…Монастырский городок должен пасть. В руках Дьяконова все нити управления. Их нельзя выпускать ни на секунду. А между тем как его тянет побывать на поле боя самому!

Нельзя! Сиди в блиндаже и завидуй рядовому солдату!

Дьяконов никак не может привыкнуть к тому, что он уже очень большой начальник. И когда обнаглевший транспортный самолет с черным крестом, обведенным белыми полосками, взвывает, вывалившись из тумана к самому НП командира дивизии (фашист спасается от наших зениток и идет так низко, что под стеклянным колпаком — видно даже лицо стрелка-радиста), Дьяконов не выдерживает и хватается за автомат…

Впрочем, тут же Кириченко — шарообразный Кириченко, который, несмотря на это, подвижен, как бывают подвижны иной раз только очень полные люди, — опережает Дьяконова. Он властно кладет ему руку на плечо:

— Сиди, полковник! Я сам пальну.

Дьяконов молча подчиняется. Замполит прав: его доля — организовывать бой. Насколько это труднее, чем идти в атаку самому!

На монастырский городок, в подмогу артиллеристам Крашенинникова, были направлены артиллеристы Кубанова и Вахрамеева, пулеметчики бросили на штурм городка новые расчеты, к валящимся от усталости пехотинцам капитана Махоркина подошли бойцы капитана Баржаных…

Из уст в уста переходил рассказ о подвиге старшего сержанта Ломакина — однофамильца героического командира батареи и тоже героя.

Этот Ломакин — орудийный мастер. Едва отбили у немцев тяжелую гаубицу, Ломакин немедленно, под огнем противника, исправил ее и сам же открыл из нее огонь. А когда к нему явился специально выделенный для этой пушки расчет, отрапортовал:

— Опробована! Чиним, паяем, прием заказов продолжается!

Так что, Ломакин — главный герой последнего натиска, сломившего сопротивление гитлеровцев в городке? Да, он хороший, находчивый, отважный мастер. Очень удачно, кстати, что в нужный момент он оказался именно там, где в нем была наибольшая нужда.

Но это же не случайность! Не предусмотри командование, что ремонтную мастерскую надо направить непосредственно на передовые, Ломакина не было бы под монастырским городком.

Или, может быть, повар Ходченко решил основную задачу?

В деревянном домишке перед городком засели вражеские пулеметчики. Они не давали возможности выкатить орудия на открытую позицию, а без помощи орудий нельзя было продолбить бреши в полутораметровых стенах. По плану командования в эти бреши должны были ворваться пехотинцы и саперы и довершить истребление несдающегося гарнизона гранатами и взрывчаткой.

Пулеметчиков из деревянного домишка выкурил Ходченко.

В ночь штурма, когда другие брали квартал за кварталом, он чистил картошку. Он колдовал над котлом всю ночь. Щи тоже могут быть приготовлены вдохновенно! Он не прилег ни на минуту и не нашел времени даже поесть — это повар-то!

Но когда он доставил свой четырехколесный ресторан на место, вдруг оказалось, что никто не рад аппетитному запаху, никто не отвязывает котелка от вещевого мешка…

Ходченко расстроился так, как никогда в жизни. Понуро разыскал укрытие для своей кухни, понуро пошел по батарее: надо же, в конце концов, повару дознаться, почему его подшефные потеряли аппетит.

Ему указали на дом с гитлеровскими пулеметчиками, который никак не могла разбить артиллерия и не удавалось также закидать гранатами: для этого он стоял чересчур далеко.

Ходченко молча вернулся к кухне, забрал из рациона своих коней два пука соломы, навьючил их на себя и пополз. В зубах зажал банку с бензином.

Он полз, так аккуратно стелясь по земле, что, казалось, не человек движется, а шевелит солому ветер. Солома не вызывала подозрения. На улицах города, в котором идут бои, всегда столько мусора, что только диву даешься.

И над поваром и сбоку от него повизгивали пули. Но он видел, что это шальные, не по нему. Из пробитой банки потек в рот бензин — одна пуля угодила в банку. Сплюнуть было нельзя: тогда банка покатилась бы и понадобилось бы выпростать руки. А это немцы могли заметить.

