посадку жлобский состав Симферополь–Ясиноватая, в котором ни кондиционированных вагонов,
ни даже ресторана.
Вадим Савченко каждое лето в этот единственный день в Симферополе своим тонким
чутьём умного, но обделённого удачей мальчишки чувствовал эту пропасть между собой и этими
московскими мулатками с их стройными ногами и красивыми руками в кольцах и маникюре,
которых уносил в столицу урчащий кондиционерами поезд под печальные прекрасные звуки
марша «Прощание славянки», льющиеся из вокзального репродуктора. А он оставался на
перроне, как будто вместе с купейными вагонами красивого поезда снова уехала от него его
мечта – быть там же, куда так беззаботно отправились эти красивые женщины со своими
дочерьми и уверенные в себе мужчины. Он бродил и бродил по перрону в ожидании
донбассовского поезда, собранного из изношенных, с замызганными стёклами вагонов,
разглядывая вокзальную башню с часами и надпись у главного входа в зал ожидания,
выполненную крупными золотыми буквами на чёрном зеркале: «Партия торжественно
провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»
И Савченко каждый год давал себе по-мальчишески страстный зарок: после десятого
класса во что бы то ни стало уехать из Изотовки туда, к этим мулаткам, похожим на стрекоз в своих
стильных очках, подальше от донбассовских матрон с их густопсовым прононсом и необъятными
формами.
Глава 3
«Продлись, продлись, очарованье…»
– Ну, расскажи мне, авиаконструктор, что такое Изотовка и где она находится.
Позади оставались тот сказочный малиновый рассвет в горах, и скрип троса подъёмника, и
монастырское меню завтрака с неизменным творогом и блинчиками. Она предложила не
морочиться с лыжами, а просто погулять вокруг базы, и он с тайным облегчением согласился:
недавние и непрочные навыки катания, кажется, атрофировались за одну ночь, и позориться
перед ней не хотелось…
– Изотовка – это что, такие донбассовские Петушки?
Савченко с недоумением посмотрел на неё:
– Петушки? Какие Петушки?
– Да нет, не обращай внимания, – отмахнулась она. – Я думала, у вас в МАИ, может,
читают.
– А что, это какая-то новинка? – ревниво навострил уши Савченко.
– Да нет, говорю же тебе: не обращай внимания! – нетерпеливо отмахнулась Ляля. –
Просто я тут недавно рукопись читала. О том, как шибко умный, но вдрызг пьяный интеллигент
целый день на электричке в Петушки едет. Это такая станция под Владимиром, если ехать с
Курского вокзала. Такая, знаешь ли, недостижимая для него утопия.
Савченко сдержанно покачал головой. Слово «утопия», конечно, подкупало своей
элитарностью, как и вчерашнее «эмпирически». Но вообще до встречи с ней он всегда без
энтузиазма относился к разговорам об Изотовке и тихо бесился, когда его спрашивали в МАИ,
откуда он приехал. Раздражало всё: и необходимость натужно, в длинных придаточных
предложениях объяснять, в какой это области (Донецкой), и само это название, от которого за
версту разило не городом (пусть провинциальным и непритязательным), а самой захудалой
деревней. То ли дело Торжок или Великие Луки! Или, на худой конец, какая-нибудь Гатчина…
Вроде тоже глушь, но от тех названий веяло стариной, ярмарками, рыбными обозами,
купеческими загулами, колокольным звоном. Их даже упоминали в школьных учебниках истории.
От Изотовки, Кадиевки, Макеевки и прочих донбассовских дыр веяло мещанством худшего
пошиба – всеми этими коврами на стенах стандартных хрущёвок-малометражек, пьяными
воплями в открытые окна невысоких домов в разгар лета: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…»;
да ещё этим мерзким, базарным словом «скупилась»!» «Я вчера была в магазине и скупилась…»
Это хуже похабщины. Но вопрос был задан, и она выжидающе смотрела на него внимательными
беличьими глазами с интересом и совсем не высокомерно, и он снова, как и вчера, ощутил
небывалую до этого лёгкость в общении с ней. Вадим лишь на долю секунды пожалел, что не
встретил её года три назад в Москве – это были бы совсем другие годы! Болталось с ней легко, и
всё, что он обычно мысленно обсуждал и анализировал только сам с собой, от чего закипал
перегревшийся его мозг в предутреннем сне – всё это, оказалось, можно как-то просто и без
стеснения обсуждать с ней. Ну, за исключением эротических снов – тех самых, которые донимали
мужчин со времён Адама. Пушкин, к слову, жаловался Кюхельбекеру, что ему-де всю ночь
накануне снились «нагие девы».
