– Ну так что, Анна Антоновна, – проговорил он, медленно сдвигая очки на лоб. – Значит, я, по-твоему, такой?

– Какой? – подняв и вновь опустив сконфуженный взгляд, спросила Аня.

– Такой, каким ты меня здесь изобразила. Где ты видела, чтобы я ругался из-за вороны?

– А вы разве не ругались? Неужели вы всё всегда помните?

– Конечно. Уж забыть такое!..

– Хорошо, я это выдумала. Признаюсь.

– Но зачем?!

– Мне показалось, так будет интереснее.

– Марья Андреевна.

– Да?

– Вы объяснили детям, как пишется автобиография, прежде чем к ней приступить?

– Разумеется. У нас был подробный разбор. Аня сама в нём участвовала. Анюта, скажи.

– Ага! – недоверчиво воскликнул директор. – И вместо того, чтобы написать кратко и доходчиво, влепила какие-то небылицы! Почему же она не написала про вас, Марья Андреевна? А? Вот что интересно!

– Я написала, – не согласилась Аня. – Правда, совсем немного. Но Марья Андреевна там тоже есть. Проверьте. Марья Андреевна, зачем вы показали мою тетрадь? Я думала, это останется между нами.

– Вот так новость! – не дав учительнице раскрыть рта, поднялся со стула директор. – Что значит «между нами»? Мы где, в школе или у бабушки на именинах? И потом, Марья Андреевна показала мне это совсем не для того, чтобы я тебя отругал. Ей показалось, что работа необычная. Такое могла написать либо очень одарённая ученица, либо… В общем, ей нужно было посоветоваться.

– Я не могла поставить тебе двойку, Анечка, – жалобно поглядела Марья Андреевна. – И пятёрку поставить – тоже рука не поднялась.

– Поставили бы четыре с минусом, и то спасибо, – буркнула Аня.

– Но за такое сочинение либо «отлично», либо «неуд»! – неожиданно вскрикнул Эдуард Моисеевич. – Здесь не может быть среднего балла. – Затем, немного постояв и успокоившись, он задумчиво произнёс: – Что же нам с вами делать, друзья мои? Ммм? Как поступим?

– Отдайте её мне, Эдуард Моисеевич, – показала Аня на тетрадь. – Я вырву страницу. Не мучьте, пожалуйста, себя и других.

– Ну нет, это было бы слишком просто. Вот как мы поступим. Внизу, в подвале, есть отдельное помещение. Что там находится, говорить не стану. Всё увидите сами. За мной! Не стоять!

И, основательно высморкавшись и не забыв прихватить с собой тетрадь, Эдуард Моисеевич покинул кабинет. Аня с Марьей Андреевной вышли следом.

Пока спускались с этажа на этаж, Эдуард Моисеевич задавал вопросы:

– Скажи, ты и дедушка действительно ведёте такие разговоры?

– Какие?

– Про то, что бывает с кроликами в конце.

– Нет, с дедушкой об этом не поговоришь. Он вечно занят.

– Чем же?

– Воспоминаниями.

– Значит, про круглую планету и про других существ, в которых мы якобы перерождаемся…

– Да, Эдуард Моисеевич.

– Что «да»? Я ещё не закончил.

– Но я знаю, что вы скажете. Поэтому отвечаю вам: да, я всё это выдумала. Но ведь именно поэтому моя биография оказалась на вашем столе. Что, я не права?

– Значит, тебя на самом деле интересуют такие темы?

– Какие?

– Про то, что бывает после жизни.

– По-моему, об этом хотя бы раз задумывался каждый нормальный кролик. Эдуард Моисеевич, что вы от меня хотите, я не понимаю? Ищете, к чему бы придраться?

– Господин директор, – включилась в разговор Марья Андреевна, – вы же видите: девочка действительно необычная.

– Да, я это понял. И только поэтому не буду ей больше докучать. Пиши, Аня Кролик, всё что тебе вздумается. Но только не в школьных тетрадях. Ты меня поняла? И в этой своей тетрадке тоже повсюду повычёркиваешь моё имя. Чтобы оно там даже не фигурировало.

– Что же там будет? Прочерк?

– Нет. Напишешь своей рукой сверху другое имя. Например: Гавриил Васильевич Косточкин. Хорошо?

– Но почему Косточкин?

