Вначале ей показалось, что это один из ухажёров, поджидающих очередную студентку

после конца занятий. Но все юные девы уже исчезли в гулком конце коридора, а он, широко

раскинув руки и ещё шире улыбаясь, устремлялся к ней, с видимым удовольствием восклицая её

имя и отчество.

Валентина, внутренне недоумевая по поводу столь бурных эмоций с его стороны, умело

изобразила на лице смесь радости и любопытства. Последовал разговор – оживлённый и

бестолковый, с радостным перескакиванием с одной темы на другую, с любопытными

подробностями.

Вначале ей показалось, что он слегка пьян – настолько била в нём эта безудержная

эйфория. И только исподволь, аккуратно и как бы между делом расспрашивая его о подробностях

и узнав, что он только днём прилетел в Шереметьево, она сообразила, что это вовсе не алкоголь –

это упоение, которое он испытывал от той, нездешней жизни, упоение, которое не мог погасить

мрак крадущегося московского вечера. «Я так и думал, что вы по-прежнему преподаёте здесь по

вечерам – если, конечно, не в загранкомандировке!» – по-детски восторженно восклицал он, и

было видно, что само упоминание такой командировки, даже чужой, доставляет ему какую-то

щенячью радость. Чем дольше длился этот разговор, тем любопытнее становился ей этот парень.

Она теперь вспомнила, что тогда, два года назад, он поедал её глазами на занятиях, а

потом, в день выпуска кажется, притащил ей букет сирени. Как его звали? Фазиль?! Ну конечно

Фазиль. «Угораздила меня нелёгкая – всё время выносит на пылких сынов юга!» – внутренне

усмехнулась Валентина.

Впрочем, вид у него был не южный, а вполне себе космополитичный, этакий

среднеевропейский. Он очень поменялся к лучшему –загранкомандировка, да к тому же сразу в

Скандинавию, а не в какую-то богом забытую Дагомею, безусловно, пошла ему на пользу. Как

будто корабль, прежде окрашенный унылым суриком, покрыли блестящей ослепительно-белой

краской и превратили в океанский лайнер! Он, кажется, и сам это чувствовал: этот новый прилив

свободы и раскрепощённости, этот яркий огонь в душе среди тусклой московской зимы – и болтал

без умолку, напирая на подробности разговорной английской речи, которые открылись ему за

время командировки:

– Я очень хотел привезти вам сувенир в компенсацию за все те мучения, что доставлял вам

на занятиях.

– Ну, уж прямо-таки «мучения», – великодушно усмехнулась она. – Вы далеко не самый

безнадёжный из моих питомцев. В вас есть настойчивость, желание покорить язык – то, что

американцы называют «драйв». И вы не мямлите, а смело строите фразы, не боясь ошибок. Так

что у вас хорошая будущность. Я говорю только о языке, конечно, – усмехнулась она несколько

иронически. – А насчёт сувенира, это напрасно. Не тратьте валюту – поберегите её для своей

будущей избранницы.

– Валентина Евгеньевна, вы даже представить себе не можете, как мне приятно было

выбирать для вас этот сувенир! – Он продолжал говорить с пылом средневекового идальго, и этот

неугасающий энтузиазм стал её внутренне томить. Валентина ещё раз очень внимательно

посмотрела ему в лицо и увидела его сияющие глаза. – И когда я увидел эту книгу в Стокгольме на

книжной полке в магазине, я сразу подумал о вас!

Он вытащил из-под полы пальто плотный кирпичик, обёрнутый в нездешнюю по виду

горчичного цвета бумагу и добавил на английском языке с какой-то загадочной интонацией:

«Любимой учительнице от её верного ученика». Только не разворачивайте сейчас – пусть это

будет для вас сюрпризом!»

Галантно передавая книгу правой рукой, левой он аккуратно взял её кисть с длинными,

«фортепианными» пальцами и, церемонно поднося к своим губам, слегка поцеловал их в

полупоклоне, отчего сходство с образом идальго ещё усилилось.

