Уже настал ужасный день, когда хотели читать решительный приговор обвиненным… Пустынножители опять собрались в судилище и неотступно просили отложить дело на некоторое время и ожидать новых от Двора повелений. Они принимали на себя идти к императору и умилостивить его своими слезами и, наконец, столько успели, что получили желаемое. Судьи дозволили им подать представления свои на письме и отослали оные к императору.

Достойные удивления пустынники, увидев, что дело, столь близкое их сердцу, находится в лучшем состоянии, возвратились в свои кельи. Их слезы и моление пред судьями имели то спасительное действие, что Флавиан успел между тем явиться пред Феодосием и преклонить сердце его на жалость. Это происходило следующим образом.

Прибыв в палаты, где находился Феодосий, архиепископ остановился от него вдали, как бы удерживаемый страхом, стыдом и печалью. Он стоял безмолвно, потупив глаза в землю; казалось, сам был виновен и просил помилования себе самому; только слезы и воздыхания говорили за него. Пораженный этим, Феодосий подошел к нему и с кротостию сказал: «Не погрешая против Неба, могу жаловаться на жителей антиохийских; я предпочитал их город всем городам моего государства: за столь многие милости и благодеяния мог ли ожидать от них столь злодейского воздаяния? Я не думаю, что сделал им какую-либо несправедливость. А если иногда и был столько несчастлив, то могли бы они восстать на меня одного. Для чего же оскорблять умерших, которые против них не погрешили?» Он остановился на этих словах, и архиепископ, отерев слезы, наконец прервал молчание.

Он начал речь истинным признанием преступления антиохийцев, исповедуя, что нет соразмерного оному наказания. Но, сравнив их неблагодарность с благодеяниями императора, представил ему, что чем больше оскорбление, тем славнее прощение; привел в пример Константина Великого ³⁶, который, будучи побуждаем царедворцами жестоко наказать мятежников, обезобразивших одну из его статуй, осязая рукой лицо свое и улыбаясь, ответствовал: я не ощущаю никаких язв; напомнил ему собственную его милость, когда он, на праздник Святой Пасхи, даровав жизнь заключенным в темницах преступникам, воскликнул: «О, если бы Господь дал мне силу воскрешать и мертвых!»; представил, что иудеи, язычники и варвары теперь смотрят на него и ожидают приговора виновным, чтобы, судя по его милосердию или жестокосердию, заключить о силе и святости веры Евангельской. Но, дабы истребить из сердца его опасение дурного примера, если столь великое преступление останется без наказания, представил ему, что прощение в этом случае не будет следствием малодушия и невозможности мстить, но действием веры и милосердия. И что злосчастная Антиохия страхом и угрызением совести уже наказана более, нежели сколько могли бы наказать ее меч и огонь.

Слезные просьбы и угрозы Суда Господня в устах человека Божия были столь действенны, что Феодосий не мог противиться силе убеждений. Не в силах удержать слез своих и сколько можно скрывая внутреннее смущение, он сказал только: «Если Господь благоволил простить убийц Своих, я ли не должен простить моих оскорбителей, – я, который такой же смертный, как и они, и раб того же Господа?» Тогда благочестивый старец повергся к ногам государя и умолял Небо о его благоденствии. «Иди, отец мой, – обняв его, продолжал Феодосий, – и принеси скорее утешение сетующему народу; обрадуй его на праздник Христова Воскресения ³⁷ отпущением преступления его. Моли Бога, да благословит оружие мое, и будь уверен, что я по окончании войны приду сам утешить граждан антиохийских». Оказав всевозможное благоволение Флавиану, Феодосий вскоре отпустил его.

Возвращение святителя в Антиохию было подобно торжеству. Весь город встретил его за несколько стадий ³⁸; дорога усыпана была цветами. Радость и молитвы были единое и общее чувство граждан.

