– И на хрен мне все это нужно! – возмущался активист. – Не евши – не пивши, а нахожусь на передовой линии заботы о таких, как этот вечный крикун! – он воздевает руки и обращается к очереди. – Из-за таких, как этот, я теряю последнее здоровье и нервы!.. Это мне нужно? – он с грохотом кидает на пол здоровенную рыбину, которая крутится как юла на холодном полу: – На, подавись моим судаком! – и так далее…

Однако скандал, не разгоревшись как следует, разрешается достаточно просто: из подсобки на крики неторопливо выходит профсоюзный лидер в распахнутой дубленке, перепачканной рыбьей чешуей, и укоризненно говорит рокочущим баритоном:

– Ну что вы, Сергей Борисович, всякий раз недовольны… Заберите, наконец, и моего судака…

Очередь начинает осуждающе гудеть, и пристыженный общественностью вечно брюзжащий Сергей Борисович волочет свой пакет на шестой этаж, где у него находится маленькая комнатка с дверью, обитой жестью, поскольку Сергей Борисович, отставной майор из управления по исполнению наказаний, заведует сейчас какими-то бумагами секретного свойства. Запершись за дверью, он еще долго рассказывает жене по телефону, какое жулье окопалось в нашем месткоме, как они «греют лапы», распределяя предновогодние продукты, и как по ним «плачет тюрьма» и прочее.

Гласная система распределения сюжетно была достаточно скучна и однообразна, а вот тайная, напротив, наполнена многими неожиданными поворотами, часто почти детективного свойства.

Звонит мне коллега Николай Иванович Самойлюков, помощник заместителя председателя крайисполкома, отвечавшего в крае за торговлю. Можете представить масштабы фигуры, даже помощника!

Коля, в недавнем прошлом журналист, сейчас полностью погружен в хитросплетения системы, которая называется советской торговлей. Сам он давно плюнул на журналистику длинным смачным плевком, и заочно учится в торговом институте и мечтает «соскочить» (так он говорит мне иногда в период откровений), заведовать какой-нибудь базой. Базы – это вообще нечто, это мечта, как тихий розовый закат на берегу зарыбленного пруда! Это сказание, равное «Слову о полку Игореве»! Вместе с Колей я бывал на некоторых из них и возвращался домой в оглушенном состоянии, поскольку внешнеторговая деятельность советского правительства ярче всего отражалась именно в базах. А на базе крайпотребсоюза, куда было пройти много труднее, чем на ракетную базу стратегического назначения, были сосредоточены богатства, сравнимые разве с сокровищами пещер Аладдина. Я помню, как Коля (а он был мой близкий друг еще по тому периоду, когда мы только начинали заниматься журналистикой) решил сделать нашей семье подарок и помочь моей жене приобрести югославскую дубленку. Это было время, когда у народа за вполне достойную дубленку сходили караульные армейские полушубки со стойким запахом колхозной овчарни. В такой я видел однажды даже самого Джигарханяна, не хватало вокруг только бараньего блеяния. Надо отметить, что жена моя Алла была слегка тронута на дубленке, особенно после того, как однажды, в Москве, в гардеробе Большого театра она увидела, как знаменатая актриса Ирина Скобцева небрежно сбросила с мраморных плеч на руки своего мужа, еще более знаменитого кинорежиссера Сергея Бондарчука, нечто шелковисто-струящееся, что оказалось итальянской дубленкой. Алла так часто и так вдохновенно об этом рассказывала, всякий раз подчеркивая, что из трех составляющих: Скобцевой, Бондарчука и дубленки – приоритет ее интереса, безусловно, принадлежал последней, пока наконец Коля не пообещал:

– Итальянскую не могу, а вот югославскую достать постараюсь!

И достал! Я помню, как однажды, морозным февральским утром, Алла, ведомая Колей, исчезла за воротами самой важной базы. В ожидании их я мерял шагами грязный заснеженный пустырь, поскольку скрылись они не через главные ворота, а через известный только самым информированным людям специальный секретный лаз, закамуфлированный под неприметную калитку с надписью: «Осторожно, злая собака!» Через нее все богатства и выносили. Наконец в сопровождении Коли появилась Алла. Она крепко прижимала к груди большой пакет, перевязанный лохматой бечевкой.

