– Я готов вас выслушать, господин МакКинрой.

– Здравствуйте, уважаемый настоятель.

– И вам, здравствуйте. Что вас сегодня более интересует?

– Ваш великий и бессменный Председатель и Кормчий.

– Новости неплохие, обнадёживающие. Ван передаёт, что наши вещие старейшины прощупали у Мао рак многих внутренних полостей, и кучу других, достаточно серьёзных, болезней. Он, уже, давно не жилец. Самое странное, что и правительственные врачи, зная эти смертельные патологии, не говорят об этом самому Верховному.

– Сколько Мао сможет ещё протянуть?

– Сентябрь, октябрь последние его месяцы.

– Значит, у нас имеется не более шести месяцев. Кремль знает об этом?

– Господин МакКинрой, они мне об этом не удосужились доложить.

– Да, как-то забыл, не догадался об их оперативной нерасторопности. – Отшутился сэр. – Но новость хорошая. Главное, вовремя. Чжоу Эньлай 8 января умер, отошёл в мир иной, теперь Мао на очереди. Чёрная эпоха массовых смертей, репрессий, голода и глупой пропаганды заканчивается. Неужели китайцы вздохнут свободней?

– Может быть, господин генерал.

– Античеловечно, когда слепую веру делают источником рабства и наживы. А коммунизм, коммунистическая идея – оказалась изначально античеловечна.

– И мы согласны с этим определением. Но мы смотрим глубже. Рабство и наживу государственные и исторические преступники делают или, скажем, используют для дальнейших завоеваний соседних государств. И постоянно придумывают различные пропагандистские увёртки, чтобы обосновать свои античеловечные преступления и претензии на завоевания во имя своё.

– Господин настоятель, я ваши политические выводы буду использовать в политических кулуарах Вашингтона.

– Не возражаю, сэр генерал.

– Спасибо, уважаемый Дэ. Сколько дней ещё Ван будет в Пекине?

– Месяц или два ему нужно, чтобы охмурить головы докторов Мао и наших людей обезопасить, и самому тихо исчезнуть из Пекина.

– Это хорошо, уважаемый Дэ. Через неделю я лечу в Вашингтон, было бы полезным, если бы вы и Рус со мной побыли в Штатах.

– Господин генерал, у нас достаточно накалённая обстановка. Вы же знаете, какая, потихоньку, разворачивается жестокая борьба в прихожих спальни Мао и на задворках «Запретного города». Мы подготовили сотню с лишним отроков для помощи Дэну. Через месяц мы ждём и Руса в Пекине. Вы же знаете, что иностранцам любого ранга очень трудно попасть в Поднебесную.

– Да. Кроме кремлёвских агентов.

– Несомненно. Половина мест в гостиницах занято людьми из СССР. А вторая половина, думаю, вы догадываетесь.

– Раз вы так спрашиваете, то скорее всего – людьми жены Мао, Цзян Цин.

– Да.

– Дэну будет очень нелегко.

– Он это понимает.

– Наверное, мы здесь с Советами на одной платформе.

– Вполне.

– Я попробую через пару недель объявиться в Пекине. Вы там сможете быть?

– Смогу. Для нас особых преград нет. Тем более, что Чан всегда нам сделает соответствующие пропуска.

– Он и нам сделает. Но нам нужно много. Если наших некоторых людей оформлять как тибетцев: есть шанс?

– Думаю, что да. Тибетцы отличаются от самих китайцев. В Тибете много европейцев уже пятыми поколениями живут.

– А какие ещё провинции можно использовать?

– Те, которые рядом с границей СССР. Там двести и более лет разного рода европейцы живут.

– Это идея.

– Тем более, что многие вживлены в приграничные районы, как спящие шпионы – спящие до поры до времени.

Эксперт догадливо рассмеялся.

– Попробуй таких выяви. У них и дети уже чистокровные китайцы.

– Несомненно. И информированы они не хуже нас.

– Это точно.

– В Шанхае много европейцев. Там они уже второй век живут.

– Надо поднять бумаги. Мысль хорошая.

МакКинрой неожиданно встрепенулся.

