«Значит, в какой-то момент она превратится в радость?» – спросила я нерешительно.

«Ага. Знаешь, это одна из любимейших моих цитат Джозефа Кэмпбелла: «Найди то место внутри, где живет радость, и радость выжжет всю боль».

«Мне нравится эта фраза, – сказала я. – Прекрасная цитата. Думаю, что для меня главным было избавиться от страха отпустить все от себя. Когда я каталась, одна и та же картинка все время возникала у меня в сознании. Помнишь, я рассказывала тебе о тех темно-синих варежках и о том, как папа учил меня кататься на лыжах?»

Крис кивнул.

«Повторяющейся картинкой возникали мои маленькие ручки, обхватывавшие те лыжные палки, – продолжала я. – Я не могла отделаться от нее. Как будто я никогда не отпускала их, а десятки лет держала их, сжимая до белых костяшек. Но в Японии, а потом в Шамони я наконец отпустила их. Словно мой страх был клеем, скреплявшим мое эго, а потом – бум! – и клей высох и рассыпался, потянув за собой все остальное».

«А что происходит потом?» – спросил он.

«Я правда не знаю, – говорила я. – Я начала понемногу ослаблять свою хватку. Думаю, я смогла разобрать на части старые конструкции и закопать кое-что из того, что нужно было закопать, но теперь, кажется, мне придется воскресить остальное».

«Что ты подразумеваешь под «воскресить остальное»?»

«Ну, я думаю, что, главным образом, речь о моей женственности. Я вспоминала прошлое, и тут меня осенило – когда я купила квартиру лет шесть-семь назад, случилось нечто странное. Мне не очень по душе идея рассказывать тебе об этом, но я все равно это сделаю».

Крис потянулся к моей руке: «Хорошо».

«Примерно в то же время, когда я купила себе жилье, я стала замечать, что месячные у меня стали длиться по две недели каждый месяц вместо одной. Я пошла к врачу, и вместе мы перепробовали массу вариантов, но так и не нашли решения. Это было изматывающе».

«Звучит кошмарно», – сказал Крис.

«Так оно и было. Но за годы я заметила другое. Всякий раз, когда я отправлялась в отпуск, на месяц, может два, все снова приходило в норму. Казалось, что каждый раз, когда я брала паузу и прекращала «вести себя, как мужик», или отступала от того образа, какой всю жизнь считала своим, все тут же менялось. Словно я силой внушала себе мысль о том, что должна быть «мужиком» на коне… ну знаешь, делать деньги, менять лампочки, прибивать пауков… не то что бы женщины не занимаются такими вещами или не способны это делать, просто… ты же понимаешь о чем я, правда?»

«Понимаю».

«Ну и каждый раз, когда я отступала от всего этого и временно ставила на паузу попытки доказать свою состоятельность, все тут же возвращалось к нормальности. Все вновь становилось привычным и регулярным».

«А как теперь? – спросил Крис. – В этом путешествии?»

«Как по часам. С первого дня начала путешествия я не отклоняюсь от расписания. Как думаешь, что это значит?» Я продолжила, прежде чем он успел ответить: «Думаю, это ключ. Я думаю, что это недостающий элемент моего «я». Та часть меня, которую я игнорировала, отметала в сторону и к которой в целом относилась неправильно всю свою жизнь, нуждается в воскрешении. Мне нужно воскресить свою женственность. Мне придется выяснить, кто я есть, как женщина, – сказала я, – и, честно говоря, я понятия не имею, с чего начать».

«У меня есть пара мыслей», – сказал Крис с ухмылкой.

«Правда? И каких же, какое-нибудь поклонение вагине?» – пошутила я.

«Да, именно оно, – сказал он. – Пошли. Я точно знаю, с чего начать».

