приблизиться к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки, повергала его в нездоровое

возбуждение, которое иногда заканчивалось сердечным приступом. Пока Лялька училась в

школе, особых проблем не возникало: все невинные школьные романы укладывались в рабочее

время, и к приходу папы с работы она сидела паинькой за учебниками. Да и боязнь пролететь с

поступлением в институт тоже делала своё дело – Жоре как-то удалось внушить дочери, что у него

принципы и что просить за неё он не пойдёт. Более того, если она провалится, то навсегда

замарает его честное имя, и он просто не знает, сможет ли после этого жить. Лялька

действительно грызла гранит науки, утешая себя тем, что, вот поступит – и тогда…

«И тогда», по логике событий, наступило в летний день сразу за последним экзаменом,

когда ей позвонила приятельница-абитуриентка Лилька с радостным воплем: «Свершилось! Мы с

тобой – в логове будущих дипломатов! Готовь вечерние платья для приёмов и сумки из

крокодиловой кожи для валюты! Учись пить Курвуазье не морщась и соблазнять мужиков одним

выстрелом глаз!»

Лилька и так умела устроить праздник души и тела на ровном месте, а тут событие тянуло

– конечно, в её системе координат – на феерический загул. Ляля познакомилась с Лилькой в

самом начале, на первом экзамене – сочинении по литературе; ту в присущей ей бесшабашной

манере угораздило писать сочинение на вольную тему – что-то типа «Есть у революции начало –

нет у революции конца». Вольность темы стала, кажется, уважительным предлогом для того,

чтобы беспокойная Лилька, сидевшая в соседнем ряду, шумно, как мышь в амбаре, шуршала

бумагами, ёрзала по стулу, восторженно хихикала себе под нос и даже задавала уточняющие

вопросы экзаменаторам, надзиравшим за общим порядком в зале, чем отвлекала

дисциплинированную Ляльку, с трудолюбием муравья раскрывавшую тему «дубины народной

войны» по толстовскому роману. Общего между ними ничего не было, если не считать

номенклатурности родителей и необузданности семейной фантазии при выборе имён – Лилька

проходила по документам не иначе как Черных Лионелла Марксовна, что, конечно, звучало ещё

забористее, чем Клеопатра Жораевна Беленькая, с учётом идеологического гандикапа в отчестве.

В остальном Лилька, с её характером экстраверта, импульсивностью и невоздержанностью

на язык, выгодно отличалась от Ляли, которая, при всей открытости характера, всё-таки

додумывала мысли, прежде чем их озвучивать, и заканчивала фразы там, где Лилька издавала

первобытные звуки и беспрестанно хохотала. Вот и тогда, после экзамена по английскому, Ляля,

втянувшаяся в каторжную гонку два года назад, никак не могла расслабиться и, стоя в прихожей с

телефонной трубкой у уха, пыталась до конца осознать, что всё закончилось, приз у неё в кармане, а самое главное, можно остановить этот лошадиный аллюр и пойти, наконец, по жизни шагом,

оглядываясь по сторонам и не угорая во сне от навязчивых обрывков исторических дат,

неправильных английских глаголов и образов литературных героев, которые захламляли её

подсознание все последние месяцы.

Лилька, напротив, о жизни шагом вразвалочку и слышать не хотела. Она сорвала подружку

с места, отогнала от телефонной трубки и выудила её, как непослушную, упирающуюся устрицу из

раковины, в большой свет – для начала в кафе «Крымское» рядом с метро «Парк культуры»,

которое она с вальяжностью завсегдатая именовала «Крым».

Ляля, позвонив отцу и отрапортовав ему о поступлении, получила, как и предполагалось,

порцию заслуженных комплиментов (Жору распирало от гордости), а заодно и согласие на мини-

праздник с шампанским и мороженым в компании своей новой знакомой – тоже новоиспечённой

студентки МГИМО из очень приличной семьи. Жора легко дал согласие аж до десяти часов

вечера. Ляля, спускаясь в метро по пути в кафе, автоматически отметила для себя: «Вот и началась

моя взрослая, самостоятельная жизнь». Лилька, несмотря на свою взбалмошность, оказалась

предусмотрительно-хозяйственной, и, заскочив по пути на рынок, притащила с собой в кафе

пакетик свежей клубники. Она деловито заказала большие порции мороженого и бутылку

шампанского, победно выложив на стол избыточную сумму со словами «без сдачи», и легко

уговорила официантку водрузить им на столик графин с широким горлышком.