– Уважаемый настоятель, прекращаем. А то мы с вами сильно разговорились. Вану это не понравится.

– Да, да. Всего хорошего, генерал. До встречи.

– До встречи.

«Я – вождь земных царей, я царь Ассаргадон.

Владыки и вожди, вам говорю я: горе!

Едва я принял власть, на нас восстал Сидон.

Сидона я ниспровёрг и камни бросил в море.

Египту речь моя звучала, как закон,

Элам читал судьбу в моём едином взоре,

Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.

Владыки и вожди, вам говорю я: горе!

Надпись царя из династии

Аргонидов в переложении.»

Валерия Брюсова.

Сегодня Председатель великой страны не вкушал мозги маленьких обезьянок и не торопился вкушать женское грудное молоко молоденьких мамочек. Вечность молодости не получалась. Вечность здоровья, тоже. В чём-то, самом главном, природа не доработала для великих и величайших. У крышки гроба, почему-то, все не только равны, но и жалки. Жаль. Очень жаль.

Старый, больной и дряхлый, но ещё великий и ужасный, для большой страны, Мао сидел на диване под клетчатым пледом, ёжился от проникающего озноба. Взгляд у него был притухшим, но по-прежнему, узким и злым. Племянник, незаметный и незаменимый, министр-советник, настороженно сидел напротив и чутко ловил глухие слова мудрого и всесильного дяди.

Неподвижное лицо Председателя серело и бледнело от внутренних болей организма. Он медленно, шаркающее, выдавливал из себя внутренние обиды собственных болячек.

– Что-то мне всё хуже. Что-то плохо и хуже. Жить, даже не охота от болячек внутри. Готовы, эти тибетские старики, меня лечить, оживлять: или не готовы?

– Наши официальные доктора не спешат, советуют тщательнее изучить их методы, возможности.

– Они, что, тупые? Полгода изучают. Всю жизнь работают по специальности, практикуют, людей режут миллионами, а толку? Где прогресс в науке? Зачем наши доктора тогда, хватит иностранных, они умнее. За деньги, но совестливее, эффективнее.

Гномик умно пожал плечами, кивнул головой.

– Дядя, но по вас не скажешь, что вы при смерти.

– Если б ты знал, как это мне даётся. Пока не подох, надо думать о стране. Этим, наверное, и живу. Цель и есть сама жизнь.

– И вы один с такой великой целью.

– А её хотят от меня отнять. Сволочи. Ублюдки. Всё, что я великого строил, присвоить себе. Политические негодяи.

– И исторические, тоже.

– Верно мыслишь. Я всегда верил тебе.

И великий Кормчий, зло и с душевным пафосом советского агитатора, мощно давил на дрожащую в комнате спёртую атмосферу подозрительности и страха.

– Что-то эти черти от меня важное скрывают? Мне бы не было так всё хуже и хуже. Следи тщательней за моим личным доктором Ли Чжисуем.

– Не может быть, дядя. За каждым доктором, лично, постоянно следим. И за стариками, за каждым следят наши опытные, преданные революции, агенты.

– Толку. Толку. Может, кого-нибудь из них, пора пристрелить?

– Надо подумать. Найти в ближайшем роду каких-нибудь предков подозрительных.

– А стариков, тибетцев?

– Какой смысл? – Небрежно брякнул племянник. – Им всем за сто. Для них день или год не играет той роли, как для обывателя.

Мао медленно привалился на подушку после минутного неожиданного напряжения.

– Никому нельзя верить. Никому. Все партийные прохиндеи дружно притихли и терпеливо, очень терпеливо, ждут моей затянувшейся, долгожданной смерти. Скопом. О власти моей каждый козёл сладко мечтает. Подонки. Нет, надо немножко пострелять негодяев. Миллионов двадцать, тридцать. Вон сколько их развелось. Сам не знаю сколько. В стране давно жрать нечего, а они в наглую плодятся, как куры, кролики. Крысы ненасытные. Что за страна? На войну всех гнать надо. На войну. Кто там у нас первый враг?

– Ну, как всегда – злобные Советы, нахальная Америка, тупой Запад.