© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2011

© ООО «РИЦ Литература», 2011

Парижане всегда отличались любопытством к свершению смертной казни; как бы ни было далеко лобное место, они бежали шумной и веселой толпой, и, надо сознаться, это потрясающее зрелище производило на них впечатление. Теперь, когда казнь продолжается не более пяти минут, толпа и то окружает эшафот; что же было прежде, когда палач, медленно терзая жертву, давал возможность любителям сильных ощущений наслаждаться в продолжение многих часов. Но никогда толпа у эшафота не была так велика, как 12 января 1728 года, в день, с которого начинается наш рассказ.

Было около четырех часов, а в это время года дни коротки, и потому уже совершенно стемнело, когда Гревская площадь наконец очистилась от бесчисленного множества людей, пришедших смотреть на пытку одного важного преступника. Но его продолжительные мучения не произвели ни на кого тягостного впечатления, напротив того, всюду слышны были крик, смех и пение, как будто народ праздновал свое освобождение.

Правда, что это и было в некотором роде избавление от тяжкого ига, так как казненный был не кто иной, как известный разбойник Людовик-Доминик Картуш; этот дерзкий мошенник в продолжение многих лет держал французов в страхе своими частыми убийствами, смелыми и многочисленными грабежами. Вот почему народ не расходился, желая убедиться в смерти человека, совершавшего под прикрытием ночной темноты свои кровавые злодеяния. Итак, это был настоящий праздник. Все шли счастливые и веселые, рассуждая о смерти Картуша, которого колесовали в полдень и оставили на колесе до восьми часов вечера; он переносил страшные мучения и призывал смерть, как спасительницу. Понятно, что у всех был один и тот же предмет для разговора.

– Наконец-то мы избавились от этого страшного разбойника, – говорил один.

– Да, мы избавились от злодея и его дьявольской шайки, потому что, кажется, в эту ночь он назвал всех своих сообщников, – отвечал другой.

– Правда, что ночью произвели много арестов?

– Да, ведь господин де Бадьер допрашивал Картуша, а это строгий судья и, главное, не любит затягивать дела.

– Говорят, разбойник донес по крайней мере на полтораста человек и из них двадцать женщин, пользовавшихся его расположением.

– Это правда, но, как он ни лебезил перед правительством, все же его подвергли пытке сегодня утром.

– А, и вы, сосед, видно, провели ночь на площади?

– Еще бы! Можно ли не посмотреть на казнь такого злодея, я не раскаиваюсь, что пришел, хотя и потерял целые сутки.

Это было справедливо, прочли приговор 11 января, а привезен был Картуш к месту казни 12-го числа. Вот что случилось: накануне преступник принес покаяние на церковной паперти, затем его привезли на лобное место, но тут он объявил, что желает дополнить свои показания. При совершении казни над преступником было принято, что судья отправлялся в думу и там ожидал преступника для снятия последнего допроса; эта формальность почти всегда была полезна, так как несчастный, при виде эшафота и желая, вероятно, хоть на несколько часов отдалить предстоящую пытку или даже, может быть, надеясь на помилование, объявил, что хочет сознаться в другом преступлении. Отказа никогда не было, сам палач приводил осужденного к судье, и, как бы ни был продолжителен допрос, он присутствовал на нем стоя, держа в руке конец веревки, которой был связан преступник. В это время собравшиеся зрители ждали на площади и иногда, потеряв терпение, поднимали ропот, что не раз заставляло судью сократить допрос и возвратить народу жертву, смерти которой он так жаждал.

Итак, Картуш по своему желанию был приведен к господину де Бадьеру, имя которого толпа произносила с уважением. Судья ожидал со своим писарем, стариком, только что оправившимся от тяжелой болезни, и потому судья не надеялся на его выносливость и несколько раз спрашивал своего подчиненного:

– Богрен, если Картуш захочет дать новые показания и это продолжится до глубокой ночи, то будете ли вы в состоянии выдержать? Не хотите ли вы, чтобы кто-нибудь заменил вас?

