Крис помог мне раскрыть те части моего «я», о существовании которых я даже не знала. Как я должна была теперь продолжать без него? Я хотела остаться в Нью-Йорке, завернуться в объятия Криса и атласные простыни, но знала, что не могу. Какое-то подсознательное чувство подсказывало мне, что я должна продолжать двигаться. Даже несмотря на неуверенность в том, что у меня получится достигнуть цели, я знала, что бросить путешествие, в которое я пустилась, будет худшим из возможных шагов.

Представьте на минуту какого-нибудь неопытного артиста или музыканта, пахавшего долгими месяцами и совершенствовавшего мастерство на своем поприще, представьте, как на них сходит наконец какое-нибудь глобальное вдохновение. «Аллилуйя! Аллилуйя!» – кричат они и бегут к своим холстам, мраморным плитам или одолженным у кого-нибудь кабинетным роялям. И начинают писать картину, вырезать скульптуру и играть музыку, начинают верить в самих себя и, что самое важное, приходить к некоему взаимопониманию с господом или музами, или тем прекрасным, спокойным голосом в голове, объясняющим им самую суть. И вот они творят, их работа начинает проявляться, принимать формы и о, боже, она оказывается более потрясающей, чем все, что они когда-либо представляли себе. А теперь представьте, как в этот самый момент они поднимаются со своих стульев и уходят. Представьте, что они бросают всю ту энергетику, что наконец пробудилась и потекла из них, представьте, что они просто отказываются от всего этого.

Я не могла на такое пойти. Не могла уйти теперь, когда держала в руках кисть, а передо мной в воздухе парил некий незавершенный образ меня самой. Если бы я ушла, все бросив, я бы пожалела об этом, и я это знала. Я также знала, что это верный способ разрушить все, что мы с Крисом строили. Бросить все значило получить «компромат» на него, сделать его виноватым в том, что моя жизнь пошла наперекосяк, в том, что я так и не дописала главную картину. Я могла соскочить с этой дороги и уйти вместе с ним, но велика вероятность, что этот поступок стал бы бомбой замедленного действия, а я этого не хотела. «Это все из-за тебя!» – крикнула бы я в какой-нибудь из наших будущих ссор. «Я все бросила ради тебя!» Я видела, как это делают другие, как уходят от себя ради кого-то другого, но лишь затем, чтобы потом превратить этого человека в причину своего краха и неудачи. Мне не казалось это справедливым отношением к Крису. Ответственность за то, чтобы закончить начатое и обрести себя лежала на мне и только на мне. Я отказалась от мысли сделать Криса своим простым выходом из положения, и мне хватило этой причины, чтобы продолжать свой поиск, не сворачивая с пути.

«Дорогая, – говорил умиротворенный, успокаивающий голос в моей голове, – просто продолжай двигаться. Он будет ждать».

Утром того дня, когда мне предстоял рейс, я стояла в номере отеля перед кроватью. Мое новое нижнее белье было разложено на простынях, и я смотрела на него, раздумывая, когда смогу надеть его в следующий раз. Я ощущала внутренний конфликт. Продолжение этого путешествия и одновременно с этим исследования моего женского «я» казалось невозможным. Я знала, что мне нужно довести до конца и то, и другое, но как я должна была прорваться через эти оставшиеся миллионы футов и одновременно с этим раскрыть свою заново обретенную женскую сторону?

Каждый бюстгальтер я сложила и поместила рядом с соответствующей по комплекту парой трусиков. Я завернула все это вместе в несколько слоев бумажных полотенец и аккуратно уложила образовавшийся сверток на дно сумки. Ему придется подождать, думала я. Я завершу катание, и когда с ним будет кончено, я выужу все это из сумки, потому что, давайте будем честными, воин и богиня – две совершенно разные ипостаси. Если не брать в расчет миф об амазонках и древнеиндийские сказания, воин и богиня не в состоянии уживаться друг с другом в одном человеке, уж точно не одновременно. Я просто отложу на время свою женскую сторону и вернусь к ней, когда закончу начатое. Это ведь сработает, правда?

