…Ты эту девку взял, хоть крепко руками цеплялась

За колесо. Спину – хлесь! – выгнула плетью она.

Ты ей колени коленом прижал. Змеей извивалась,

Синим эвксинским ужом, что плавает вместо вина

В козьем седом бурдюке. Как, глотку расширив, орала!

Ты ее крик ухватил мохнатым, распяленным ртом —

Да и выпил до дна. А пятками землю вскопала —

Ноги когда раздвигал, налегал когда животом.

Экая девка сподобилась! Хуже родимой волчицы,

Капитолийской, с двенадцатью парами злобных сосцов.

Как изо рта ее – всласть! – надобно жизни напиться.

Как во нутро ее – всклень! – влить влагу первых отцов.

Может, волчата пойдут. Слепые кутята, щенята.

Словно борщевник – ладонь, зубы разрежут восток.

Девка, не бейся, пригвождена,

пред ветхой телегой распята;

Снег на дерюге горит; кровь утекает в песок.

И, пока хнычешь, меня, римлянского дядьку, целуя,

Чтобы я золота дал, чтоб не излился в меха, —

Я прижимаю босою ногой рыбку, пятку босую, —

Пот любви – кипятком – как обдаст! И глуха,

Девка, хотя, ты к любви, телица, ревица, белуга,

Ты, на остроге моей бьющаяся колесом! —

Я заключаю с тобою подобие звездного круга.

Я не железом давлю – я над тобой невесом.

И, пока бык от телеги косит на меня Альтаиром,

Сириус-глазом косит, льдяную крупку копытом топча!.. —

Девке, кусая ей ухо, шепчу я слова, позлащенные миром,

Мирром слащенные, спущенные виссоном с плеча:

КТО ТЫ БОГИНЯ ЛИ ЖЕНЩИНА ДАЙ МНЕ УТРОБУ И ДУШУ

ВИННАЯ СЛАДКАЯ ЯГОДА ДАЙ РАЗДАВЛЮ ЯЗЫКОМ

Снег нас – двойную звезду – свистя, засыпает и тушит:

В корчах, в поту, под телегой,

под каменным черным быком.

Лишь Колесо на нас глянет. А в нем скрещаются спицы.

В нем – сшибаются люди. Сгущается темень и вой.

Чуть повернется – отрежет от Времени, где не родиться.

Девка, бейся, вопи. Тебя, покуда живой,

Так возлюблю, что царям в златых одежонках не снилось!

Так растерзаю, – волки Борисфена клочка не найдут!..

Рвись же, кряхти, ори, мне царапай лицо, сделай милость.

Ведь все равно все умрут. Ведь все равно все умрут.

Ах, баня… воды с высоты…

и волчьи пламенные крики

людей, чьи красны животы

и дымно-кочегарны лики…

Свод зелен – малахит тяжел —

чрез пар тела горят огнями…

И каждый – беззащитно-гол,

шов на рубце, и шрам на шраме…

Клубятся тел златых дымы…

в подмышках – ужас угнездился…

Мы – голыми – из чрева. Мы —

наги – на ложе: кто влюбился.

Мерцают потно: грудь, живот,

и чресла – ягодою виснут…

Мы люди. Всяк из нас – умрет.

Нас в землю грязную затиснут —

не спросят, кто нас обмывал,

кто в погребальные рубашки,

слепяще-чистых, наряжал…

и так во тьме замрем, букашки,

в дощатых длинных кораблях,

сработанных по росту, точно…

Ах, баня, мальчик вот, в слезах —

он в зеркало глядит нарочно,

он видит!.. – амальгама – дрянь…

сползает… отражает еле

старуху, ржавую как скань, —

она забыла в колыбели

себя… и груди – козьи – врозь —

девчонки рядом с ней… из чана

льет на старуху: друзу, гроздь,

хрусталь и слиток, сон тумана,

гремящий ливень, водопад —

воды?!.. из чана?!.. ЭТО – баня?!.. —

Льет – жизнь, что не придет назад, —

лови: морщинами, губами…

Льет – слезы!.. Поцелуи – льет!..