Состарившийся в постничестве Кассиан разговаривал с одним старцем о пользе души, и поскольку разговор их продолжался довольно долгое время, то старец начал дремать. Преподобный Кассиан, сожалея о нерадении к Богу инока, хотел обнаружить пред ним действие духа-искусителя и произнес нечто, служащее только веселому времяпрепровождению… Вдруг инок очнулся и весь был во внимании, чтобы не проронить ни одного слова. Тогда Кассиан, вздохнув тяжко, сказал ему: «Как несчастны мы! Пока беседовали о вещах Небесных, то дремота сжимала очи наши; а как скоро вылетело из уст веселое слово, мы воспрянули, и сон прошел».

Пораженный до глубины сердца наставлением, старец после этого всегда молился Богу, чтобы Он никогда не допускал его заснуть, когда идет разговор духовный, и немедленно ниспосылал бы на него крепкий сон, когда начнут празднословить, а тем более уязвлять имя других.

И мы, подобно беспечному иноку, всё слушаем охотно, кроме нравоучений. Разница только в том, что инок исправился, а мы по большей части как живем, так и умираем.

Один добрый, но бедный человек имел сына. К несчастию, в их стороне наступило голодное время. Тогда, видя себя, жену и сына, истаивающих от голода, несчастный отец сказал: «Любезное дитя! Согласись, чтобы я продал тебя; мучительно с тобой расстаться, но этим только и мы, и ты можем избегнуть голодной смерти». – «Делай, что хочешь, батюшка, – отвечал юноша, – я повинуюсь с охотой». – «Но сын мой! – возразил отец. – Помни совет, который дам тебе: ходи всегда в церковь и никогда не выходи оттуда, не дослушав Божественную службу». После этого он отвел его и продал одному вельможе, а сын, со своей стороны, никогда не нарушал повеления родительского и, служа верой и правдой своему господину, всегда ходил в церковь.

Но добродетель беспрестанно искушается. По какому-то несчастному случаю юноша подвигнул на гнев и мщение госпожу. Один молодой слуга во всем тому способствовал. Мстительная женщина решилась погубить невинного юношу. «Сей новокупленный, – с видом испуганным однажды сказала она своему мужу, – имеет злые мысли на жизнь твою». И с обыкновенною в таком случае хитростию так уверила его, что он, не разобрав дела, согласился верного раба предать смерти. В тот же день, увидев уголовного судью, безрассудный господин сказал ему: «Я пришлю к тебе одного из моих слуг с убрусом ⁴¹, ты прикажи отсечь ему голову и, завернув в убрус, отдай тому, кто придет после него», – по имени не назвав ни того ни другого.

Таким образом, добрый юноша, не зная ничего, по приказанию господина пошел на смерть свою, но по дороге увидел, что пред одной церковью отправляют молебствие; он вспомнил наставление отца своего и остался тут до окончания службы.

Между тем госпожа вышла из терпения, что так долго принуждают ждать смерти раба, и послала к судье своего любимца спросить у него, какой даст ответ на то, с чем послан новокупленный раб. Соблазнитель, идя дорогой и услышав молебствие, также остановился – из любопытства. Юноша, увидев его, спросил: «Куда идешь?» – «К уголовному судье, – отвечал он, – требовать ответа на то, зачем ходил ты: был ли у него?» – «Нет еще, – отвечал юноша, – но сделай милость, переменим наши препоручения, мне весьма хочется дослушать Божественную службу; ты отнеси этот убрус вместо меня, а я схожу за ответом». Молодой человек, взяв убрус, пошел, куда должно, и в тот же час был обезглавлен.

Служба Господня кончилась, и юноша по уговору пошел к судье уголовному. Там получил он что-то завернутое в убрус и, не любопытствуя, принес домой. Как изумились господин и госпожа, увидев в живых того, кого послали на смерть! Они обмерли от ужаса, когда увидели в убрусе голову любимого слуги, которого послали за головой юноши. Потом спросили, как это происходило, и, услышав от него все подробно, увидели тут действие Промысла Божия. Супруг видел только свою неосмотрительность в обвинении одного и невинную смерть другого; а злобная жена, сверх того, видела тут праведный Суд Господень и, умилившись душой, перестала гнать юного раба своего.