Надо признать, что соревнование в джентльменстве мы все же проиграли и еще раз, уже вдвоем, помахав чудесному старику, проехали первыми… Но нас же двое? Ползанье по горкам продолжилось.

– Знакомый, что ли? – чтобы хоть как-то объяснить небывалую приветливость, поинтересовался я.

– С такими засранцами не знакомлюсь! – проворчал Гага. – Съезжает без сигнала!

– Но и ты же без сигнала!

– Просто порядок тут такой – всегда улыбаться, при любых осложнениях, и чем осложнение круче, тем улыбаться радостней.

– И правильно, я считаю!

– А тут все правильно! Можешь быть стопроцентно уверен, что, если ты ни в чем не виновен, тебя не накажут никогда.

– А у нас – запросто!

– Зато уж, – упрямо продолжил Гага, – тут если ты хоть что-то нарушил, можешь быть абсолютно уверен, что наказание неминуемо.

– Да… тоже не как у нас…

– И если пытаешься лукавить, финтить, вина твоя, в глазах общества, возрастает в сто раз!

– Сурово!

– Ты, может, слыхал – нашего премьера уже почти свалили за то, что он сказал неполную правду. И скинут, будь уверен, – тут такие не нужны!

– Да-а-а… – как-то неопределенно произнес я.

– Помню, в самом начале еще… двух месяцев тут не прожил, – заговорил Гага. – Выезжал я как-то из гаража… и чью-то машину легонько стукнул, у тротуара. Радостно оглянулся – никого! – и валить! Вечером приезжаю довольный домой и говорю Ренатушке: «Ты знаешь, я тут машину одну тюкнул – но удалось отвалить». Понятное вроде, по-нашему, дело. Но только гляжу я – Ренатушка побледнела как смерть! «Когда это… было?» – еле-еле выговорила. – «Утром, а что?» Она еще пуще побелела. Потом берет слабой рукой телефон, ставит передо мной: «Звони в полицию!» – «В полицию? Вот еще! С какой стати?» – «Умоляю тебя, если еще не поздно, звони!» – «Зачем? Никто же не видел!» – «Звони! Ты погубишь (если уже не погубил) свою судьбу здесь! Тут человек, который обманул, сразу же вылетает изо всех порядочных сфер, тепя не фосьмут даже в торгофлю!» – «Но ведь совсем легонечко же тюкнул!» – «Звони!» – «Ну дела!» Набираю номер полиции, меня там приветствуют, как именинника. «Как замечательно, что вы нам позвонили! Впрочем, мы ни на секунду не сомневались, что вы порядочный человек! Впрочем (мимоходом, вскользь), все ваши данные нам уже известны… Так что – замечательно! И если вас не затруднит, позвоните, не откладывая, владелице машины – она очень ждет вашего звонка, вот ее телефон». Звоню – та тоже безумно счастлива, что наши жизненные пути пересеклись. Ни тени упрека!

– Великолепно!

– Что великолепно-то?! Ты бы так пожил!.. Сумку не потеряй – сразу же приносят!

Мы вскарабкались на еще одну горку и завернули в темные бетонные катакомбы, подпираемые столбами – чуть опять же не столкнувшись с выезжающим автомобилем, еле успели увильнуть – да, Гага молодец! – и заняли вроде бы тот единственный свободный от машин квадратик, с которого, видно, только что съехал тот автомобиль – блестело пролитое машинное масло. Мы наконец-то встали.

– Ну… все! – Гага утер рукавом счастливый пот, застыл в неподвижности.

– Что все-то? – Я огляделся. – Мчались столько часов через всю Германию, чтобы оказаться в этом погребе?! Надолго мы тут?!

– Ты что, не можешь посидеть?! – заорал Гага. – Провел бы ты шесть часов за рулем – я бы посмотрел!

– Ну ясно, ясно. – Я дисциплинированно застыл.

Наконец Гага зашевелился, медленно вылез, я, во всем копируя его, вылез тоже медленно.

Мы, уже пешком, поднялись еще на одну горушку – перед нами открылась бескрайняя озерная гладь. Чуть в стороне, на самом верху, стоял огромный стеклянный куб, опутанный толстыми отопительными трубами, сильно напоминающий котельную в Комарово…

– А это что за ангар? – поинтересовался я.

– Это наш университет! – сухо произнес Гага.

– A-а… понимаю… Постмодернизм!

