Когда Геллерт опрокинул его на диван, Гарри почти вздохнул от облегчения, но Гриндевальд тут же навис над ним, снова целуя и заставляя забыть обо всём. Он был тяжёлым, но тяжесть его тела была приятна, а его близость, когда кожа соприкасалась с кожей и даже клетки тела, казалось, сливались воедино, возбуждала всё сильнее. Гриндевальд, руки которого медленно скользили по всему его телу, в какой-то момент проворно расстегнул джинсы и скользнул пальцами внутрь, поглаживая кожу под поясом. Гарри шумно выдохнул и часто задышал. Тело сразу же откликнулось на столь интимные прикосновения, возбуждение стало практически болезненным, он готов был кончить от любого неосторожного, но умелого прикосновения, но понимал, что ещё слишком рано.

Усилием воли более или менее приведя мысли в порядок, он упёрся ладонями в грудь Гриндевальда и сбивчиво зашептал:

— Подожди, Геллерт. Подожди…

Точёные брови Гриндевальда сошлись на переносице, он хотел уже было сказать что-то резкое и колкое, но Гарри продолжил:

— Не так.

Геллерт повёл подбородком, но ничего не сказал. Расценив это как предложение продолжать, Гарри сел, точнее, попытался сесть, насколько это было возможно с оседлавшим его Гриндевальдом. Он заглянул в тёмно-серые глаза Геллерта, надеясь обнаружить любопытство или сомнение, но увидел лишь нетерпеливое ожидание вкупе с полыхавшим безумием возбуждения. Не отрывая взгляда, Гарри огладил его плечи и, скользнув к груди, начал медленно расстёгивать одну за другой мелкие скользкие пуговицы рубашки. Лицо Гриндевальда на первый взгляд ничего не выражало, но Гарри знал его — успел узнать за то время, что они были знакомы, — и видел, как едва заметно он щурил глаза и как искривился уголок его рта. Хитро улыбнувшись от внезапно пришедшей в голову мысли, он стянул рубашку с плеч Гриндевальда и, отбросив её в сторону, в одно мгновение опрокинул Геллерта на спину, сам оказавшись сверху и крепко сжав его бёдра своими.

На лице Гриндевальда на долю секунды отразилось удивление, и это дорого стоило. Гарри довольно ухмыльнулся и, словно издеваясь — над Геллертом или же над собой, он и сам до конца не понимал, — поёрзал. Это было хорошо, даже слишком хорошо, и он снова не смог сдержать стон, но то, что Гриндевальд, тоже не удержавшись, но явно очень этого желая, коротко зарычал, нравилось ему гораздо больше.

Конечно же, Геллерт не мог позволить Гарри делать то, что тому вздумается, но и Поттер не собирался подчиняться просто так. Он бы пошёл на уступки кому угодно, но не Гриндевальду.

Стянув с Гарри джинсы и боксеры, Геллерт с ухмылкой дьявола сжал его член и пару раз провёл по нему рукой, второй слегка поглаживая бедро. Поттер стиснул зубы и, впившись ногтями в его ладонь, рефлекторно толкнулся вперёд, надеясь, что Гриндевальд не будет так жесток и не уберёт свои сводящие с ума руки. Впрочем, опасаться было нечего: Геллерт явно собирался довести его до безумия. На протяжении пары минут Гарри просто позволил себе наслаждаться происходящим, но тонкий голосок на задворках сознания говорил, что так не должно быть, что дальше это продолжаться не может.

Его щёки горели, руки слегка дрожали, а сам себе он казался сплошным желейным человечком: только тронь — и по мармеладному телу пойдёт рябь, но он сумел непослушными пальцами стянуть брюки с Геллерта. Он целовал его бёдра, живот и торс, кусал плечи и кожу на шее. Гарри знал, что Гриндевальд сходит от этого с ума, чего, конечно же, тот никогда бы не признал, и осознание этого безумно льстило.

Геллерт был терпелив, но и его запас терпения подошёл к концу, причём весьма скоро. Этот мальчишка, чёртов Эванс, сводил его с ума, ему с трудом удавалось себя контролировать, а терять контроль он не любил. Остановив Гарри и приподняв его голову за подбородок, Геллерт заглянул ему в глаза, будто бы искал одобрения (а возможно, именно это он и делал), и, увидев лишь тёмную пелену возбуждения — чёрные бездонные омуты зрачков, почти заполнившие радужку, — без подготовки проник в него.