– Благодарю вас, господин судья, я ручаюсь, что выдержу, – отвечал Богрен, желая показать свое рвение и вместе с тем услышать исповедь такого известного злодея.

Судья принял Картуша сидя за столом; подле него поместился писарь, а на другом конце комнаты находились несколько полицейских агентов, – они не должны были слышать показания преступника, а находились здесь только для исполнения приказаний судьи.

Пробило два часа, когда начался допрос, готовивший господину де Бадьеру неожиданный сюрприз.

Картуш был уверен, что его предали сообщники, и решился отомстить им, что и исполнил: назвал их всех по именам, прозвищам, указал их место жительства, место хранения и количество сообща награбленных богатств, рассказал об участии, которое каждый из них принимал в совершенных злодеяниях. При каждом новом имени судья посылал приказ об аресте этой личности. Время шло медленно, но ожидавший народ не терял терпения, догадываясь при виде жандармов, что производятся новые аресты, и радуясь, что избавится наконец от всей шайки Картуша.

Наступила ночь. Богрен исписал целую кипу бумаг, так как допрос продолжался двадцать четыре часа. Рассказывая со всеми подробностями, Картуш успел назвать только тридцать человек и попросил позволения отдохнуть.

– Все ли? – спросил судья, беспокоясь за своего писаря, который, видимо, утомился.

– Все? – отвечал, улыбаясь, осужденный. – О нет, господин судья, вы знаете только четверть всего. Еще остается сто человек, я думаю, нам будет работы на всю ночь.

Де Бадьер с беспокойством взглянул на своего писаря, но, видя, с каким усердием он пишет, подумал, что у него достанет сил довести дело до конца.

Допрос продолжался. Картуш начал перечислять новых сообщников, не забывая никакие подробности как бы в подтверждение своих слов. Приказ об аресте следовал тотчас же, чтобы не дать виновным времени скрыться. Этот новый допрос длился еще долее, и было уже около трех часов, когда судья нашел нужным дать вторичный отдых измученному преступнику. На площади публика ждала терпеливо, только несколько фабричных, ворвавшись в магазины, силой завладели множеством фонарей, и площадь засияла огнями, так что обстановка напоминала народное гулянье; в толпе расхаживали разносчики, предлагая желающим различные сласти, пирожки и закуски. Все весело ужинали, и иногда раздавались крики, виваты в честь судьи, занятого в эту минуту освобождением города от шайки Картуша.

Насколько отдых, данный судьей, был необходим преступнику, настолько же он послужил во вред Богрену. Подобно старым лошадям, двигающимся галопом, когда разгорячены, и совершенно теряющим силы во время остановки, слабый писарь хорошо исполнял свою обязанность, пока допрос снимался без перерыва, но отдых остановил его рвение, ослабил нервы; усталость взяла верх над больным стариком, и он, несмотря на твердую решимость довести дело до конца, задремал в своем кресле, а через минуту крепко заснул. Судья употребил этот час отдыха на то, чтобы справиться об арестах, произведенных по его распоряжению. Многие из заподозренных, испугавшись доноса, решили бежать со всей добычей, состоявшей из дамских украшений, драгоценностей и бриллиантов, но были пойманы. Все вещи, найденные у них, были доставлены судье, а он велел положить их на стол; скоро образовались целые горы золота и серебра. Видя, что уже пора начинать допрос, де Бадьер посмотрел на своего писаря. Старик показался ему таким утомленным, что он не хотел будить его и, подумав, что Картуш уже все сказал, а остальное не может иметь особой важности, решил дописать сам, не тревожа бедного старика. Господин де Бадьер не ошибся, – разбойник начал повторять сказанное, желая отдалить хоть на несколько секунд мучительную пытку, ожидавшую его на площади.