вовремя не попался. До сих пор оторопь берёт, когда своего первого вспомню. Не умеешь – не

берись! – со смехом добавила она, и со значением зыркнула на молодых людей за соседним

столиком. Их головы, как по команде, повернулись в сторону девушек, а один густо покраснел.

– У меня составлен комплексный план, –нарочито громко начала она, – как минимум

четыре мужика в наступающем году. Программа называется «Времена года» Вивальди!

Чувствуешь, что я музыкальную школу закончила? – И она выразительно подмигнула

покрасневшему юноше.

– Ну это ещё ничего! – в тон ей лукаво воскликнула Ляля. – Могла бы быть музыкальная

сказка «Двенадцать месяцев».

Лиля снова заразительно рассмеялась и сказала:

– Всё, хватит! У меня уже щёки от смеха болят. Давай ещё по мороженому?

***

К турбазе ехали на автобусе. Водитель-кабардинец отчаянно лихачил, автобус то рывком

срывался на высокую передачу, то вдруг резко тормозил, как осаженный скакун, и женская

половина пассажиров, к удовольствию кабардинца, взвизгивала от страха – частью напускного,

частью непроизвольного. Пару раз останавливались, когда какая-нибудь из девчонок, сидевших

впереди, подбегала к водителю, закрыв рот рукой в варежке, и отчаянно жестами просила

выпустить её на обочину. Лялю не тошнило, и она вовсю вертела головой, с интересом

разглядывая тёмные пирамиды сосен по обе стороны. Ей казалось, что автобус попал в готический

собор, разве что созданный из снега и сосен – в такой она заходила во Львове несколько лет

назад. Лилька, неумолимо болтавшая всю дорогу, вообще отсела назад, где было пять сидений в

ряд над двигателем и где сидели молодые люди, которых не пронимали ни тряска, ни крутые

повороты, ни выхлопные газы. Они даже успели несколько раз приложиться к фляжкам, куда

предусмотрительно перелили болгарский коньяк «Плиска», и наверняка угостили Лильку – потому

что та хохотала громче обычного. Оглянувшись пару раз, Ляля увидела, что та с хохотом

пересаживалась с одного сиденья на другое, не упуская случая приземлиться на коленки к

какому-нибудь из попутчиков.

– Вивальди, «Времена года», композиция «Зима», – громко объявила Ляля, поднеся ко рту

свёрнутый листок бумаги наподобие микрофона.

Лилька просто захлебнулась от смеха, а кто-то из молодых людей, поняв Лялькино

объявление буквально, заметил:

– Какая у вас подруга эрудированная, однако.

– Да, эрудиции ей не занимать, – давясь от хохота, парировала Лилька. – Главное – суметь

грамотно применить на практике полученные знания.

Тёмная хвоя сосен на последних километрах перед Терсколом отступила в сторону и

пропала, открылись склоны Чегета с нитками подъёмников и трассами спусков. Крошечные точки

– фигурки лыжников на снегу – напоминали яркие крошки на белоснежной ресторанной скатерти.

На турбазе сбросили вещи и второпях, стараясь успеть до ужина и наступления темноты,

выскочили на ближайший склон. Снег был глубокий и рыхлый, так что Ляля, несмотря на свою

субтильность, утопала в нём по колено. По склонам носились лыжники, вздымая на виражах

облака снежной пыли. Ляля с некоторой оторопью сообразила, что горнолыжные скорости вполне

сопоставимы с мотоциклетными, и решила ограничиться тем, что попроще. Когда подошла её

очередь, она всё-таки взяла напрокат горные лыжи – так, на всякий случай, вдруг понравится. Но

больше надежд она возлагала на обычные, равнинные, которые она тоже попросила, игнорируя

насмешливые взгляды студентов, стоявших в очереди за ней. Тех, кажется, раздражали не столько

эти равнинные лыжи напрокат, изрядно потёртые и резко бьющие в глаза своим несоответствием

с её ярким фирменным костюмом, сколько сам этот костюм, вызывающе модный и красивый, –

недосягаемая мечта даже для лыжников общества «Буревестник», которые готовились здесь к

Спартакиаде профсоюзов.

