цивильная городская куртка и джинсы. Она выглядела бледнее обычного, и под глазами у неё

темнели портретные тени, как на картинах старых фламандских мастеров.

Савченко было невдомёк, что Ляля потратила добрых тридцать минут в ванной перед

зеркалом, загрунтовывая щёки белым тонирующим кремом, а потом аккуратно втирая в кожу под

глазными впадинами тени для век, позаимствованные без спросу по такому случаю у Лильки.

– Ты заболела, Красная Шапочка? – Он бросился с этим вопросом к ней, стараясь придать

голосу избыточную озабоченность, хотя душа у него ликовала. Слава богу, она не уехала и не

оставила его одного! Ляля протянула ему не одну, как обычно, а обе руки без варежек и сказала:

– Знаешь, простудилась, наверное. Всю ночь спать не могла, и знобит меня, кажется. Давай

сегодня никуда не пойдём, ладно? Да и снег валит вовсю. Может, просто позавтракаем, никуда не

торопясь? Как-то посидеть хочется, никуда не бегая, и согреться.

Он держал её руки, как актёр провинциального театра, не решаясь отпустить их. Ляля

высвободила одну руку и очень убедительно передёрнула плечами, как от озноба. Она крепко

переплела его пальцы со своими и теснее прижалась к нему плечом, когда они одновременно

протискивались через неподатливую дверь наружу, в снежную круговерть.

Теперь ветер и снег били им прямо в лицо, и Ляля старалась укрыться от снега, слепившего

глаза, плетясь сзади и поминутно клюя носом в рукав его куртки. А Вадим благодарно держал её

за руку всю дорогу до столовой, совершенно не подозревая, что она намеренно оставила варежки

в комнате ради вот этого, тщательно запланированного, пусть и мимолетного, момента на

полпути, когда она вполне невинно обронила: «Давай руки поменяем, а то у меня правая

замёрзла. Варежки второпях в комнате забыла».

Когда они меняли руки, по-медвежьи вытаптывая круг в снегу, Ляля с чрeзмерным

усердием дула в ладошки, а потом, схватив небрежным движением его руки и спрятавшись в них,

как в перчатки, приложила их к своим щекам. Он стоял, как дрессированный медведь с лапами,

поднятыми к её щекам с остатками маскировочного белого крема, и зачарованно смотрел ей

прямо в глаза. Ляля, помедлив секунду, сказала легко: «Вот, так гораздо теплее», – и отняла

медвежьи лапы от своих щёк. «Да что ж это такое!? – мысленно взмолилась она с негодованием. –

Ну что, что ты так на меня смотришь?! Любой другой уже сто раз целоваться бы полез!»

Но он не догадался, топтыгин этакий! Только неуклюже грел её руки в своих, даже когда

они бок о бок снова двинулись вперёд, как два полярника в фильме про Нобиле и Амундсена,

проваливаясь в снег и невольно толкая друг друга. В душе Ляли боролись два чувства: странное, извращённое удовольствие от того, что он наконец хотя бы прикоснулся к ней двумя руками и

держал её ладошки в своих лапах, как замёрзшую птичку, но вместе с тем она испытывала какую-

то тихую ярость, кипевшую на самом донышке её души, оттого что этот марсианин из чёртовой

Изотовки так и не догадался её поцеловать. «Как там они, в вашей Изотовке, размножаются?

Почкованием, что ли?» – с ожесточением думала она.

В столовой, вопреки ожиданиям, оказалось немного народу: большинство или ещё спали,

или уже ушли гулять по склонам, прощаясь с горами под аккомпанемент красивой, как в кино,

метели.

Ляля выбрала столик в самом дальнем углу и, сославшись на усталость, осталась сидеть

лицом к окнам, за которыми висела белая кисея. Савченко, отряхнувшись от снега, как дворовый

барбос, первым делом сбегал к кипятильнику и принёс ей горячего чаю в стакане. Она благодарно

обхватила обжигающе-горячий стакан двумя руками и почувствовала томительную боль в

замёрзших пальцах от резкого скачка температуры.

