Третий случай произошёл на следующее лето. Он был менее опасным, но мне опять повезло в несчастье. Гуляя как-то по нашему тихому Зарубинскому переулку вдоль дороги (чего только не придумает детская предприимчивость – гулять вдоль дороги), я неожиданно услышал громкий окрик: "Эй, берегись!”, но окрик явно запоздал, увернуться я уже не успел и от сильного удара оглоблей повозки, отлетел в сторону и взвыл от боли. На этот раз удар пришёлся не по голове. Сознания я не потерял и даже мог наблюдать, что произошло дальше. А произошло следующее: Из нашего дома выскочил друг моего отца, догнал и на ходу вскочил в пролетку, крепенько съездил по уху кучера, остановил лошадь, и с прибежавшим полицейским они направились в участок разбираться, в чём состояло нарушение извозчика: – превышение скорости и запоздалый сигнал, в виде окрика “эй, берегись”. Кто-то поднял меня на руки и приговаривая “ах, ты бедненький счастливчик”, отнес меня в дом.

Это знаменательное для меня событие, произошло как то совсем незапланированно. Когда мне было почти 6 лет, мне в руки попался букварь. Я с большим интересом рассматривал в нем картинки и обратил внимание, что у каждого красочного рисунки стоят буквы. Внимательно я рассматривал и рисунки, и буквы, и понемногу начал это сопоставлять и для правильности своих соображений, поминутно подбегал к матери и уточнял: "Мама, это буква А, а это буква Д, а это какая буква?" – показывал я на рисунок иголки, сквозь ушко которой была протянута нитка. Таким образом, я запомнил всё буквы. Затем потихоньку стал составлять слога. Теперь, конечно, я не помню, что я составил раньше: "Шу-ра" или "ра-ма", и потом дальше "Шу-ра мы-ла ра-му" или "Маша ела ка-шу" – это уже детали, но только вдруг услышал громкий голос матери: "Антон! Иди скорей посмотри, наш Генка научился читать!" Как и многие матери в подобных ситуациях, она решила, что её ребёнок вундеркинд. И хотя мне казалось, что ничего особенного не произошло, ко мне , в этот момент, было обращено особое внимание. Отец внимательно послушал мои с трудом "рождаемые" слога, несколько раз тыкал пальцем в букварь, говоря при этом: "Прочти это, а ну прочти вот это", – а затем, погладив меня по голове, сказал: "Молодец!" Затем ещё несколько секунд постоял около меня и, ещё раз погладив меня по голове, пошёл продолжать работу. В этот день только и было разговору о том, что "наш Генка научился читать". Кто только в этот день не просил меня почитать. Я охотно выполнял все просьбы, причём делал это с большим удовольствием. И хотя в ту пору мне вот-вот должно было исполниться 6 лет, было решено отдать меня в частную школу. Таковые, в те давние времена имелись, чтобы, минуя приходскую школу, подготовиться к городской гимназии. Уже на следующее лето я сдавал экзамены в приготовительный класс гимназии. Не помню полный процесс сдачи экзаменов, но сдача экзаменов по русскому языку осталась у меня в памяти на всю жизнь. За несколько дней до экзаменов, я охрип от лёгкой простуды. Как бы громко я не старался говорить, разобрать и понять меня было очень трудно. Когда председатель приёмной комиссии спросил "Как твое имя и фамилия, мальчик?" Я, как мне показалось, громко ответил: "Гена Шаркин!" "Повтори погромче", – попросила одна из женщин, сидевших в комиссии, но когда все поняли, что громче я сказать не могу, то попросили меня прочитать какое-нибудь стихотворение. Почувствовав, что я со своей хрипотой не сумею толком что-либо рассказать, я растерялся, покраснел и вместо подготовленного стиха решил рассказать что-нибудь покороче и неожиданно даже для себя выпалил:

В лесу стоит избушка,

А в ней живёт старушка,

Три дня она не ела,

А нам какое дело!