– Сегодня пьём крюшон! – громогласно провозгласила она, обрушивая в графин клубнику

и заливая её сверху шампанским.

Ляля, как подмастерье, зачарованно наблюдала за этими хозяйственными манипуляциями

своей приятельницы. Угар экзаменационной гонки ощутимо исчезал с каждой минутой, можно

было никуда не торопиться, и тёмно-красная садовая клубника в крюшоне уже бледнела на

глазах, обещая летний отдых и приятные приключения.

Они выпили по бокалу шампанского, радостно чокнувшись бокалами, и набросились на

мороженое, болтая без умолку и вспоминая перипетии экзаменов. Лилька хохотала, роняла капли

подтаявшего мороженого на глянцевую поверхность столика, смеясь, красила оставшейся в

пакете клубникой губы до клоунской красноты и вообще веселилась до упаду. Захмелев к концу

бутылки, она перескочила на детали письменного экзамена по английскому, выдала попутно пару

английских пословиц, которыми, по её словам, поразила экзаменаторшу – уксусную старую деву –

и, отталкиваясь от образа старой девы в сторону, противоположную приличиям, решила ни с того

ни с сего проэкзаменовать Лялю по неформальной английской лексике.

Ляля, не выходя из лёгкого, шутливого настроения, растерянно соображала, что,

оказывается, не знакома с аналогами ни существительных, ни глаголов, которые так часто

употребляются на Руси, и, конфузясь, вынуждена была признать это. Лилька, раззадорившись ещё

пуще, хохоча так, что на них оглядывались за соседними столиками, стала второпях просвещать

Лялю. Той даже пришлось пару раз смущённо шикать, потому что Лилькины модуляции

разносились по залу довольно ощутимо.

Отсмеявшись, Лилька приобрела наконец серьёзный, даже таинственный вид и без

обиняков ударилась в девчачью исповедальность.

– У тебя сейчас кто-то есть? – заинтересованно осведомилась она.

Лялька растерялась ещё раз. Над ней довлели Жорины максимы – «ни одного поцелуя без

любви» и «первым мужчиной может быть только законный муж». Она забормотала что-то

оправдательное о том, что все одноклассники на период экзаменов разлетелись в разные

стороны, но Лилька перебила:

– Ладно, это и так понятно. А сколько у тебя их было всего?

Вопрос поставил Лялю в тупик – подруга явно подразумевала что-то серьёзнее поцелуя.

– Смотря, что ты имеешь в виду, – пробормотала она, надеясь выиграть время и

выкрутиться из ситуации.

– Это!.. Это я имею в виду, – настойчиво гнула своё Лилька. – Слушай, ты что, вообще не…

то есть… ни разу? – Она даже оглянулась в тревоге, будто кто-то мог подслушать эту страшную

тайну.

Ляля, окунув лицо в бокал с остатками шампанского так, что клубничины со дна коснулись

кончика её носа, смущённо кивнула головой, расплескав остатки напитка на столик.

– Ну ты даёшь! – поражённо выдохнула Лилька. – Слушай, ты институтом не ошиблась?

Тебе с такими подходами надо не в МГИМО, а в археологический. Там тебя и похоронят среди

окаменелостей старой девой. А в МГИМО даже не вздумай никому говорить – засмеют! И моя

репутация на любовном фронте пострадает, если узнают, что я общаюсь с «окаменелостью».

У Лильки снова, в третий раз за вечер, поменялось настроение. Из образа задушевной

подруги она без усилий прыгнула в образ наставницы-учителя.

– Ну так давай решать проблему! У тебя хоть кто-то на примете есть?

Ляля неуверенно покачала головой.