Вадим тем временем споро таскал с раздачи двойные порции сосисок с картофельным

пюре, бледные сваренные вкрутую яйца, щербатые блюдца с сероватым рыхлым творогом,

присыпанным ещё более серым песком-рафинадом поверх сметаны, и белый хлеб с фигурно

вырезанными брелоками сливочного масла. Всё это он победно водрузил перед Лялей,

довольный своим усердием и своей добычей.

– Угощение на столе! – весело воскликнул он. – Здесь есть всё, что нужно. А именно белки,

жиры и углеводы, в том числе сахар. Всё это адаптированная энергия солнца, преобразованная

методом фотосинтеза в корм, то бишь, тьфу, в продукты питания для нас, млекопитающих из

отряда приматов.

В другое время Ляля вступила бы с ним в весёлую, ни к чему не обязывающую дискуссию о

калорийности или энергетике солнца в твороге. Но сегодня её мысли витали далеко, как будто ей

и впрямь нездоровилось. Она в мыслях находилась уже там, под простынями своей постели,

рядом с ним, и творог ничуть не мог её занять.

– Ешьте, великий авиаконструктор, – сказала она устало-повелительным голосом

герцогини Девонширской, – телесная хворь, настигшая Красную Шапочку, напрочь лишила её

аппетита. Я могу пиршествовать только глазами, – добавила она, не уточнив, что за картинка

вертелась перед её мысленным взором. – Нет, серьёзно. Ешь и не оглядывайся, – добавила она с

такими же убедительными нотками в голосе, заметив его колебание и озабоченный взгляд,

который он бросил на неё, – я лучше чаем погреюсь. Так быстрее выздоравливают. Организм сам

знает, что ему требуется, – добавила она, бросив украдкой взгляд на Савченко и внутренне

покраснев от двусмысленности своей фразы.

Тот беззаботно принялся за сосиску, за неимением ножа умело кромсая её при помощи

сразу двух покривившихся алюминиевых вилок.

Ляля с воодушевлением наблюдала эту комичную сцену и не удержалась от комментария:

– Конструктор, чего это вы усложняете техническое решение задачи? Где это видано,

чтобы человек ел двумя вилками сразу? Что за избыточный запас прочности и перерасход

материалов в искомой конструкции?

Савченко иронически хмыкнул, поднося, наконец, упрямую сосиску левой вилкой ко рту:

– А ты молодец, Красная Шапочка! По-моему, ты начинаешь побеждать меня в словесных

шахматных партиях, причём моим же оружием – используя те же гамбиты, что и я!

Лялька удовлетворённо рассмеялась:

– Это королева. Она ходит как угодно.

– Кому, простите, угодно? – весело подхватил Савченко.

– Тому, кто играет, – парировала Лялька, и они громко, привлекая внимание всего зала,

захохотали от того, что наконец-то нашли нечто общее, – «Трёх мушкетёров» оба знали почти

наизусть.

– А если серьёзно, – отсмеявшись, продолжал Савченко, – одной вилкой можно есть в

моей родной Изотовке. Там, кажется, можно и вообще руками, вытирая их после о рукава. Но я не

собираюсь туда возвращаться. Вторая вилка в Москве и сейчас – это как второе крыло в самолёте.

Я моделирую неоптимальную ситуацию. Оптимально требуется нож, конечно, но, раз его нет,

вторая вилка выполняет ту же функцию.

В этот момент она окончательно всё для себя решила. Он был ей нужен – и в постели, и

просто так, чтобы кружить ей голову милой заумью, чтобы очаровывать её настырностью, с

которой он, как юный птенец, стряхивал с себя провинциальную скорлупу изотовского

застольного этикета и расправлял крылья. Но вначале – в постели… Она терпеливо выждала, пока

он доел вторую порцию творога, и сказала ровным, нейтральным голосом:

– Знаешь, я всё-таки пойду прилягу. Что-то знобит меня. Если хочешь, можешь проводить

меня до номера. Моя старая дева на весь день в гостях.

– Слушай, может, тебе чаю ещё принести? – озабоченно спросил он. – Горячий чай при

простуде – первое дело.

Но Ляля поспешно отказалась от чая – ещё не хватало, чтобы в решительный момент ей

пришлось отлучаться в туалет!

Обратно они шли в такт с ветром и метелью, которая продолжала бушевать и почти