БЕГ Останови! – Замучились вконец: Хватаем воздух ртом, ноздрями, С поклажей, чадами, – где мать, а где отец, Где панихидных свечек пламя, — По суховеям, по метелям хищных рельс, По тракту, колее, по шляху, — Прощанья нет, ведь времени в обрез! — И ни бесстрашия, ни страха, — Бежим, бежим… Истоптана страна! Ее хребет проломлен сапогами. И во хрустальном зале ожиданья, где она, Зареванная, спит, где под ногами — Окурки, кошки, сироты, телег Ремни, и чемоданы, и корзины, — Кричу: останови, прерви сей Бег, Перевяжи, рассекнув, пуповину! Неужто не родимся никогда?! Неужто – по заклятью ли, обету — Одна осталась дикая беда: Лететь, бежать, чадить по белу свету?! Ползти ползком, и умирать ничком — На стритах-авеню, куда бежали, В морозной полночи меж Марсом и стожком, Куда Макар телят гонял едва ли… Беги, народ! Беги, покуда цел, Покуда жив – за всей жратвою нищей, За всеми песнями, что хрипло перепел Под звездной люстрою барака и кладбища! Беги – и в роддома и в детдома, Хватай, пока не поздно, пацаняток, Пока в безлюбье не скатил с ума, Не выстыл весь – от маковки до пяток! Кричу: останови!.. – Не удержать. Лишь крылья кацавеек отлетают… Беги, пока тебе дано бежать, Пока следы поземка заметает. И, прямо на меня, наперерез, Скривяся на табло, как бы от боли, Патлатая, баулы вперевес, Малой – на локте, старший – при подоле, Невидяще, задохнуто, темно, Опаздывая, плача, проклиная… Беги! Остановить не суждено. До пропасти. До счастия. До края. «Земля?!.. Вы кому расскажите…»
Земля?!.. Вы кому расскажите. А воля?!.. – пропита дотла. В парче грязнобурые нити Двуглавого вышьют орла. А мы его ножичком вспорем И выпорем золото лет. А мы о Священном не спорим: Ведь нынче Священного нет. Ты можешь мне врать, завираться, Ладонь прижимать ко груди, Ночьми перемалывать Святцы, Молить и снега, и дожди!.. — Не верю. Ни слову не верю! Ни лику! Ни слезной скуле! Закрыты Небесные двери. Поземка метет по земле. КЛАДОВКА …Старый граф Борис Иваныч, гриб ты, высохший на нитке Длинной жизни, – дай мне на ночь поглядеть твои открытки. Буквой «ЯТЬ» и буквой «ФИТА» запряженные кареты — У Царицы грудь открыта, Солнцем веера согреты… Царский выезд на охоту… Царских дочек одеянья — Перед тем тифозным годом, где – стрельба и подаянье… Мать твоя в Стамбул сбежала — гроздьями свисали люди С Корабля Всея Державы, чьи набухли кровью груди… Беспризорник, вензель в ложке краденой, штрафная рота, — Что, старик, глядишь сторожко в ночь, как бы зовешь кого-то?! Царских дочек расстреляли. И Царицу закололи. Ты в кладовке, в одеяле, держишь слезы барской боли — Аметисты и гранаты, виноградины-кулоны — Капли крови на распятых ротах, взводах, батальонах… Старый граф! Борис Иваныч! Обменяй кольцо на пищу, Расскажи мне сказку на ночь о Великом Царстве Нищих! Почитай из толстой книжки, что из мертвых все воскреснут — До хрипенья, до одышки, чтобы сердцу стало тесно! В школе так нам не читают. Над богами там хохочут. Нас цитатами пытают. Нас командами щекочут. Почитай, Борис Иваныч, из пятнистой – в воске! – книжки… Мы уйдем с тобою… за ночь… я – девчонка… ты – мальчишка… Рыбу с лодки удишь ловко… Речь – французская… красивый… А в открытую кладовку тянет с кухни керосином. И меня ты укрываешь грубым, в космах, одеялом И молитву мне читаешь, чтоб из мертвых – я – восстала. «Я из кибитки утлой тела…» Я из кибитки утлой тела Гляжу на бешено гудящий подо мной Огромный мир, чужой. Я не успела Побыть в нем шлюхой и женой. А только побыла я танцовщицей На золотых балах у голых королей; А только побыла я в нем царицей Своей любви, Любви