– Ну наконец-то ты начал кое-что понимать! – Нижняя губа его благодушно отмякла. – Вообще, – он улыбнулся, – если тебе, в том числе и здесь, будут что-то долго и сложно толковать, ты говори после некоторой паузы: «Постмодернизм!» И никогда не ошибешься. И наоборот, будешь автоматически считаться очень умным и вдобавок очень смелым человеком. Усек?

– Усек!

Мы вошли в огромный холл, почему-то мощенный булыжником. По краям, у стеклянных стен, валялись очень грязные и потертые, но зато очень длинные диванные валики, скованные алюминиевыми цепями.

– А это что? – поинтересовался я.

– Это? – Гага кинул взгляд. – Место для отдыха. Постмодерн. – Он уже был крепко сосредоточен на чем-то на своем. – Так-так-так… – Он постучал карандашиком по зубам. – Так. Вроде бы должен тут еще получить какие-то деньги!

Он решительно направился к крохотному окошечку в стене, за которым вроде бы никого не было, но тем не менее, сунув туда какую-то бумажку, тут же вынул увесистую пачку ассигнаций, бросил в карман.

– Да… я гляжу… ты неплохо уже освоился тут!

– А то! – лихо ответил он.

Мы быстро пошли по какому-то коридорчику, потом поднялись по какой-то лесенке, свернули, снова поднялись, потом спустились, пошли по коридорчику.

– Специально так все запутано! – радостно, уже чувствуя себя дома, сообщил Гага. – В первое время никак не мог обнаружить свой кабинет.

– Ясно. Постмодернизм.

Он солидно, как крупный уже ученый, кивнул. Что интересно – на всех этих лестничках и коридорчиках не было ни души.

– Ну а если и на лекциях моих так же будет? – разволновался я.

– Не волнуйся! – зловеще проговорил он.

В одном, наверное, двадцатом коридорчике, ничем вроде бы не отличающемся от предыдущих, Гага вдруг достал ключ и вставил его в белоснежную дверь.

– Мы туда вообще-то? – засомневался я.

– Туда-а, туда-а! – Гага толкнул меня внутрь.

Узкий белый пенал, освещенный люминесцентными лампами, с массой компьютеров, но в общем довольно пустынный. Я обернулся – на белой двери с этой стороны увидел свою фотографию.

– Это так! – Гага небрежно махнул рукой.

– Ну ясно… чтобы не перепутать кабинет!

Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга.

– Ну так как ты живешь? – усаживаясь в крутящееся кресло и почти официальным жестом предлагая мне такое же, произнес он.

– Как? Нормально – я же говорил!

– Ну а дома как? – Он пытливо глядел на меня.

– Как дома может быть? Великолепно, как же еще?!

– А помнится, ты говорил: хотел поднять семью… на недосягаемую для тебя высоту?

– A-а… не успел!

Я терпеливо смотрел на него: что еще?

– Ну а материально ты сейчас как? – занудно спросил он.

Отыгрывается, сволочь, за трудную дорогу, сбрасывает стресс!

– Великолепно, – ответил я.

– Ну ясно, великолепно! – заскрипел он. – Видел я, как великолепно… был у тебя! Мебель типа «смирение паче гордости».

– Ну такая же мода как раз! У тебя тут то же! – Я оглядел его кабинет.

– По-прежнему, значит, считаешь все, что происходит с тобой, колоссальным достижением своего ума?

– Безусловно! – Я оживился.

– Ну что ж, правильно! – Он солидно, по-профессорски уже, запыхтел трубочкой, кивнул. – Я говорил на последней конференции, что сейчас в литературе время нарциссов. – Он показал на какой-то сброшюрованный отчет.

– Нарциссов?

– Ну, считающих себя самыми великолепными.

– А-а-а…

– Ну хорошо – давай текст, – холодно произнес он, протягивая руку.

– Текст?

– Текст.

– Какой текст?

– Текст твоей завтрашней лекции!

– А-а-а… завтрашней лекции… а зачем?

– Студенты должны ознакомиться с ней… чтобы подготовить свои… э-э-э… возражения. – Он плотоядно улыбнулся.

– Ну… на.

Я вытащил из-за пазухи несколько листков, напечатанных на машинке.

Он раскурил трубочку, напустил дыма, накинул на тоненький носик огромные очки, стал внимательно прочитывать листок за листком, потом вернулся к началу, включил компьютер, стал настукивать на экран букву за буквой.