– Дайте и мне денег! Дайте!

Они застыли в ужасе. Леха в панике кинулся ко мне с пачкой в руке, но волевая Плешкина остановила его. И тут я уже как-то весело сделал шаг по карнизу – и упал в следующее окно, на руки любимой. Неожиданно я оказался весь в царапинах и порезах.

– Тебя отправят! Тебя точно отправят! – с ужасом и восторгом шептала она, умащая меня йодом.

Когда меня спрашивали потом, боролся ли я с тоталитаризмом, я отвечал: «Да!» – подразумевая как раз этот случай.

Впрочем, меня почему-то не отправили (сложновато, наверное, было), но зато Леха теперь неотступно следовал за мной. То и была «идеологическая работа», на которую, видимо, и были выделены пачки денег. На что тратили мы их с Лехой – догадываетесь. Я понимал, что это плата за молчание, и я молчал. Целые пятьдесят лет! И вот говорю лишь сейчас… когда пришло время правды! Ночью Леха, замаявшись со мной, честно спал. Но он был, пожалуй, единственный такой: кто же спит ночью, вырвавшись на свободу? Только один Леха, пожалуй, уже от нее устал.

…Потом я часто бывал в этом городе – переводили рассказы, – и каждый раз я выходил на широкий Дунай, смотрел на высокую гостиницу, на той стороне, на последний этаж, с наядами и дриадами. Неужели это я там стоял? Есть чем гордиться!

Кончалось лето. Я купался в озере. Уже плыли по воде желтые листья.

– Привет! – вдруг проговорила какая-то голова, выныривая. – Не узнаешь, что ли? Маркелов я!

Оргсекретарь нашего Союза писателей!

– В Англию хотим тебя послать.

– Меня?

Вот это пруха! До этого я был только в Венгрии (начинать полагалось со «стран народной демократии», как там покажешь себя). И вот – в Англию! Видимо, в Венгрии я себя правильно проявил?

– Ну… есть сведения, что ты не теряешься в сложных условиях. А ведь всякое может быть в странах капитала!

– Еще бы!.. Через сколько дней выезжать?

– Послезавтра, брат! Как-то все комом у нас. Другого намечали – но тот подвел. Но не волнуйся – все сделаем!

В тот же вечер, бросив все на даче, я помчался в город, помылся, стал собираться. На полочке три помазка – на разных жизненных изгибах покупал я себе новые помазки – стояли вроде бы безразлично, а сами, ясное дело, ждали: кого же из них я в Англию возьму? Ладно уж, возьму всех трех, думаю, в контрабанде меня не обвинят? Взял еще крем «После бритья», а заодно и «После битья», а заодно и «После питья», а заодно уж и «После житья»… То есть начал сочинять еще дома!

В самолете сразу прилип к иллюминатору. Впервые покидаю родной континент! К сожалению, Европа лежала под облаками, и не верилось, что там, внизу – Германия, потом – Франция, под такими привычными, абсолютно знакомыми на вид облаками… После долгого ровного гуда самолет начало вдруг трясти, мимо летела мгла – самолет снижался над Англией. Все сидели неподвижно, прижавшись спинами к креслам, иногда гулко глотая слюну. Самолет то снижался, то снова заворачивал вверх – по салону проносился тяжкий вздох. Нелегко даются чужие миры! Во время очередного спуска-падения в неожиданном месте (почти что наверху) показалась земля: вспаханное поле, похожее на отпечаток ботинка из двух половинок – каблука и подошвы, у «каблука» – красивый белый дом, высотой с коробок. Потом все понеслось навстречу: блестящая река, кустарник, полосатая вышка… удар – и покатились по Англии!

Потом мы вышли на маленькую треугольную площадь – и меня охватило ощущение сна: все другое! Другая раскраска домов, медленно и беззвучно проезжают черные домики-такси… Люди двигаются иначе! Подали автобус с зеркальными стеклами, отражающими улицы, но прозрачными изнутри. Автобус тронулся. Седая женщина, встретившая нас, что-то говорила в микрофон по-русски, но я еще ничего не понимал – «ватное» ощущение полета продолжалось, тем более что автобус мчался по высокой эстакаде, острые крыши тесно составленных домиков с торчащими плоскими каминными трубами мелькали внизу.

Мы съехали в улицу. Близко, за стеклом, серые плиты тротуара, за решетками – белые ступени, поднимающиеся к дверям. Спокойные прохожие, никак не думающие о том, что мы к ним только что спустились с высоты десяти тысяч метров… Тротуары отодвинулись, начались улицы широкие, пестрые, торговые. Вдруг, осветившись низким вечерним солнцем, мы выехали на простор, все стали поворачиваться, разглядывать украшающую Трафальгар-сквер колонну Нельсона. Свернули в узкую улочку, прочитали табличку… Чаринг-кросс! Как приятно выговаривать английские названия.