Она, по-прежнему внутренне томясь и удивляясь чему-то, сказала тоном взрослой

светской женщины:

– Фазиль, вы меня просто сражаете наповал своими европейскими манерами. Вы точно

посетили Стокгольм, а не, скажем, Париж или Варшаву? Руки женщинам целуют поляки.

– Светским женщинам руки будут целовать не только шведы, но даже и немцы, – радостно

отозвался он и с проворностью юного пажа ринулся к её пальто, которое свешивалось со спинки

стула. Роскошным, избыточно широким жестом он распахнул полы её пальто, и Валентина,

повинуясь этому жесту и невольно стараясь выглядеть стройнее, чем была за секунду до этого,

вытянула поочерёдно руки, движением светской дамы, без усилий попадая в рукава. Он

заботливо поправил на ней одеяние и, продолжая это движение, легко, как куклу, повернул к

себе.

Всё произошло быстро, на опережение мыслей и чувств – через мимолётное касание

руками её красиво подстриженных волос до нежного, какого-то птичьего касания губ. Он без

усилий привлек её к себе и стал с мальчишеской страстью целовать её лицо, закрывая поцелуями

её глаза и нежно зарываясь ладонями в волосы. Она ошеломлённо молчала, боясь открыть глаза

и цепенея от неожиданности происходящего. В мозгу снова замаячил образ юного влюбчивого

идальго в непомерно длинном стильном пальто и сеньоры, на тенистой авениде где-то в

Гвадалахаре благосклонно внимающей его таким жадным, ненасытным юношеским ласкам. Боясь

прервать это волшебство, она больше из чувства долга шепнула ему: «Вы с ума сошли! Что вы

делаете?» Он распахнул пальто и прижал Валентину к себе, отчего её груди под свитером

напряглись. Она знала, что его нужно бы оттолкнуть. Здравый смысл требовал разыграть

негодование, возмущение, может быть, даже дать ему пощёчину. И уж, конечно, решительно

вырваться из его объятий… Но какое-то десятое чувство несколько отстранённого любопытства и

острое ощущение опасного приключения не давали ей это сделать. И Валентина, вопреки

здравому смыслу, прижималась к нему ещё теснее.

Она боялась открыть глаза, понимая, что тогда эта сумасшедшая магия сразу же кончится,

и, как бы глядя на себя и на него со стороны мысленным взором, продолжала шептать ему

дежурные фразы: «Это же безумие! Я же замужем! А вы, вы просто мальчишка! А я…»

У неё не хватило духу произнести что-нибудь типа «вам в матери гожусь». Он продолжал

целовать её, шепча что-то несвязное и при этом называя на вы, отчего она вновь и вновь

чувствовала себя донной, сеньорой. Именно это «вы» и эти поцелуи стали возбуждать её не на

шутку. Она испугалась своих ощущений и совсем уже решила вырваться, но в этот момент он

наконец прильнул к её губам, и ощущения понеслись вскачь, как лошади по обрыву, и она

ответила на его долгий, страстный поцелуй, обхватывая двумя руками его голову, отчего его

британская клетчатая кепка упала куда-то вниз, в пропасть.

Она почувствовала, как его рука юркнула к ней под свитер и начала ласкать грудь. Она

отвечала на его поцелуи всё более и более страстно. Он легко, снова как куклу, приподнял её с

пола и понёс к двери.

– Куда вы? Перестаньте! – Она наконец оторвалась от его губ, но по-прежнему боялась

открыть глаза. Он щёлкнул выключателем и в наступившем полумраке пустой аудитории легко,

без усилий подхватил её двумя руками и стал кружить в каком-то быстром, бесшумном вальсовом

вращении. Перед её открывшимися глазами полетел круговорот теней от предметов, а он кружил

её в этом странном танце и шептал, заглядывая ей в глаза в наступившем полумраке:

– Милая моя! Вам снятся сны? А мне снятся. И в них – вы. – Он наконец поставил её на пол

и заботливо поддержал, потому что комната перед её глазами всё ещё вращалась, как детская

карусель.

Он снова прильнул к ней и шепнул:

– Надеюсь, вам понравится моя книга-подарок. Можно попросить вас о чём-то?

Она потихоньку отходила от сумасшествия, которое охватило всё её существо, и более