Он дополз до дома целехонек. Впрочем, когда потребовалось облить солому бензином, он увидел, что банка пробита трижды и бензин из нее вытек весь. Он все же разжег солому, хотя дуть на искру пришлось так, что казалось — голова лопнет. Дом запылал, из него сразу выбежали фашисты. Тут снайперы их и подстрелили.

Основное препятствие, не дававшее выкатить орудия на открытую позицию, было ликвидировано.

Ходченко удовлетворенно вернулся назад, доложил о том, что сделал, и сердито приступил к раздаче пищи:

— А ну, не симулировать, что аппетита нет! Я как повар приказываю!

Итак, может быть, Ходченко — самый большой герой штурма?

Но когда Ходченко еще ехал из тыла, замполит рассказал о подвиге связиста Губерника.

Выполняя свое задание, Губерник увидел, что гитлеровцы, засевшие в дзоте, прижали к земле наших пехотинцев. Тогда он подкрался к дзоту сбоку, схватил стреляющий пулемет за ствол и, как репу, выдернул из амбразуры.

А когда Ходченко ставил кухню в укрытие, он видел ефрейтора Луневича. У Луневича застрял осколок в лопатке; невыносимая боль донимала ефрейтора; он был белее полотна, и пот так и заливал его. Но все-таки он не вышел из строя. Стискивая зубы, он ответил Ходченко, когда тот посоветовал ему отправляться в медсанбат:

— Нет, товарищ повар, что ж я уйду… теперь они через пять минут сдадутся! Лучше уж перетерплю!

Организация боя — это все: и направить ремонтную мастерскую с обычного тылового местоположения на поле боя; и доставить вовремя вкусный обед; и наметить таких командиров на решающие участки, которые — хоть мертвыми! — свою задачу выполнят; и не обмануться в них; и так разъяснить каждому бойцу цель боя, чтобы он творил чудеса… Это все — организация боя! И когда бой действительно организован, то не только артиллеристы бьют метко, не только пехота сражается храбро, но и повар по собственной инициативе решает существенную боевую задачу! А подвиг, на который его вдохновили славные дела товарищей, сам в свою очередь вызовет к жизни другие, и все они сливаются в общую цепь, имя которой — победа.

…Итак, артиллеристы выкатили орудия на открытую позицию. Проделать бреши в стенах оказалось делом выполнимым. В бреши кинулись саперы, пехота. Часть гитлеровцев пыталась спастись бегством. Но тут залились пулеметы — они только и ждали своего часа! Другая часть гитлеровцев попробовала отыскать спасение в блиндированных подвалах — их достали взрывчаткой саперы.

Майор Пономарев сообщил Дьяконову:

— Городок пал. Пленных нет.

В это же время с другого конца города позвонил командир другого полка — Кротков:

— Докладываю из кабинета начальника гарнизона подполковника фон Засса. Хозяин кабинета смылся!

Полковник Дьяконов посмотрел на часы. Полки выполнили задачу на тридцать минут раньше срока.

Мне никак не удавалось найти Луневича. Но я должен узнать, жив ли он и что с ним.

Пока в наших руках еще считанные кварталы. Если хотите пройти на передовые без связного, то предварительно надо хорошенько изучить маршрут по плану города.

Ранняя зимняя ночь. Поле на многие километры освещено пожарищем. Точнее, не поле — болото. Вот поодаль, словно сюда почему-то перекочевали берега Черного моря, выгнул спину играющий дельфин. Так и кажется — сейчас он снова уйдет в волны. Но подходишь ближе… Нет, этот дельфин отыгрался: на болоте лежит фашистский бомбардировщик со вспоротым брюхом.

С поля надо сворачивать за несколько километров от города, близ кустарника. Тут штабелями сложены ящики с боеприпасами и то и дело, будто из-под земли, выныривают из темноты лошадиные морды. Около кустарника — спуск на реку Ловать; оттуда-то и показываются кони.

Река течет в берегах, возвышающихся метра на четыре. Это достаточное укрытие, чтобы гитлеровцы не заметили из города, что творится на речном льду, на «Ловатском шоссе», как подшучивают наши бойцы. Поэтому здесь оживленно. Откосы берега изрыты сплошь, словно тянется вдоль реки бесконечный фасад какого-то здания: землянки штабов, блиндажи для коней, медпункты. «Шоссе» — наезженное: вода в колеях не успевает замерзать. Даже стоит регулировщик на льду!