До отлета я еще успел побывать в Нью-Йорке и повидать нескольких бывших земляков, по которым соскучился. С москвичами я расстался при въезде в Нью-Йорк. Сначала вышла Таня, как только мы съехали с высокого виадука, в начале забитой машинами улицы, улыбнувшись и помахав. После этого водитель – старичок в шоферском кепи – как-то строго посмотрел на меня. Что-то я уже делал не так? Я протянул ему написанный по-английски адресок моего нью-йоркского друга Ефимова, который собирался тут меня приютить.

– Ноу! – отрубил вдруг шофер и вернул мне бумажку.

– Как это – «ноу»?

Я был потрясен. Элизабет же сказала нам, что нас довезут. Но не сказала, правда, куда. Голышев взял из моих рук листочек.

– Это чей адрес?

– Ефимова. Он мне написал, что можно к нему.

– Нью-Джерси! Это даже не Нью-Йорк. Другой штат. Далековато. Две речки переезжать. Для Нью-Йорка в этот час – нереально. Увязнем надолго.

– Как-то странно: любимого друга обнять здесь, выходит, проблематично?

– Еще как! Другого адреса, попроще, у тебя нет?

Хорошо, что у меня было много друзей в Питере, оказавшихся теперь здесь! Другого друга достал. У меня, как у шулера, полная колода друзей!

– А! Вот это более-менее реально: Квинс! – одобрил Голышев.

Дал мою бумажку водителю – и он буркнул:

– Йес.

Поехали. Пока напоминает больше нашу улицу Мориса Тореза, «точечные дома». Громыхает метро, вылезшее наверх. Но такое и у нас есть! Похоже, так я и не увижу настоящий Нью-Йорк с его небоскребами – как герою повести «Москва – Петушки», несмотря на все его старания, так и не удалось увидеть Кремль.

– А вот это дом Довлатова! – показывает Голышев на дом вдалеке.

Стандартная новостройка – хотя уже и не новая. Вот где прошла его бурная американская жизнь!

– А на кладбище нельзя заглянуть? – вырвалось у меня.

– Знаешь, – сказал Голышев уже с досадой, – тут не «заглядывают!» Тут едут. Причем с большими проблемами. Сиди и не рыпайся. Не сбивай!

И вот еще точечный дом, и мы вдруг останавливаемся.

– Ну, давай! – говорит Голышев. – Твой дом! А меня Иосиф где-то в Бруклине поселил – надо доехать.

– Пока! – Я выхожу.

«Пока» тут скорее звучит как «прощай».

– Там, наверное, «доормен»… – высунувшись, говорит Голышев. – Ну как бы вахтер. Сможешь объясниться?

– Офф коуз!

И я остаюсь один. Поднимаю голову. Та же «не новая новостройка»! Никакого дормена нет. Но и лифт почему-то не спускается. Какой-то ключ, наверное, надо вставлять? За границей всегда что-то надо знать, чего ты не знаешь! Есть ощущение нереальности, «того света». Чистая лестница, с цветами на площадках, кажется уже раем: можно и пешком.

Открывает Вика.

– О! Я слышала, что ты здесь, гуляешь с Иосифом, но уж никак не чаяла, что появишься!

– Ну как же! – восклицаю я.

Не говорить же, как было дело! Темновато и тесновато, по сравнению с их квартирой на Петроградской.

– А Михаил где?

– На работе, где же еще, – говорит хмуро.

Растопим лед!

– О! – грохаю бутылкой об стол. Таких бутылок с зажигательной смесью несколько у меня!

Но разговор не зажигается.

– Удостоился, значит? – говорит Вика.

– Чего?

– Великого нашего лицезреть.

– Да он нормальный! – восклицаю я.

– Ну да! – усмехается Вика. – Дома у него теперь знаешь как? Во главе стола сидит он, рядом – предыдущие лауреаты Нобелевской, за ними – будущие лауреаты. Дальше – лауреаты других премий, а нас, грешных, в самом конце, если место найдется!

– Да мы валялись с ним на траве!

– Надо было тебе скосить ту траву и засушить! Потом выгодно продашь.

Пора кончать эту мороку.

– Ну, за встречу! Давай.

– Милая русская привычка – пить с утра! – усмехается Вика. Меня, честно скажу, больше интересовала закуска. – Может быть, как у вас говорят, «руки помоешь»? – предлагает она.

– Я вообще мытьем рук не увлекаюсь… Но ладно!

