Литмир - Электронная Библиотека

кило – обрати внимание, именно “кило”, а не килограммов! – бедная система СИ! Я готов от неё

за одно это сокращение отказаться! – говядины, накрутила 200 котлет на неделю».

Так может говорить только человек с полностью удовлетворённой валентностью. На

балконах гордо красуется постиранное бельё, по преимуществу нижнее, на всеобщее обозрение.

Считается хорошим тоном орать снизу, от входа в подъезд своему мужу на пятом этаже так, что

слышно на всю улицу: «Ваня, борщ выключи!» Ну и мужчине выходить на улицу в майке посидеть

у подъезда – это само собой разумеется. И понимаешь, они все так довольны собой! Ходячая

иллюстрация – жизнь удалась!

Ляля зачарованно слушала этот всплеск эмоций и даже шаг замедлила.

– Слушай, а зачем двести котлет? – наконец спросила она, просто чтобы прервать этот

поток информации, который захлёстывал её с головой, – там что, большие семьи?

– Какие, к черту, большие! – с ожесточением отозвался Савченко, – Двое детей –

максимум. Я же говорю, гонор! Я прошлым летом случайно в мебельный магазин забрёл. Туда как

раз завезли пять спальных гарнитуров из ОАР – Объединённой Арабской Республики. Название

мебели – «Людовик Шестнадцатый», и каждый набор – три тысячи рублей. Вычурная, навязчивая,

бьющая в глаза роскошь в стиле «умереть не встать». Ты не поверишь, их смели за два часа!

Самое смешное – я потом видел этот спальный гарнитур в квартире у соседей. А для него ведь

действительно дворец нужен. Желательно такой, как у Людовика Шестнадцатого. А они его в

малогабаритную хрущёвку втиснули. В результате в спальню войти просто нельзя: она занята

целиком кроватью в стиле Людовика. Открываешь дверь в комнату и сквозь дверь ложишься на

кровать. Класс!

Это воспоминание настолько рассмешило Савченко, что он даже утратил свой

язвительный тон, и Ляля подумала, что ему не идёт злиться –становится некрасивым лицо.

– Ну что ты прицепился к этому гарнитуру, Дровосек?! – примирительно сказала она, –

знаешь, красиво жить не запретишь. Это их представление о том, что такое жить красиво.

Савченко с сожалением, как на маленькую, посмотрел на неё:

– Как же! Красиво! – задиристо воскликнул он. – Выходят они из этой квартиры, с такой вот

красотой, и идут, скажем, прямиком в ДПИ. – Столкнувшись с непонимающим взглядом Ляли, он

расшифровал: – Донецкий политехнический институт. У нас там филиал. Я уж не говорю о том, что

иняз тоже имеется. Так вот, при входе в оба эти института, представь себе, торжественно

красуются сварные рамы с поперечинами для очистки обуви от налипшей на подошвы грязи. И,

поскоблив об это устройство подошвы, местные последователи Людовика потом ещё обмывают

верх обуви от запачкавшей её грязи в тут же стоящей специальной сварной ванне с вечно бурой

водой. Как тебе такая картинка?! Я уже не говорю о том, что при дворе Людовика не пили

«Червоне мицне».

Ляля опять вопросительно поглядела на Савченко.

– «Красное крепкое» в переводе с украинского, – объяснил он, – местное пойло, которое

почитатели мебели Людовика считают полноценным вином. Впрочем, другого в Изотовке днём с

огнём не сыщешь. Разве что грузинский портвейн по рубль семнадцать. Ты знаешь, я до приезда в

Москву вообще не понимал, что такое настоящее вино. Так что до красивой жизни там далеко, и

арабскими гарнитурами ситуацию не исправишь. А потом – ладно бы они сами себе это «красиво»

делали! Но ведь их критическая масса среди населения зашкаливает. Они и формируют

мировоззрение, как в книжке Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо?». Стеллажи с

книжными корешками – чтобы модно было. Но книги, само собой, ни разу не прочитаны.

