– Значит, был карточным, – ответила Лялька.

– Так и есть.

– Я пойду. По-моему, тебе нужно побыть одной. – Поцеловав меня в макушку, Лялька добавила: – Держись. Если что, звони.

– Спасибо тебе.

Было ощущение, что кокон, в котором я жила, дал трещину. У меня появилось чувство свободы, а вместе с ним несвойственная мне критичность.

Как я раньше не замечала? Уму непостижимо. Лялька права, интеллигентность Олега наигранная. Он, конечно, умён, поэтому непрост. Глядя на него, окружающие думают: «Какой сдержанный, какой тактичный – мечта любой женщины». Видели бы они его сегодня! Физиономия перекошенная, интеллигентности след простыл!

Во мне опять закипала обида:

«А я-то – дура великовозрастная! Начиталась романов. Стоило отойти от привычной жизни, как сдержанность Олега испарилась. И что открылось? Дремучие мужские страсти. Грубые и примитивные».

Я фыркнула и пошла в спальню. Мозг работал в заданном направлении, и мысли скакали, как разбуженные осы. Одна из них, блеснув молнией, заставила меня остановиться.

«Мужчины не могут понять женщин. Никогда», – громко заявила о себе мысль и ушла в копилку под названием «Житейские истины».

«Банально, но правильно, – согласилась я. Никому не дано заглянуть в чужую душу и личную жизнь. А если и удастся, восприятие зависит от угла зрения. Взять нынешнюю сцену у двери. Допустим невозможное: Олег незримо остался бы в квартире и не только наблюдал бы за мной, но и слышал, о чём я думаю. Не исключено, что в таком случае он подошёл бы и сказал: “Хватит, Маргарита. Поплакала, и будет”. А за ужином расспросил бы о Варьке и поговорил бы на тему богатых подружек».

Мало-помалу эти рассуждения меня успокоили. Я подошла к трюмо, села на пуфик и посмотрела на себя в зеркало.

Глаза заплаканные, волосы растрёпанные. Однако лицо относительно свежее. Как это сказала девушка-консультант? «У вас красивая форма губ. Если бы их выделить контурным карандашом…» Надо купить карандаш и попробовать.

Пошарив в тумбочке, я наткнулась на бархатную обложку.

То, что надо. Дневник приводит мысли в порядок.

Открыв новую страницу, я написала:

30 декабря.

Ездила покупать подарки.

Встретила Варьку.

Писать о семейной ссоре не хотелось, и, вытащив шпильки, я распустила волосы. Вспомнив, как мама заплетала мне косы, я заплакала. В который раз за сегодняшний день. Однако на сей раз слёзы текли не по щекам, а по моему израненному сердцу. Горячая волна окатила с ног до головы, и мне стало жарко. Уход Олега Александровича, его крик уже не имели значения: в этот момент я видела перед собой маму. Прямая спина, строгий взгляд, мягкий овал лица.

– Возьми себя в руки. Слабых не любят.

Мама любила эту фразу и не раз повторяла в ответ на мои стенания. В таких случаях её лицо становилось надменным. Порой мне казалось, передо мной не моя мама, а некая дама, дающая советы, как вести себя в обществе.

– Испытания и страдания спускаются свыше, – говорила она. – Поверь, они не случайны. Пройдя через них, человек становится мудрее.

– Разве нельзя прожить без страданий? – спрашивала я.

– Нельзя, – отвечала мама. – Благополучие развращает человека, делает его слабей.

Посмотрев в зеркало, я увидела мамины зелёные глаза. В них прятались грусть и мечтательность одновременно.

Варька права, жизнь меня согнула. Я стала скукоженной рабой.

От нечего делать я стала заплетать косички. Одну, другую… десятую.

По-моему, ничего. Издали похожа на папуаску.

Дневник лежал на тумбочке и притягивал взгляд. Хотелось описать сегодняшний день, свои переживания, раскрыть душу. Слегка поколебавшись, я подошла к шкафу и, разворошив бельё, засунула дневник под пододеяльник.

«Так будет лучше, – решила я. – Письменные откровения может позволить себе только одинокий человек».

Стоило об этом подумать, как послышался звук открывающейся двери. Моё лицо вытянулось и приняло испуганное выражение. Я опустилась на пуфик. Олег Александрович, не раздевшись, вошёл в комнату и сказал:

– Спать будешь в большой комнате.