Изотовка по сравнению с ночным неистовством плоти – детский утренник.
Странно, он вдруг почувствовал себя с ней тоже москвичом – не провинциалом, а именно
столичным жителем, но только более искушённым, чем она, – этаким антропологом, готовым
познакомить менее опытного коллегу со странностями и причудами аборигенов далёкого
архипелага. Как там было в школьном учебнике литературы об Островском? «Колумб
Замоскворечья»? Вот и он почувствовал себя таким Колумбом, открывающим наивной юной деве
жестокую правду жизни.
Они шли по утоптанной дорожке вдоль корпусов турбазы, с облегчением сбросив с себя
обузу – горные лыжи, на которых пытались кататься всё утро.
– Изотовка – это ничто, – категорично озвучил свой главный тезис Савченко. – И находится
она нигде. В этом, пожалуй, и заключается проблема.
– То есть ты человек ниоткуда? – спросила Ляля тоном первой ученицы.
– Да, именно так. Изотовка – это не место, это образ жизни, и совсем не мой. И получилось
так, что я там прожил всё детство, но не имел с ней ничего общего. Только и ждал, как бы оттуда
сбежать в Москву.
– Ну, это уже ближе к теме. Я имею в виду, что это не место, а образ жизни. Вот с этого
места поподробнее, пожалуйста.
– Объясняю. Население – потомки раскулаченных, бежавших от голода жителей
центральных районов России, а самое главное – уголовники с судимостями. У моего школьного
приятеля мать в детской комнате милиции до сих пор работает. Так вот закрытая статистика:
каждый третий взрослый в Изотовке имеет в прошлом судимость. Основное – угольные шахты;
есть ещё целый цветник интересных производств – ртутный комбинат, например. А есть
коксохимзавод. И ещё азотно-туковый завод. Можешь себе представить, какая там атмосфера?
– Ну, у нас в Москве тоже есть места не подарок, – неуверенно заметила Ляля. – Тот же
ЗИЛ, например. Или Нагатинская пойма.
Савченко нетерпеливо помотал головой:
– Нет, ты не понимаешь. То же, да не то. Я же тебе говорю, это не география с розой ветров
– это образ жизни.
– То есть ты говоришь не о месте, а о людях, – полувопросительно-полуутвердительно
сказала Ляля.
Вадим пристально взглянул в её полные внимания глаза:
– Вы умны, Красная Шапочка. Это вам каждый Волк в лесу скажет. И, да, я говорю именно
о людях.
– Ну и чем они так уж отличаются от обитателей Черёмушек?
– Ты знаешь, все-таки отличаются. Хотя вроде много общего. Но скажу тебе честно:
Изотовка – это не Рио-де-Жанейро. Это значительно хуже.
Ляля вспомнила отца, который запоем цитировал Ильфа и Петрова, и невольно
усмехнулась.
– Давай я тебе нарисую картинку, если красноречия и изобразительных способностей
хватит, – воскликнул Вадим, снова входя в придуманную им роль антрополога. – Но для начала
загадка. Угадай, что такое 1113?
Ляля, чуть забежав вперёд и повернувшись к нему лицом, старательно вышагивала задом
наперёд, несколько искусственно, как цапля, поднимая пятки, чтобы не споткнуться о бугристую, с
наледью поверхность снега.
– Это, наверное, количество минут, которые истекли с того момента, как ты меня поднял
вчера на лыжном склоне! – весело воскликнула она. – Или количество шагов, которые мы сегодня