С некоторым усилием все же встаю. Здесь все «на преодолении». Другой мир. Вода в унитазе стоит «на самом высоком уровне», почти у самого его края – крайне непривычно, даже неловко! Душ торчит из стены твердой палкой, два раза жахнулся башкой, пока мылся.

Вика встречает меня криком, когда выхожу:

– Валера! Ты что, с ума, сошел? Закрой сейчас же окно! Негр по пожарной лестнице взлетит, схватит твою сумку, ты и не увидишь его!

Вешаю тяжелую сумку себе на шею. Вика тут улыбается:

– Ну ладно уж, сними!

Чуть выпиваем.

Потом я открываю тетрадь с записями. Отсюда мы и начнем захватывать Нью-Йорк!

– Кстати, звонки тут платные, – вскользь замечает Вика. – Какая-то очень сложная система, я еще не освоила!

– Но можно хоть Ефимову позвонить?

– А-а-а! Так это ты к нему ехал?

– Ну почему?! Сперва к вам! А дальше уж…

– Ну давай.

Как-то по-сложному набирает номер. «Только недолго!» – это она не говорит, но я уже чувствую.

– Валера, это ты? – кричит в трубке Марина. – Игоря нет! Ты где?

Наши – или так мне показалось – от непривычки разговаривают по телефону тут с некоторым напряжением, почти кричат… словно пытаются докричаться «через две речки».

– Привет, любимая!

Может, зря я так говорю при Вике? Но я со всеми так говорю.

– Ты что? Не смог доехать? – кричит в трубке Марина. – У Беломлинских? Ладно. Когда Игорь приедет, позвонит Мише. Ты тут все равно ни черта не поймешь – поэтому не объясняю! – Она смеется. – Ну ладно! Долго не могу говорить!

Помню, как уютно и обстоятельно мы обустраивались в кресле перед телефоном, готовясь к долгой беседе!

– Пока!

Рассматриваю свои записи, планы «захвата Нью-Йорка».

– Хорошая у тебя записнуха, Валера! – усмехается Вика. – Но у Довлатова она была больше раз в шесть. Амбарная книга! И там буквально по минутам было расписано – куда поехать, кому позвонить, даже как разговаривать: «застенчиво», «туповато», «высокомерно». Скажу тебе, ты его вообще не знал. Он и там так же притворялся недотепой, как и здесь. А на самом деле! У меня была уже четкая договоренность – работать на радиостанции «Свобода», вдруг на моем месте – Довлатов. И звонит мне, и представляет это событие как цепь нелепых случайностей! Ну просто «сам не понимает как». Но я не стала играть в эту игру, в которую он всех завлекал. «Ты хитрый армяшка!» – так и сказала ему, хотя и сама наполовину армянка.

«Ну как же так? – думаю я. – Человек ведь только что умер – и так о нем! Да, раньше у нас до такого – во всяком случае, в нашем кругу – не доходило! Все мы были союзники, единомышленники, друзья! Но здесь, видимо, так не проживешь!»

Вика, как всегда, красивая и решительная, принципиально говорит только об Америке – хотя и не всегда самое приятное. Все мои попытки передать от кого-то приветы, что-то вспомнить хорошее, ею сурово пресекаются на корню. О прошлом говорить бессмысленно, теперь все – здесь! Она сосредоточена и мрачна.

Брякает дверь, появляется Михаил. Мы здороваемся, обнимаемся – но без всяких шуток-прибауток, как бывало. Веселье тут как-то не прижилось. Где его золотые кудри торчком, веселый, победный курносый нос, озорной взгляд?

– Я шагаю с работы, усталый! – произносит он строчку из песни, которую раньше он пел весело, слегка насмешливо. Сейчас усмешка печальна.

– Девятьсот долларов платим за эту квартирку! – сообщает он как первую новость.

У нас он был самым обожаемым детским художником, его веселые персонажи поднимали дух.

– Рисуешь?

– Служу! В газете «Новое русское слово»… Метранпаж!

– Что это такое?

– Только тут впервые и узнал. Набор, в общем. А рисунки… редко.

Открывает газету – на последней странице – его вполне узнаваемый рисунок – но без обычного озорства. Обнаженная женщина, слегка в веснушках, обозначена контуром, на лугу, в цветах.

– Реклама фильма!

– А. Хорошо!

– И я так думал! И вдруг пришли в газету сотни возмущенных писем от американцев: «Разрушаю устои!»