Увидев мои косички, сморщился и добавил:

– Глупая молодящаяся особа. В голове ни одной стоящей мысли, одна только похоть.

Я  лежала без сна и смотрела на тень, бежавшую по комнате. Вот она приблизилась ко мне и прошептала в самое ухо:

– Не бойся.

– Ты кто?

– Твоя обида.

Обида шумно вздохнула и приняла реальный облик. Она походила на даму из девятнадцатого века. Тёмно-синее платье обтягивало мощные грудь и бёдра, белый кружевной воротник подпирал дряблый подбородок, на голове красовалась затейливая причёска. Обида достала пенсне и, посмотрев на меня, задрожала от возмущения.

– Подлец, – сказала она. – Неблагодарный эгоист.

Поправив складки пышного платья, Обида направилась к столу и поставила на него старинный самовар.

– Откуда он взялся? – удивилась я.

– С собой принесла, – ответила Обида и, вытащив из ридикюля ажурные салфетки, добавила: – А ты поплачь. Слёзы для женщины – первое лекарство.

Пригладив мои косички, Обида потрепала меня по волосам и пригласила к столу. Я встала с дивана. Разговаривать не хотелось, однако сочувствие дамы успокаивало.

– Сколько женщин прошло через мужскую ревность, – вздохнула Обида. – Знаю я её – та ещё дамочка. В отличие от меня ревность смотрит на мир в подзорную трубу. Она делает маленькие предметы большими, а подозрения – истинами.

– Литературно сказано.

– Не я придумала – Сервантес. Слышала о таком?

– Конечно. Это автор «Дон Кихота».

– Вот-вот, он знал, о чём говорил. Стоит мужской ревности поселиться в голове, и всё. Никакими средствами не выгнать. Никакими.

– Разве женской ревности нет?

– Не о ней речь, – резко бросила Обида. Сжала узкие губы и продолжила: – Женская ревность ни в какое сравнение не идёт с мужской. Я её тоже знаю. Совсем не то. Она похожа на вздорную рыночную торговку. А мужская ревность – дама коварная. Она будет ходить за жертвой по пятам. Ходить до тех пор, пока не припрёт к стенке. Ты уж извини за такое просторечие. Но по-другому, право, не скажешь. Припрёт и начнёт мучить. А силы ей не занимать. До конца будет мучить.

– До какого конца? – с ужасом спросила я.

– До смерти. Никак иначе.

– А если женщина невиновна?

– Милочка! Кого же это интересует?! – расхохоталась Обида. – Прямо ребёнок, честное слово. Я уже полчаса твержу: если в мужской душе поселилась ревность, это конец.

– Всегда?

– Не сомневайся.

– Что же тогда делать?

– Уходить. Чем быстрее, тем лучше.

– Да вы что?! – возмутилась я. – А как же дети, дом, наконец?

– Детей надо забрать, – ответила Обида. – А дом… Здесь вариантов много. Можно разделить имущество, можно всё бросить и переехать к родителям. А можно выгнать мужа и жить без него.

– У меня нет родителей.

– Тогда надо выгнать. Надеюсь, не хочешь мучиться?

– Нет-нет. Я вам не верю. Наверняка есть другой выход – не такой разрушительный.

– Другого выхода нет. – Обида наклонилась ко мне и обдала дыханием старого больного человека. – Поверь моему опыту. Не одну тебя наставляла на путь истинный. Кто-то слушал, кто-то нет. Где они сейчас?

– В могиле, наверное. И те и другие.

– С тобой трудно разговаривать.

– Извините, но мне непонятно.

– Объясняю ещё раз, – поправив пенсне, сказала Обида. – Те, кто слушал, жили нормальной человеческой жизнью, остальные жили в аду.

Обида выпрямилась на стуле и, задрав толстый подбородок, ткнула в меня пальцем.

– Теперь настала твоя очередь. Тебе выбирать.

– Прямо сейчас?

– Чего ждать? Хочешь узнать, как будут развиваться события?

– Может, Олег образумится.

– Боже, какая наивность. Я уже говорила, ревность никуда не уйдёт. Она похожа на вирус. Стоит попасть в организм, начинает разрушительную работу.