сахаром.

– К вопросу о сахаре, – подхватил тему Савченко. – Мне здесь, в горах, на этом холоде что-

то жутко не хватает сладостей. Я вообще сладкоежка. Обожаю всякие варенья и выпечку. Я тут

притащил с собой из Москвы печенье и клубничный конфитюр. Так что после ужина можно

устроить «Чаепитие в Мытищах».

За ужином они болтали так весело, глядя друг на друга, как будто были знакомы сто лет,

так, что Савченко даже не почувствовал вкуса тех роковых биточков с винегретом. Он весело и как

бы искоса поглядывал на её лицо, и теперь, разогретое в тепле столовой, в кайме её чёрных

красивых волос, оно снова напомнило ему девушку из таганрогской картинной галереи. У неё

была какая-то кинематографическая внешность, которую усиливал заморский свитер толстой

вязки и альпийский жилет-безрукавка.

– А с чего тебе взбрело в голову егерем представиться? – спросила она.

– Сам не знаю, – беззаботно отозвался он, – как-то само на язык легло.

– А я думала, что ты эстонец, который подделывается под немца – этакого блондинистого

арийца, белокурую бестию.

Он удивлённо-вопросительно взглянул на неё:

– А я что, действительно на эстонца похож? Или на немца?

– Не похож, не похож, успокойся. Просто фраза у тебя получилась какая-то не наша. Где ты

видел русских, которые в обращении с девушками упоминают перпендикуляры?

Вадим иронично хмыкнул.

– Да, как-то само собой вылетело, – так же легко и беззаботно сказал он, – вообще фраза

для «Крокодила», рубрика «Нарочно не придумаешь». Это у меня перегрев от учёбы в институте.

Я вот даже ворот твоего свитера по контуру воспринимаю как турбину и пытаюсь определить

аэродинамические качества.

– Интересно! – Она действительно с интересом посмотрела ему в глаза. – А я-то,

неуклюжая, испытывала аэродинамику эмпирически, нырнув в сугроб там, на склоне.

Как его зацепило это слово – «эмпирически»! Если бы она только знала!

«Да, это не Донбасс», – в который раз за студенческие годы он повторил ставшую

привычной мантру. Ляля ещё что-то говорила, а он по мимолётной ассоциации вспомнил, как в

первый же день в общаге пять лет тому назад ни с того ни с сего услышал в мелочной перебранке

второкурсников о том, кто дежурит в тот день по комнате, слово «софизм».

«Да, Савченко, это тебе не Изотовка, где из трёхсот тысяч жителей дай бог если пятьдесят

имеют это слово в активном словаре», – подумалось ему тогда. – И здесь, пожалуйста,

«эмпирически»! Надо же! Класс!

«Возьмите вы от головы до пяток, на всех московских есть особый отпечаток» – эта фраза

Фамусова в миллионный раз всплыла в его памяти. – Всё-таки молодец ты, Савченко, что не

малодушничал, не разменивался ни на Донецк, ни на Харьков, а замахнулся тогда на Москву!

Ради такой вот девушки в красивом свитере и с таким лексиконом стоило покорять столицу!

Она тем временем, вылавливая вишни с косточками из компота, говорила, без стеснения

разглядывая его, как разглядывают сложный чертёж на кульмане:

– Здорово, когда знаешь, о чём думают другие. Вот сидит перед тобой белокурый егерь –

липовая помесь эстонца с немцем и, оказывается, думает не о женской красоте, а об

аэродинамике.

– Ну, положим, о женской красоте думают все – по крайней мере, мужчины. А кто тебе

сказал, что всё аэродинамическое некрасиво? Возьми, например, «Волгу–21» и сравни с

«Жигулями». Что красивее? Конечно, «Волга»! И не потому, что у неё двигатель мощнее, а именно

из-за внешних форм, от которых веет скоростью. Да и бегущий олень на капоте тоже красивый,

хоть и бесполезный, символ.

– Ну, а если посмотреть на меня не как на машину, а как на девушку? – лукаво спросила

она. – Что ты видишь на капоте?

– Вижу красавицу, которая любит вначале выпить компот, а потом съесть вишни из него.