Всё это было сказано тихо и с хрипотой в голосе, но неожиданно все очень громко рассмеялись. Потом меня попросили немного почитать. От волнения и сознания того, что с таким голосом мне ничего не суметь, я заплакал. Одна из женщин, членов комиссии подошла ко мне и тихо сказала: "Ничего, дорогой, ты ещё маленький, вот подрастёшь и на будущий год придёшь, и всё сдашь на "отлично". Подвёл тогда не только голос, для гимназии, даже для приготовительного класса, я ещё не дорос. Туда в, основном, поступали дети 8-9 лет, а мне в тот год не было и семи. Так что Филиппок из меня не получился. Зато на следующий год, как и предсказала женщина из комиссии, я прошёл через все экзамены только на 4 и 5 и стал “приготовишкой”!

Итак, я гимназист! К этому ещё надо было привыкнуть. Ещё задолго до начала занятий мне была пошита форма, были куплены фуражка со специальной кокардой, ремень с большой медной пряжкой, на которой стояли буквы "Т-Г", что означало "Троицкая гимназия", в дальнейшем ремни служили нам также оружием самозащиты и нападения, была пошита форменная шинель, куплен специальный ранец.

В приготовительном классе, помнится, я отучился благополучно, но в первом классе запомнился неприятный случай. Во дворе гимназии была небольшая, но крутая горка. В большие перемены гимназисты группировались чаще всего по классам и играли в "штурм высоты". Одна группа занимала горку, другая должна была штурмом овладеть ею, то есть растолкать всех вниз и как бы укрепиться на высоте. Кому удавалось до звонка или захватить горку, или отстоять её, тот класс и признавался победителем. Помнится, один раз меня столкнули вниз, и, сбегая, я пытался притормозить, а какой-то дурак, иначе такого оболтуса и не назовёшь, взял да и подставил мне ножку, что, кстати, правилами запрещалось, я упал и покатился вниз, да неудачно, сильно вывихнул левую руку, боль была страшная. Сидя на уроке, помнится, это был урок географии, я, стиснув зубы, едва сдерживал от боли слёзы, опустошенным взглядом смотрел на карту и видел только два полушария, но в объяснение учителя, конечно, вникнуть не мог. Дома, конечно, мать приняла все меры, чтобы снять боль и подлечить меня, однако хорошо помню, что несколько дней учёбы мне пришлось всё-таки пропустить, а затем ещё немало походить, держа руку на подвязке.