– Ну как? – спросил я. Алла молча посмотрела на меня безумными глазами. Она еще не верила в свою радость, она была еще там, где дубленки лежали горой вперемешку с пальто-джерси, о котором она тоже безответно мечтала. Потом жена еще долго боялась двух вещей: опасалась, что однажды придет к ней дядька из ОБХСС и спросит: «Это не вы ли, Алла Яковлевна, 15 февраля 1977 года в 9 часов 36 минут по местному времени незаконно проникли на территорию базы крайпотребсоюза и в обход существующего порядка приобрели остродефицитную вещь…» (информацией такого рода нас часто снабжал тот же Коля). И второе – жена панически боялась, что дубленку однажды у нее сопрут, поэтому носила ее или на себе, или крепко прижимая к себе.

Но вернемся, однако, в предновогодний вечер, когда все этажи здания крайисполкома, от подвала до чердака, были пропитаны атмосферой горячечной суеты, запахами оттаивающих кроличьих тушек и приглушенным перезвоном бутылок…

– Через пятнадцать минут встречаемся на «Малой земле»! – сообщает мне Коля и тут же бросает трубку. После того как он приблизился к формам и погрузился в методы советской торговли, все разговоры по телефону он ведет исключительно на иносказательном языке, а в своем кабинете, когда я туда захожу, сразу показывает пальцем на язык, уши и телефон – дескать, не болтай лишнего, а то подслушивают. Мне тогда казалось, что если нас действительно подслушивали, то у «слухача» должна «съехать крыша» от исключительно идейной насыщенности нашего общения. Например, Коля говорит мне:

– Вчера до двух ночи читал «Целину». Удивительно увлекательное произведение. Очень жаль, что не прочел до конца. Кероп не дал… – Коля от огорчения сбивается с привычной лексики и добавляет: – Сука.

Это означает, что вчерашний вечер Коля провел в бильярдной, где гонял «американку» с местным авторитетом Керопом и в который раз ему проиграл…

«Малая земля» на нашем языке – это вход в центральный книжный магазин, над которым нависает огромная, до третьего этажа, обложка книги Брежнева «Малая земля».

Это было время, когда Леонид Ильич Брежнев стремительно захватил советский литературный плацдарм и его воспоминания воспроизводились миллионными тиражами, а обложки книг, размером в сотню квадратных метров, вытеснили с городских улиц даже портреты членов Политбюро.

Около одной из них Коля меня и ждал. В его руках – здоровенная дерматиновая сумка, напоминающая экскаваторный ковш. Через несколько минут в соседнем гастрономе мы осторожно проникаем в крохотную комнатенку чуланного типа, которую до отказа заполняет дама, формами и внешностью очень напоминающая знаменитого штангиста-супертяжеловеса Василия Алексеева.

Коля привычно «обнюхивает» стены и потолок и только тогда тихо молвит:

– Мы от Григория Евсеевича… От Гриши, то есть!

Дама согласно кивает усатым лицом и вдруг зычно кричит в плотно прикрытую нами дверь:

– Дуся!

Входит Дуся, молодая деваха в грязном халате, габаритами поменьше, но с формами такой округлости и величины, что Коля чуть позже, втихаря подтолкнув, восторженно дышит мне в ухо:

– Вот это персик!

– Дусенька! – дама поводит усами, которые странновато смотрятся над ярко накрашенным ртом, и произносит сакраментальную фразу:

– Обслужите товарищей курочками!

…По длинной и мрачной лестнице мы спускаемся в глухой подвал, где стены до потолка заставлены штабелями ящиков с морожеными курами. Даже странно, что где-то рядом шумит и гудит центральная улица. Сюда, в подвал, выкопанный сотню лет назад краснодарским купцом Богарсуковым, не проникает не единый звук. Вот уж знали, как строить на века! Тусклые, пыльные лампочки выхватывают из темноты какие-то фрагменты, но и этого достаточно, чтобы понять, что продовольственные запасы нашего города внушительны и находятся в надежном месте. Дуся пробирается сквозь лабиринты штабелей куда-то в самую преисподнюю, где пронизывающий холод подчеркивает мрачную глубину подвала.