– Потому что я так сказал. И теперь, когда снова захочешь написать обо мне, будешь писать про Гавриила Васильевича Косточкина. А мы с Марьей Андреевной всё поймем. Ну вот, пришли.

Они приблизились к двери, ведущей в подвал. Директор вынул связку ключей, открыл. Шагнули в темноту.

– Илларион, – позвал директор. – Илларион, ты здесь? Зажги свет, будь другом.

В нескольких метрах послышалось шарканье. Затем щелкнул выключатель, на потолке вспыхнули трубчатые лампы, и они увидели просторное помещение с двумя дверными проёмами – в той стене, которая была напротив, и левее. В центре стояла длинная застеклённая витрина, как морозильный ларь, в котором хранят мороженое, только длиннее, – от стены до стены. Такая же штука из дерева и стекла помещалась на правой стороне. Прямо перед собой они увидели старого кролика в выцветшей синей куртке с загнутыми из-за долгого ношения уголками фалд и с таким же вылинявшим серым мехом. Глаза незнакомца были скрыты под тёмными очками, какие носят кролики, утратившие зрение. В руке он держал наполненный чаем стакан в узорчатом подстаканнике из потускневшего мельхиора.

– Знакомьтесь, – сказал директор, – Илларион Скворцов, смотритель школьного музея.

– Так здесь музей? – удивилась Марья Андреевна. – Почему же я об этом ничего не знаю?

– Вы находитесь в зале школьных сочинений, – глядя поверх голов, заговорил смотритель. – Эдуард Моисеевич, сколько с вами? Показать им всю экспозицию или отдельные разделы?

– Илларион, мы не с экскурсией. Мы на минутку. У нас новый экспонат.

– Что? Гербарий, рисунок?

– Сочинение, Илларион. Несколько необычное. Позже положишь его под стекло. Фамилию и класс ученицы я напишу отдельной этикеткой.

– Хорошо, господин директор.

– Эдуард Моисеевич, что всё это значит? – не в силах унять волнения, шёпотом спросила Марья Андреевна. – У нас под ногами музей, а мы не знаем. Почему вы держите это в тайне?

– Потому, Марья Андреевна, – так же приглушённо ответил ей директор, – что если бы я об этом объявил, все наши ученики просто сбрендили бы. Вы хотите? Я нет. Все стремились бы писать так, как у Анны Кролик. Не хочу даже думать, что творилось бы на уроках рисования и труда. Всем непременно хотелось бы увидеть свои рисунки и поделки здесь, под стеклом. Поэтому никто ничего не должен знать. Молчите, Марья Андреевна, слышите? И ты тоже молчи, – поглядел директор на Аню. – Я хочу, чтобы наши ученики писали обычные сочинения. Такие как надо. Ясно?

– Короче говоря, здесь что-то вроде банок с уродцами. Так? – догадалась Аня.

– Да, это наша школьная кунсткамера, – ответил смотритель.

Аня прошла вдоль витрины в центре помещения. Под стеклами были раскрытые тетради и просто отдельные листы, исписанные почерками всех видов и размеров.

– Сюда попадают самые необычные школьные сочинения, – появляясь у неё за спиной, заговорил Илларион. – Вот здесь, поглядите, – притронулся он пальцами к приклеенной возле стекла бумажке с надписью, – здесь у нас сочинение на самую банальную тему: «Как я провёл лето». Ученик шестого «Б» класса Юра Серенький написал, что весь август прожил в желудке у великана. Там он якобы отдыхал и купался в море. А перед самым первым сентября вылез из уха и спокойненько пошёл домой. Правда, написано это было давно, около десяти лет назад. Ведь так, Эдуард Моисеевич? Я не совсем хорошо помню дату.

– Что теперь с Юрой Сереньким, мы не знаем, – подошёл директор. – А сочинение его тут.

– Что же находится там? – показала Аня на один из проёмов в стене.

– Зал школьных рисунков, – ответил директор. – А там, слева – различные поделки. Я бы показал вам с вашей классной руководительницей замок из гречневой каши с луковой подливкой, но, кажется, его уже давно доели мыши. Илларион, что скажешь?

– Так точно, господин директор, – отозвался смотритель. – От замка остались крохи. Но есть оригинальный табурет, выструганный на уроке труда. На нём можно летать.