Мальчонка, что на баб ты голых

так пялишься?!.. раззявив рот,

глядишь на них, парных, веселых?!..

Им на тебя, пацан, плевать.

Уж больно хороша парилка.

Трет дочь мочалкой жесткой – мать.

С гранитных плит крадет обмылки.

Дрожит слезою меж грудей

алмаз – у молодой. У старой

зад шире римских площадей,

и задохнулась от угара,

и ловит воздух черным ртом…

Гляди, малец, как это просто —

вот так и мы как раз умрем,

в парных клубах увидя звезды…

Вот так – вон, в зеркале – гляди —

обнимемся, застыв улиткой,

в любви, – а там – пойдут дожди,

пойдут косящие дожди —

к помывке собирай пожитки…

И, плача, – невозвратный путь!.. —

увидишь в амальгаме мыльной:

во тьме горит сосцами грудь,

глаза, – а дале – мрак могильный…

А дале, в духоте, во мгле —

малек, два зуба, щеки – красны:

как банный пар навеселе,

как меж грудей алмаз опасный,

ты верил в то, что жизнь прекрасна.

ТЫ БЫЛ РЕБЕНКОМ НА ЗЕМЛЕ.

В табачной пещере, где дым, как щегол,

Порхает по темным закутам,

Где форточка, будто Великий Могол,

Сощурилась мерзлым салютом,

Где добрая сотня бутылей пустых

В рост, как на плацу, подровнялась… —

О, сколько штрафных этих рюмок шальных

За мощным столом подымалось!.. —

Где масляных, винных ли пятен не счесть

На драной когтями обивке, —

В каморе, где жизнь наша – как она есть,

Не сахар, не взбитые сливки, —

Один, человек на диване лежал,

На ложе в ежовых пружинах,

Тощой, востроносый, – ну чисто кинжал —

Махни, и вонзается в спину…

Он пьян был в дымину. Колодою карт

Конверты пред ним раскидались…

Он выжил в слепом транспортере – то фарт!

И пули за ним не угнались…

Да только от воплей на минных плато,

От крика тех танков горящих

Он нынче в постель надевает пальто

И мерзнет! – теперь, в настоящем…

Ничем не согреться. Хлестай не хлестай

Подкрашенную хной отраву…

Яичница стынет. Полночный наш Рай.

Ад прожит: красиво, на славу…

Зазубрины люстры… Свечи мыший хвост…

И Жучка – комок рыжемордый…

Взы, Жучка!.. Ну, прыгай – и в небо до звезд,

И в петлю: дворняги не горды!..

Ах, дворничиха, ах, дворянка моя,

Ну, прыгай же ты… через палку —

Свеча догорает… а в кипе белья —

Скелет, что пора бы… на свалку…

Еще, моя Жучка!.. Анкор… эй, анкор!..

Вот так-то, смиряйся, зверюга,

Как мы, когда – из автомата – в упор,

Пред телом веселого друга,

Под глазом приказа, в вонючем плену,

Над почтой, где очи… не чают…

Полай ты, собака, повой на Луну —

Авось нам с тобой полегчает…

Ну, прыгай!.. Анкор, моя моська!.. Анкор!..

Заврались мы, нас ли заврали —

Плевать!.. Но в груди все хрипит дивный хор —

О том, как мы там умирали!

Как слезно сверкает в лучах Гиндукуш!..

Как спиртом я кровь заливаю…

Анкор, моя шавка!.. Наградою – куш:

Кость белая, кус каравая…

Мы все проигрались.

Мы вышли в расход.

Свеча прогорела до плошки.

И, ежели встану и крикну: «Вперед!..» —

За мной – лишь собаки да кошки…

Что, Армия, выкуси боль и позор!

А сколь огольцов там, в казармах…

Анкор, моя жизнь гулевая,

анкор,

Мой грязный щенок лучезарный.