Джонни Касл когда-то ответил на этот вопрос, сказав: «Никто не задвинет Бэйби в угол». Освобожденная женщина, наконец превратившаяся в тигрицу женщина не позволяет обращаться с собой таким образом. Нет. Она не даст аккуратно уложить себя на дно сумки. Вместо этого она воскресает из пепла как птица феникс. Более того, она даже не ждет, когда обратится в пепел. Она воскресает, когда пламя еще пылает. Она возвышается надо всем и тушит огонь своими крыльями. И знаете что? Я почти уверена, что именно она швырнула ту сраную спичку, из-за которой занялся пожар, потому что знает, что для нового начала, для строительства чего-то нового, к чему меня призывали обстоятельства, необходимо пережить воскрешение, а воскрешения болезненны, они обжигают.

Но в тот момент все это еще не прояснилось для меня. Я вежливо попросила женщину, сидевшую во мне, переждать в уголке и дождаться своей очереди. Я сказала ей, что на сей раз все будет иначе, попросила не волноваться и пообещала, что вернусь. Пока же ей нужно было переждать несколько месяцев: «Пожалуйста, если ты сделаешь это для меня, я буду очень благодарна. Спасибо тебе большое».

Большая ошибка. Большая, как пожар третьей категории сложности.

Я натянула через голову один из своих попахивающих потом спортивных топов и поцеловала Криса в последний раз. Тогда я и не подозревала, что птица-пироман с огромной коробкой спичек уже ожидала своего часа в моей сумке.

*

Я вылетела из Нью-Йорка в Париж, а потом пересела на стыковочный рейс до Женевы. Там меня ожидала долгая поездка на поезде через самое сердце Альп, после которой я воссоединилась (несколько неохотно) со своим багажом, оставленным в Шамони. Я переложила кое-какие вещи, перетащила экипировку в дом друга и погрузила все в машину, следовавшую в Италию. За рулем был друг моего друга.

Вся поездка заняла от силы два часа, и я почти уверена, что дорога до Италии была безумно красивой. Однако я не могу утверждать это с уверенностью, потому что после 24 часов путешествий, за которыми последовали три дня и три ночи «поклонения вагине» и еще одни сутки передвижений, я была уже не в состоянии различать красоту. Я почти ничего уже не различала. Я была убита.

К тому моменту своего путешествия я уже вдоль и поперек знала, что такое джетлаг и была знакома со всеми его симптомами. Я в точности знала, чего ожидать, включая и то, какое количество часов по окончании путешествия я буду чувствовать себя эмбрионом, крошечным маленьким существом, беспомощно дрейфующем в каком-то парадоксальном подводном мире, где все одновременно звучит слишком громко и слишком тихо, ощущается слишком ярким и слишком темным, мире, где ты не отличаешь сон от бодрствования, где не можешь стоять или сидеть и где о том, чтобы выйти подышать свежим воздухом, не может быть и речи.

Как только я прибыла в Женеву, джетлаг пришиб меня очень сильно, но к тому времени как я добралась до Италии, я уже знала, что дело не только в нем одном. Чувство легкого опьянения присутствовало, но кроме этого меня немного подташнивало. У меня был джетлаг и джет-грипп, либо это, либо Эбола. Я едва смогла выползти из машины.

Посмотрев в сторону парадного входа в отель, я осознала, что окажусь во власти любого человека, кто бы ни вышел встречать меня. Наверное, именно в этот момент я начала верить в бога, потому что дверь отворилась настежь, и я увидела, что передо мной стоит сам Король Суши во плоти.

«Снежная принцесса приехала!» – воскликнул Джозеф.

Я заключила его в слабые объятия, и мы медленно побрели в отель. Две минуты спустя я рухнула на пол. Это случилось в лифте. Мои кости просто отделились от сухожилий и рухнули на дно бледного, липкого кожного мешка. Помню, как ухватилась за перила в лифте, а потом как наблюдала за своей рукой, скользящей вниз по стене в жалкой попытке удержаться на ногах. Что было после этого, я практически не помню.

Я заснула ранним вечером и проспала ужин. Ночью я поднималась с кровати в поисках туалета. Прогулка до него вызвала приступ тошноты, и когда я добралась до ванной, меня вырвало в раковину, а потом еще раз, уже в унитаз. Я вернулась в кровать и не просыпалась до 10 утра, когда услышала вкрадчивое постукивание в дверь. Это был сон длиной в 18 часов.