«Хельга» с чехословацким хрусталём. Я в детстве у репетитора брал уроки музыки. Так вот,

насчитал у неё в одной комнате двадцать три хрустальных вазы! А самое восхитительное –

«Жигули» в экспортном исполнении и сзади под стеклом на всеобщее обозрение – настоящий

профессиональный футбольный мяч! Стоит, по-моему, целых двадцать пять рублей. Такими

команды мастеров в высшей лиге играют. Новенький, накачанный воздухом. И заметь, им ни разу

не играли в футбол! И ни разу играть не будут. Для того и лежит под стеклом. Для красоты. Все

валентности заполнены до отказа. Приходит суббота – и народ в массе своей напивается

дешёвым самодельным самогоном, заедая его холодцом, а те, кто побогаче, колбасой сервелат.

Сыр голландский тоже режут на отдельную тарелочку тонкими ломтиками – угощение… Ну и

хоровое пение пьяными голосами – что-нибудь хватающее за душу. «Каким ты был, таким ты и

остался, орёл степной, казак лихой…»

Вадиму захотелось карикатурно, во весь голос передразнить своих невидимых

оппонентов, и он с трудом подавил в себе это желание:

– А в понедельник, едва опохмелившись, с головой, которая трещит с перепою, едут на

«икарусах-гармошках» на Коксохим или на «Карла». Так называют шахту имени Карла Маркса.

Видела бы ты эти физиономии!

– Да, егерь, чувствуется, там тебе не выжить. А как же твои родители? Они что, тоже как ты

или даже умнее?

Хороший вопрос! Где начинался и где заканчивался ответ на него, он и сам, пожалуй, не

знал. Обычно он отсекал всякие попытки со стороны определить, что представляют собой его

родители. Ну разве что за исключением анкеты в первом отделе. Но там и не требовалось

подробностей. В графе «социальное происхождение» хватало скромного «из служащих». А здесь

– что же можно сказать ей? Так, чтобы она не удивилась, а, главное, чтобы поняла. То, что она

удивится, – само собой разумеется. Удивится – это мягко сказано… Конечно, можно не говорить

ничего. Отшутиться, откупиться какой-то второстепенной, малозначимой подробностью. Но

теперь было поздно: он уже нарисовал живописную до отвращения картинку. Да и чёрт с ней, с

Изотовкой, не жалко… Но не хватало ещё, чтобы она подумала, что его родители из тех, что

забивают козла в ближайшей беседке среди хрущёвских пятиэтажек…

Да, двести котлет – это нечто. Он сразил её наповал этой цифрой.

И он, подобно петушку, который, ступая по двору, зорко всматривается в разбросанные по

земле крошки – какие склюнуть, а какими пренебречь за их ничтожностью, – стал скупыми

деталями давать конспект развёрнутого ответа:

– Мой отец – преподаватель. Но это на самом деле мало о чём говорит. Чтобы ты лучше

поняла – в украинском языке, который мне пришлось учить в школе, есть такое выразительное

слово – «выкладач». То есть по-украински «преподаватель» – это «выкладач». Вот это как раз про

моего отца. Он не из числа этих современных учителей с поурочными планами,

методразработками и прочей бумажной канителью. Он это не признаёт и терпеть не может. Он,

видите ли, «выкладывает» материал – с блеском, остроумно, в прекрасной лекторской манере. А

там дальше усвоили что-то недоросли или нет, его не интересует. Знаешь, такой старомодный, в

стиле чеховских интеллигентов, интеллектуал-словесник. Я пару раз был на его занятиях в

Енакиевском горном техникуме. Это театр одного актера! Ему не надо готовиться к занятиям – у

него всё в голове. И он единственный в Изотовке, если не во всём Донбассе, что называется, не

поперхнувшись, произнесёт название «Коломбе ле дёз Эглиз».

Ляля поневоле дернулась, будто её несильно стукнуло током, и Савченко самодовольно

улыбнулся в ответ:

– Видишь, я даже благодаря отцу знаю, что это название резиденции президента Франции,

– с напускным бахвальством сказал он. Ляля с всё большим интересом внимала рассказу. И да! На

её лице, конечно, было написано восхищённое удивление! Он так и знал! – Вот ты какие слова в

самом раннем детстве произносила?

Савченко с улыбкой, словно представив её ребенком, вышагивал рядом с ней по

19
{"b":"602975","o":1}