Ляля усмехнулась, потому что фраза показалась ей немножко двусмысленной. «Раздавить

вишенку» – так это, кажется, у американцев? Ляле эта фраза встретилась совсем недавно в каком-

то современном американском романе, который она читала вслух по вечерам в первом семестре

просто так, чтобы развивать беглость речи. По-русски гораздо грубее – «сломать целку». Она

испытующе взглянула на него – нет, он, конечно, не знал, что символизирует «вишенка». И слава

богу…

– А ты что, по-английски свободно говоришь? – поинтересовался он.

– Ну, с грамматикой всё в порядке, экскурсии по Москве могу водить. Новодевичий

монастырь, Кремль. Даже знаю, как будет «успение», «преображение» и всё прочее – без них в

этих древних церквях не разберёшься.

– Завидую чистой завистью, – вполне искренне ответил он. – Вот чего мне природа не дала

– способности к языкам.

– Ну прям уж – так вот и не дала! – усмехнулась Ляля скептически. – Что тут сложного?

Ленился, наверное, в школе.

– Нет, серьёзно – не то полушарие мозга у меня работает. По всем предметам были

пятёрки, кроме английского. Английский в провинциальной школе – это вообще не кондиция. Так

вот, вообрази себе, я даже в такой некондиционной среде на пятёрку не вытянул! А ты ещё какие

языки знаешь?

– Французский, но это, как говорят американцы, только в пределах, достаточных для того,

чтобы попасть впросак. А вообще, для языков большого ума не надо, – с обезоруживающей

честностью сказала она.

Вадим с уважением посмотрел на неё и покачал головой.

– Нет, ты просто не ценишь, что имеешь. Ведь каждый язык – это, ну, скажем, как

математика, только их, этих математик, много. Представляешь себе, существуют параллельные

математики, которые выполняют те же функции, что и твоя собственная, и так же хорошо, а

подчас и лучше. Но в этих математиках, представляешь, дважды два – не четыре! Или в

арифметике не четыре действия, а почему-то шесть. Или извлечение корня противоположно не

возведению в степень, а косинусу…

Он увлёкся и даже впервые перестал глазеть на неё, а смотрел куда-то выше, поверх её

головы. Ляля поглядывала на него со смесью замешательства и лёгкой женской иронии.

– Нет, я тебе точно говорю: по сравнению с этими вашими математическими абстракциями

языки – сущая чепуха, – добродетельно сказала Ляля, интуитивно чувствуя, что нужно

притвориться простушкой…

– Не знаю, не знаю… Ты вот на склоне, когда мы возвращались на турбазу, что-то говорила,

на каком?

– На немецком. Я просто пару фраз знаю – с родителями в ГДР несколько лет жила. Это,

если использовать твоё мышление, язык перпендикуляров. Правильный очень. Всё в нём по

правилам. Даже исключения подчиняются правилам.

– Ладно, семинар о ценности языков и точных наук можно отложить на потом. Слушай, ты

чаю не хочешь? – спросил он, перебивая ход собственной мысли. – Я от этих компотов не

согреваюсь, а только ещё больше замерзаю. И вообще они у меня ассоциируются не с летом и

фруктами, как положено было бы, а с холодной неуютной общагой. Сказываются годы,

проведённые в МАИ.

– А чай? Какие ассоциации? – заинтересованно спросила Ляля.

– Чай, если индийский, ассоциируется со слоном – благо, он на пачке нарисован. Жара,

джунгли и слоны. От одной мысли становится тепло и солнечно на душе. Хотя я вообще

цейлонский люблю. Если серьёзно, чаепитие мне всегда Алма-Ату напоминает. У меня мать

оттуда родом. Там чай пьют сто раз на день – от нечего делать. Ритуал. Но знаешь, в этом что-то

есть. У людей не так много ритуалов на самом деле. Ну, например, молитва. Что это, если

рассуждать исторически? Ритуал. Но не для меня.

– Интересно, почему это не для тебя? – с любопытством спросила Ляля.

Вадим положил руки на стол. Ему вдруг захотелось взять кусочек мела и нарисовать свой

ответ, как уравнение на доске. Мела, конечно, под рукой не было – да и странно бы это