своей. РОЖДЕСТВО Рычала метель, будто зверь из норы. Летел дикий снег. Жженый остов завода Мертво возлежал под огнем небосвода. Зияли, курясь, проходные дворы. Трамваи – цыганские бубны – во тьме Гремели. Их дуги – венцами горели, Сквозь веко окна ослепляя постели — В чаду богадельни и в старой тюрьме. Куда-то веселые тетки брели. В молочном буране их скулы – малиной Пылали! За ними – приблудная псина Во пряничной вьюге горелой земли Тянулась. Кровавые гасли витрины. Спиралью вихрился автобусный смог. Народ отдыхал. Он давно изнемог Нести свое тело и душу с повинной И класть их, живые, у каменных ног. Тяжелые трубы, стальные гробы, Угодья фабричные, лестниц пожарных Скелеты – все спало, устав от борьбы — От хлорных больниц до вагонов товарных. Все спало. Ворочалось тяжко во сне — В милициях пыльных, на складах мышиных, В суконных артелях, в церковном огне, Где ночью все помыслы – непогрешимы… Ночь темной торпедой по белому шла, По белому свету, песцовому дыму Котельных, где – Господи! – мало тепла Для всех наших милых, так жарко – любимых… Шла смертная ночь – тем подобьем смертей, Что мы проживем еще – каждый как может, — Шла бредом дитяти, морозом по коже И пьяными воплями поздних гостей… Спи, мир, отдыхай! Ночь на это дана. Труд выжег всю плоть. Сохрани душу живу. В казенных рубахах святых индпошивов Спи, свет мой, калека, слепая страна… Но дом был на улице. Номер с него Бураном сорвало. Обмерзлые ветки Гремели по стрехам. А там – торжество Творилось: на радость потомкам и предкам. Искусаны в кровь одичалые рты. Никто не подходит. Храпят акушеры В каптерке. И болью предродовой веры Бугрятся божественные животы. И, выгнувшись луком, Мария зовет Сиделку, пьянея, дурея от боли… О люди вы, люди, не слышите, что ли! Он – вот Он, приходит, рождается, вот! Вот – темя сияет меж ног исступленных! А свет золотой! А в крови простыня! Так вот чем кончаются царства и троны… – Мария, Мария, ты слышишь меня! Идет Он на свет не в яслях лучезарных, Где плачет овца, улыбается вол, — В гудках пассажирских, в крушеньях товарных, В домах, где – кутьями уставленный стол! Идет Он на свет не под нежные губы, Мария, твои, – а под ругань блатных, Под грузчицкий хохот, буфетчицам любый, Под матерный посвист и водочный дых! Идет Его бедное тельце, сияя Щуренком в протоке – во смрады громад Фабричных предместий, машинного Рая, Где волк человеку – товарищ и брат… Да, Господи Боже, досталось родиться Вот именно здесь, в оголтелой земле, Где в трубах метро преисподние лица Летят, как снега по дегтярной зиме! Да, мальчик, сынок, пей до дна эту чашу: Такую нигде уже не поднесут — Последний приют заметелен и страшен, И ученики – от Креста не спасут… Кричи же, Мария! Пустынна палата. Кричи же, родная! О счастье – кричать, Пока ты – звериным усильем – распята, Пока на устах твоих – вопля печать! Ори! Это счастье – все выкричать в лица Наемных врачей и воровок-сестер, И криком родильным – и клясть, и молиться На сытый очаг, погребальный костер, И в небо упертые копья коленей Внезапно – до хруста костей – развести, И вытолкнуть – Бога иных поколений!.. …И крик оборвется. Помилуй. Прости. Обмоют. Затянут в больничную ветошь. Придут с молоком и лимоном волхвы. И станет метель Ему – Ветхим Заветом, Твердимым устами российской молвы. Он будет учиться любови у старцев На овощебазах да на пристанях. Он с первой любимой не сможет расстаться На грозном вокзале, в дымах и огнях… Ему ляжет Русь и мазутом и солью Под легкие, злые мальчишьи ступни… Бери эту землю. Болей этой болью. Прости. И помилуй. Спаси. Сохрани. |