Эванс зашипел, оскалив зубы, но не отвёл взгляда, приняв эти условия игры. Опёршись ладонями на грудь Геллерта, Гарри начал медленно двигаться, закусив губу и несильно царапая его кожу. Геллерт присвистнул бы, если бы не был так сильно возбуждён и если бы это в целом было уместно. Помимо медленно, но верно расползавшегося по всему телу с каждым новым ударом сердца удовольствия, какая-то часть его затуманенного сознания чувствовала гордость: Эванс, маленький пай-мальчик, его мальчик, который краснел от одного лишь упоминания секса какие-то пару-тройку месяцев назад, стал развратным, сексуальным и бесконечно возбуждающим.

Теперь Геллерт смотрел не в его чарующие глаза, о которых магглы говорили, совсем не подозревая о собственной правоте, что то были магические глаза, а на него в целом. Он как будто видел Эванса впервые в жизни, открывая мелочи, о которых раньше, к собственному стыду — стыду человека, который насквозь видел любое существо, строение которого было сложнее строения одноклеточного организма, — даже не подозревал. Щёки Эванса тронул яркий румянец, и это выглядело до безумия трогательно, на его точёные, словно у греческой скульптуры, плечи и выступающие ключицы падал свет, создавая забавную иллюзию света и тени, а полные губы заманчиво приоткрывались, отчего в голове возникали вполне себе определённые мысли и порывы.

Поднеся пальцы к его губам, Геллерт протолкнул их в этот соблазнительный рот, другой рукой одновременно стиснув член Гарри. Довольно застонав и подавшись вперёд, Поттер послушно втянул в рот пальцы Гриндевальда и медленно обвёл их языком. Разум был словно затуманен, тело само подсказывало ему, что делать, и он повиновался появлявшимся в голове внезапным импульсам.

Руки Гриндевальда двигались всё быстрее и быстрее, и Гарри двигался в такт им. Несколько минут тянулись как в агонии — бесконечно и безумно приятной, горячей, тягучей агонии, которая сводила их обоих с ума, и спустя эти несколько минут Гарри кончил, после чего вслед за ним, почти сразу же, кончил Геллерт.

Ленивая нега и тепло затопили всё существо Гарри. Глубоко вздохнув, он устало улёгся на грудь Гриндевальда, уткнувшись носом ему в шею, мимолётно заметив, прежде чем провалиться в полудрёму, что снаружи только-только занимался удивительно красивый рассвет, переливавшийся всеми оттенками голубого, жёлтого и розового. День обещал быть лучшим за последние несколько недель. По крайней мере хорошим.

Геллерт, растянувшись во весь рост на диване, лениво поглаживал спину уснувшего Гарри. Умиротворение заставляло его чувствовать себя легко и непринуждённо, хотелось насвистывать какую-нибудь мелодию, но это было совсем не в его духе. А вот что-нибудь нарисовать — вполне. Довольно улыбнувшись и втянув тонкий, едва уловимый аромат кожи Эванса, он мечтательно прикрыл глаза. Взошедшее солнце слепило и грело — вероятно, даря последнее тепло в этом году. Этот год… он был странным. Чего только не произошло за такой короткий эпизод жизни. Ссоры, примирения, Эванс, новые эмоции, новая жизнь…

Краем уха Геллерт уловил тихий щелчок открывающейся двери, душераздирающий скрип и оглушающий грохот. Беззвучно рассмеявшись и поцеловав в висок шумно выдохнувшего во сне Гарри, он натянул на них плед и замер в ожидании. Он так долго ждал этого момента, что, казалось бы, эти секунды и двадцать шесть шагов должны были казаться сущим пустяком, но время тянулось бесконечно. Двадцать шагов — и всё тело от нетерпения начало зудеть. Пятнадцать — и ему пришлось впиться ногтями в собственную ладонь, чтобы успокоить стадо разбушевавшихся где-то в районе желудка оленей. Десять — и он сам готов был кинуться в холл. Пять — и кое-как ему всё-таки удалось восстановить сбившееся дыхание. Он проклинал себя за то, что ведёт себя как влюблённый мальчишка. Впрочем, отчасти это так и было — он был влюблён.

Четыре, три. Геллерт прикрыл глаза, уверяя себя, что теперь всё будет лучше.

Два. Прищурившись, он смотрел на дверной проём.