость.

— Мне очень хорошо у вас, — неожиданно громко сказал он, прямо и весело глядя на Анну Тимофеевну. — Я понимаю, что причинил вам много лишних хлопот… Но я очень полюбил всю вашу семью и должен вам сказать, что никогда и нигде мне не было так хорошо… Наверное, стыдно так говорить, но даже дома я не чувствовал себя никогда так весело, так славно и хорошо, как у вас. Вы только не сердитесь на меня, но для меня было очень важно это сказать…

Он увидел, как Машенька искоса, серьезно и с сочувствием посмотрела на него и отвела взгляд, как потупилась Ольга, как подбадривающе усмехнулся Николай Иванович, как Анна Тимофеевна еще больше выпрямилась на своем стуле во главе стола. Он не видел только Таню. Он не решался на нее посмотреть.

— Спасибо, — сказала Анна Тимофеевна. — Нам всем очень приятны и дороги ваши чувства. И мы очень рады тому, что вы живете у нас.

Она налила Володе чаю.

— Ну, мне пора, — сказала Таня, взглянув на часы и вставая из-за стола.

— Так я с вами? — торопливо спросил Володя.

— Да, пожалуйста.

От дома они отошли молча. Володя шел рядом с ней, неподвижно свесив руки вдоль тела.

— О чем же вы собирались говорить? — спросила Таня.

— Я не знаю, — сказал Володя, — не знаю, как сказать… В общем я не могу без вас. Независимо от того, согласитесь ли вы стать моей женой или нет, в самом деле любите ли вы меня или просто пожалели, я уже никогда не полюблю другую женщину. Я уже навсегда… до конца — поверьте мне, я ни капельки не преувеличиваю! — принадлежу вам.

Таня молчала. Володя шел рядом с ней, решительно и ожесточенно глядя под ноги.

— Это очень много, — сказала, наконец, Таня. — Я не могу взять так много. Брать — это значит и давать. Мне очень дорого и очень важно то, что ты сейчас говорил. Я очень горжусь этим и боюсь этого. Но едва ли я уже когда-нибудь буду способна на такое чувство.

— Как же будет? — спросил Володя с таким отчаянием, что у Тани сдавило сердце.

И, сопротивляясь подступившей к горлу солоноватой волне нежности и признательности, она сказала жестко:

— Все это совсем не просто. Все это очень не просто. Мне это трудно, но я должна быть с вами откровенной до конца… Ты знаешь, что я уже давно не живу с мужем. О причинах рассказывать долго, да и не нужно. Я, во всяком случае, не люблю его. И никогда, наверное, не любила. И вот, несмотря на это, позавчера он пришел за мной в театр, затем случилось так, что я поехала с ним в гостиницу, где он остановился… И снова осталась у него. И с тобой я была вчера не столько из-за тебя, сколько из-за себя. Мне нужно было избавиться от всего этого.

— Не нужно мне этого рассказывать! — сморщившись и сжав кулаки, попросил Володя. — Не нужно… — И тут же непоследовательно и сумбурно продолжал: — Я люблю вас так, что даже это мне все равно. Лишь бы вы говорили со мной, смотрели на меня, лишь бы я чувствовал, что вы не отказались от меня окончательно.

— Нет, — улыбнулась Таня ласково и печально. — Не отказалась. Я не знаю, кроме отца, человека, который бы так, как ты, заслуживал любви и уважения. Я очень рада и очень горжусь тем, что ты полюбил меня… И кстати, я бы хотела, чтобы мы теперь говорили друг другу «ты». А сейчас иди домой, и не волнуйся, и занимайся делом. Я очень рада, что встретилась с тобой…

Счастливый и опечаленный, Володя отправился в библиотеку.

Днем, когда Таня вернулась с репетиции, она прилегла на час перед спектаклем, но так и не заснула.

«Ты этого сама добивалась, — твердила она себе. — И незачем перед самой собой делать вид, что все это произошло случайно… Ты этого добилась, и, вероятно, это самое важное из всего, что до сих пор происходило в твоей жизни…»

Она тщательно оделась, причесалась и напудрила нос, чтоб не блестел — уже давно она так не следила за своим видом, — и вышла в садик, к Машеньке, которая играла в войну и бомбила ядрами из влажного песка сооруженный ею же песчаный замок. Таня по предложению дочки приняла участие в этой бомбежке, а затем они решили построить из песка и щепок самолет, но этому предприятию помешал Николай Иванович.

Он вышел из дому, постоял с минуту, молча наблюдая за их работой, а затем, нерешительно покашливая, попросил:

— Пойди домой, Машенька, и принеси мне мой большой сачок.

— Ты будешь ловить бабочек? — спросила Машенька.

— Нет… Я хочу поймать одного быстрого и блестящего жучка.

Когда Машенька убежала, не глядя на Таню, Николай Иванович сказал:

— Ты знаешь, я никогда не вмешивался в твои личные дела. Но сейчас должен. Я не хочу, чтобы ты сделала несчастным Владимира Владимировича… Это было бы так же гадко, как — извини, я не могу найти другого сравнения, — как утопить ребенка. Он человек замечательный, человек необыкновенной души, необыкновенного ума и способностей, и поэтому его особенно легко обидеть. Если ты не понимаешь этого, я сам сегодня же предложу ему уехать от нас.

— Я это понимаю, — ответила Таня.

— Вот и хорошо, — сказал Николай Иванович. — Что же Машенька не несет сачка? Я думаю, она уже добралась до коллекции жуков.