– Девушка, а у вас что, четыре ноги? – сострил один из них. – Что-то незаметно.

Ляля смерила их вызывающим взглядом и сказала:

– Да нет, готовлюсь к чемпионату мира по биенскиингу.

Этот вид спорта она только что придумала, соединив первую часть от первого пришедшего

на ум слова «биенале» – фестиваль, проходящий два раза в год, и «skiing» – катание на лыжах.

Умники из «Буревестника» уважительно закивали, делая вид, что уж им-то такой вид

спорта, конечно же, известен, а как же?

Лилька, стоявшая рядом, заржала, как скаковая лошадь, готовящаяся к выездке.

Она-то, в отличие от подруги, решила испытать на каникулах все радости жизни и на

следующее утро, сразу после завтрака, исчезла на весь день вместе с новым знакомым – кажется, тем самым, который накануне привёл её к дверям их номера глубоко за полночь; Ляля сквозь сон

слышала, как они подозрительно долго возились и глубоко, протяжно вздыхали у входа, не до

конца закрыв за собой дверь.

Ляля, по правде сказать, радовалась свалившемуся на неё одиночеству: нужно как-то

остыть от горячки уходящего года, подвести итоги, покопаться в собственных мыслях, не

отвлекаясь на чужие. Да и микроинфаркт отца как-то здорово вздёрнул её психику, так что покой

пришёлся кстати. Дня три она жила размеренной жизнью праведницы: поднималась на

подъёмнике на гору, чтобы полюбоваться волшебным зрелищем – прямо перед ней высился

Эльбрус, а у подножия синели сосновые леса Баксана, – благостно ела на завтрак обязательный

творог со сметаной, а на ужин пила кефир, скудно посыпанный кристалликами рафинада. Каждое

утро час-полтора с каким-то философски спокойным отречением каталась на пологих склонах

рядом со зданием турбазы, время от времени сверяясь с часами, чтобы ненароком не вернуться в

номер раньше времени и не нарушить сексуальный марафон Лильки с очередным персонажем из

цикла Вивальди. На снегу почему-то особенно ясно думалось, несмотря на лёгкую, как далёкая

мелодия, головную боль – знак высокогорья.

А потом из ниоткуда появился он – Вадим Савченко…

Он сначала обратил внимание не на неё, а на яркий лыжный костюм, который что-то ему

мучительно напоминал. Она неторопливо скользила вниз по склону. Удивительно – одета как на

Олимпиаду в Саппоро, а катается не торопясь, без шика и снежных фонтанов. Савченко вдруг

сообразил тогда, что напоминает ему тот вишенно-красный костюм, – ну конечно, мотоцикл

«Ява»! Мечта любого половозрелого идиота из Изотовки! И главное, чтобы на бензобаке, таком

же ярко-красном, как и весь мотоцикл, красовалась переводная картинка какой-нибудь

белобрысой, распутно улыбающейся Гретхен или Анники из ГДР.

«Да ёлки-палки! Как же я забыл?! – воскликнул про себя Савченко, окончательно

расставаясь с остатками сна. – Да, вот эти пошлые переводные картинки, их привозили пацаны из

соседних пятиэтажек, служившие срочную в ГДР. И эти красавицы улыбались седоку мотоцикла

блудливо с бензобака, в опасной близости с промежностью. У меня самого вроде была такая

картинка – кто-то подарил. Точно, была! А куда я её дел? Чёрт знает! За неимением мотоцикла. И

даже не поменял, а можно было бы на что-то поменять… Интересно, что с годами ничего

становится не жалко. Только прожитых лет… и тех женщин, которых не удалось… Да и то не всех».

А она была хороша в том костюме, куда лучше мотоцикла «Ява»! И он катил на лыжах за

ней в отдалении, всё время сзади, чтобы не позориться в своём нищенском костюме. В таком

сиротском одеянии если уж показываться, то надо кататься как бог! Его костюм – это жалкий

мопед; как эти мопеды назывались? «Верховина»?! Точно, «Верховина»! Редкостная по

уродливости конструкция! Содрали, как водится, у немцев по трофейным репарациям. И гнали

производство, не стесняясь, до семидесятых. А она – «Ява». Или даже лучше – «Jawa».