Перед отелем вращалась на низкой мачте огромная светящаяся буква «С» – знак фирмы, владеющей сетью отелей «Сентрал отель». В номере я закрыл дверь, сел. Номер был довольно безликий, никакой роскоши. Можно было успокоиться, перевести дух… Но сердце стучало так, что было слышно! Перед отъездом предупреждали нас: «В отелях ничем не пользуйтесь, за все сразу же присылают счет!»

И над спинкой кровати был вделан какой-то циферблат с множеством делений. Это сколько же фунтов стерлингов могут насчитать? Не двигаться!.. Однако все же пришлось пойти в ванную – и когда вышел, увидел с ужасом, что стрелка подвинулась на четыре деления! Не надо было, видимо, воду спускать! Я застыл в кресле, боясь глянуть на стрелки… Еще добавилось два деления. Выскочил в коридор, пытаясь взять себя в руки, походил. И когда возвратился – еще пять! Разорен! Нам всего-то выдали по двадцать фунтов! «Все! Влип! Долговая яма! – обливаясь потом, подумал я. – Единственная достопримечательность, которую я здесь увижу – это Тауэр, тюрьма. Но зато – надолго!»

Зазвонил телефон. Может быть, хоть это у них бесплатно?

– Але, – осторожно произнес я.

– И у тебя циферблат? – голос Маркелова.

– …Да! – выкрикнул я.

– Это часы.

Гоcподи! Радость-то какая!

Сейчас бы ту остроту восприятия…

Я выглянул в окно: на площадке перед отелем, хохоча, бурно жестикулируя, стояли наши. Я сбежал вниз. Оказалось неожиданно тепло, все в пиджаках, в рубашках. И еще – ощущение не улицы, а квартиры: чисто, сухо, красивая посуда, книги, журналы вынесены из лавочек прямо на тротуар.

Мы свернули в уютную улочку, потом в другую. И так, гуляя, неожиданно пришли в Сохо – и там стали как-то разбредаться. Дальше – поняли все, глядя на вывески – советским людям лучше действовать поодиночке.

С колотящимся сердцем (прямо все время тут колотится!) я спустился в манящий подвал. Интеллигентная старушка в кассе взяла десять фунтов… В полутемном зале, похожем на сельский кинотеатр, хлопали откидывающиеся деревянные сиденья, люди входили и, как это ни странно, выходили, хотя сидеть здесь можно было до бесконечности… Стриптиз «нонстоп»! Обстановка была самая непринужденная. На освещенной сцене в конце зала маячила девица. Она переговаривалась с сидящими в зале, те что-то ей отвечали, вспыхивал хохот. Иногда, разговорившись, она прекращала раздеваться, смеялась… Потом сняла все! И тут же, брякая кольцами, занавес закрылся. Мимо кресел простучала каблуками следующая… И опять – шуточки, разговорчики, долгие перерывы. Никак это не напоминало обитель порока! Какая-то говорильня одна! За этим ли ехали? Я встал, хлопнув сиденьем, и вышел на улицу… Ну что за народ? Все у них можно!.. И не вызывает уже эмоций. Толпа по улочкам шла трезвая, насмешливая, спокойная… Вот она какая, Европа, в которую мы все так стремились. В эротическом кино – еще пять фунтов! – страсти тоже отнюдь не бурлили – в зале, во всяком случае, точно. Большинство зрителей спали! Нашли место! «Оскорбленный в худших своих чувствах», я вышел. Улица была пустынной, холодный ветер нес обрывки бумаги. Мне стало вдруг неуютно и слегка страшно. На тротуаре время от времени попадались какие-то люди, неподвижно сидящие на черных высоких мешках с мусором. На меня они абсолютно не реагировали. Увидев на повороте такси, я бросился к нему (лондонские такси – черные, старомодные – узнаешь сразу!).

Приехав к отелю, я долго смотрел на счетчик. Нет, к сожалению, это счетчик, а не часы – надо платить! Еще три фунта. Я вошел в отель и, почему-то не пожелав воспользоваться лифтом, мрачно стал подниматься по лестнице. На лестничных площадках тускло светились какие-то глиняные хари. На моем этаже харя не горела. Тоже мне «сервис»! Я шел по коридору, с усилием отталкивая преграждающие коридор тугие пожарные двери с надписью на них «Пут офф».