В нашей большой семье, я уже говорил, было 9 детских душ! Год рождения старшего определялся 1899 годом, а дальше шли с примерным разрывом от двух до трёх лет, правда, между двумя младшими полных двух лет не было, один родился где-то в начале 1914 года, а другой ближе концу 1915 года. В семье было 6 братьев и 3 сестры, по старшинству чередой шли таким порядком: Василий, Ефим, Лена, Аркадий, Антонина, Геннадий. Я, как нетрудно посчитать, был шестой, Зина, Илья и Богдан. Так вот, Аркадий был рождения 1905 года. Год "Кровавого воскресенья", год больших революционных событий и "Генеральной репетиции" к Октябрьской революции. А отсюда и вывод, сколько пришлось пережить Аркадию, даже не появившись на свет. Сейчас уже не восстановить полной картины рассказов матери и отца, как они пережили это смутное время, сколько страху они натерпелись. Когда Аркадий подрос и пошёл учиться в школу, выяснилось, что учёба ему никак не давалась. Сейчас я уже не помню, сколько он проучился в начальном классе, но хорошо помню, что какой-то год мы ходили вместе в один класс. Кажется, это был как раз тот год, когда я не сдал в гимназию, и для подготовки меня устроили в приходскую школу. Я всегда с особым интересом вспоминаю, что будучи почти самым слабым учеников в классе, он отлично преуспевал в "Законе божьем". Он с большим наслаждением присутствовал на этих уроках, изучал молитвы, а "Отче наш" так строчил наизусть, что батюшка, от удовольствия поглаживая бороду, в назидание некоторым тупым и ленивым правоверным приговаривал: "Учитесь, нехристи окаянные!" Утащить Аркадия с урока "Закона божьего" было столько же трудно, сколь трудно оторвать от материнской груди голодного ребёнка. Поэтому, как правило, я на этих уроках был в роли "великомученика". По натуре он рос бойким и шустрым мальчиком, любил мастерить сабли, ружья, пистолеты, любил играть в войну. Правда, кто из мальчишек прошел мимо этой любви? Но его любовь к этим играм была особенно страстной, и играть с ним было в этом отношении особенно увлекательно. Он настолько увлечённо играл, что зажигал своей страстью всех. Мальчишки нашего переулка признавали его приоритет в этих играх. Забегая вперед, скажу, что после революции, когда началась гражданская война, как только в наш город вошли части Красной Армии, он водил красноармейцев по дворам и показывал, где больше всего было брошенного оружия. Как он узнавал эти места, для нас всегда было непонятно и удивительно. В 1919 году после смерти отца он 14-летним мальчишкой ушел добровольцем с частями Красной Армии. Одно время мы считали его уже погибшим, но потом поползли слухи, что он жив, и кто-то и где-то его видел. Примерно в 1922 году он и сам объявился в Москве. Возмужавший и окрепший, в полувоенной форме, но такой же непосредственный, много повидавший и переживший. Он очень любил рассказывать о своих похождениях, причем рассказывать он умел красочно и увлекательно. Всем было ясно, что подвиги, о которых он рассказывает, сильно преувеличены, но и так было видно, что лиха в жизни хватил он с избытком, и пережитого им, несмотря на то тяжелое время, хватило бы на троих и более. В Москве он поступил на работу к частному кинопредпринимателю (нэпману), сначала на 1-ой Тверской-Ямской, а затем на углу Самотёчной площади и Цветного бульвара. Проработал он там недолго. Примерно в это же время он был сбит легковым автомобилем, и сильно повредил ногу. Затем работал в трамвайном парке. Благодаря своему неугомонному характеру, парке культуры и отдыха при бывшем Скорбященском монастыре (Это на улице Новослободской), помогал милиции, был там, как говорится, своим человеком. Такие добровольные помощники милиции тогда назывались "бригадмильцами“, они участвовали в облавах на хулиганов и воров, и в подобных операциях иногда ему выдавали оружие. Когда я приходил в парк его навещать, он с упоением рассказывал об отдельных операциях, показывал выданное оружие и мандат бригадмильца. Однажды я пришел к нему в очень неподходящий момент, они уходили на облаву. Аркадий оставил меня в помещении милиции на попечение дежурного. Когда примерно через час вся опергруппа вернулась в дежурку, все были очень возбуждены и обсуждали проведенную облаву, я, тогда ещё совсем юноша, слушал, как говорится, разинув рот, и, признаюсь, мне было очень приятно, когда я услышал слова: "А Аркадий-то молодец, не растерялся". Что за "подвиг" совершил мой брат, я уже, честно говоря, не помню. Я уже говорил, что пережитого Аркадием до 1922 года хватило бы на троих. Однако на этом его переживания не окончились. Служа срочную службу в армии, был втянут в какую-то "коллективку", за что был отправлен на "Соловки", в места по тем временам весьма отдаленные. С самого начала Великой Отечественной войны, несмотря на свою хромоту (после того как он попал под машину, одна нога стала немного короче) был призван в армию, служил старшиной роты связи на Ленинградском фронте. Всю блокаду Ленинграда был защитником города, а по окончании войны был переброшен на Дальний Восток, где принимал участие в разгроме японских войск. Служил и воевал добросовестно, был ранен, награжден орденом "Красной Звезды" и многими медалями. На Ленинградском фронте был принят в партию. Там же нашел себе подругу жизни. Возвращаясь с фронта в конце 1945 года, заскочил в Калинин, как раз в тот момент, когда я приехал за семьей, чтобы перевезти её к месту своей новой работы в город Баку. Он очень торопился домой, где уже его с нетерпением ждала жена с родившимся сыном Германом. Еще до войны, занимаясь на вечерних курсах, получил специальность электромонтера. По возвращении в Ленинград он поступил работать и на работе пользовался большим авторитетом и как специалист. Несколько подробней я рассказал об Аркадие потому, что все детские годы и все мальчишеские забавы прошли у нас вместе. Однако вернемся, и продолжим рассказ о наших семейных событиях.