Я не совсем понимаю, откуда Крис знал, что нужно делать, но он знал. Мы вернулись обратно в отель на наш первый официальный сеанс поклонения вагине, и я не стану врать, это действительно было поклонение вагине. Крис положил свою голову на мое правое бедро и принялся разговаривать с моей вагиной. Мне все это показалось ужасно неловким: то, что он пялился на мои женские прелести и разговаривал с ними, рассказывая им, насколько они прекрасны и важны, о том, как сильно он любил их и меня. Моей первой реакцией было начать извиваться, а второй – схватить подушку и накрыть ей лицо, но я знала, что подушка не накроет то, что я так отчаянно жаждала спрятать.

Я никогда не стеснялась своей наготы. Спросите у полдюжины людей, называющих меня Нудистка Джуди за мою склонность раздеваться догола и нырять в озера, океаны или большие фонтаны в лобби самых изысканных отелей. Но опыт с Крисом вышел другим. Я никогда не позволяла другим людям видеть меня настолько голой, обследовать меня при свете дня и любить, обожать меня, как женщину. Эту сторону себя я прятала, или по крайней мере не выставляла напоказ. Большинство моих сексуальных контактов до Криса были несколько лишены разглядываний с женской и мужской стороны. Смыслом секса было некое завоевание, оргазмическое достижение. Я ничего не имела против физической близости, наготы и того, чтобы прилагать усилия в процессе. Но уязвимость, эмоциональность? Нет, спасибо. Духовная близость? Н-Е-Т. Показать кому-то, что я женщина после того, как три десятка лет я потратила на попытки убедить окружающих в том, что я кто угодно, но только не женщина? Да идите-ка вы. Положи подушку мне на лицо. И закрой за собой дверь.

Но Крис стал менять все это. У меня появился свой собственный «заклинатель». Но вот какая штука, не получится обзавестись таким человеком, если не позволять ему, собственно, заклинать. Мне пришлось сопротивляться стойкому желанию убежать и спрятаться. Я говорила своей руке отпустить подушку и убрать ее в сторону. А потом начала плакать. Никто никогда не говорил моей вагине, что она любима. Никто никогда не говорил мне, что меня любят всю целиком. Некоторым частям говорили комплименты, разумеется. «У тебя красивые глаза», говорили они, или выдавали что попроще – вроде «клевая задница», к примеру. Но никто не говорил, что любит каждую часть моего тела. Никто никогда не смотрел на каждую клеточку меня и не говорил мне, что я прекрасна или что я достаточно хороша. Включая и меня саму. Я даже не была уверена, что такое вообще возможно. Но вот он, Крис, лежит и неотрывно смотрит на меня, словно разглядывает самую восхитительную и изящную вещь на планете. Может, он был прав. Может, я и правда была красива. Не какие-то части и черты меня, а вся я целиком. Инь и ян. Какая чудесная мысль.

Три часа спустя мы с Крисом оказались в окружении тонн шелка. «Я бы хотел купить тебе что-нибудь красивое», – сказал Крис, стоя в дверях элегантно выглядевшего магазина нижнего белья. Мы зашли внутрь, и я провела рукой по ткани ночной сорочки кремового цвета. Мы неспешно выбирали крошечные французские штуковины и малюсенькие итальянские, а после Крис наблюдал в примерочной за тем, как я примеряю их все по очереди.

«А может вон ту, только в черном цвете?» – предложил он, пока я кружилась вокруг своей оси, покрытая кружевами.

Я, юля, облачилась в черный вариант того же комплекта из лифчика и трусиков, а потом повернулась лицом к Крису.

«Что? Что не так?» – спросила я. Он выглядел так, словно его сбил грузовик.

«Ничего, – сказал он. – Мы берем этот. Ты так прекрасна, Пташка. Так прекрасна».

Мы вышли из магазина с полными руками кружевного белья черных, кремовых и серовато-розовых расцветок и отправились в отель на следующий сеанс поклонения. Его мы чередовали с эмоциональным-во-всех-смыслах-сексом, таким, во время которого вы фиксируете взгляд друг на друге и видите все, и одновременно ничего. После этого мы подремали, свернувшись калачиком, прежде чем начать собираться к обеду. Я облачилась в свое модное новое белье, сделала укладку феном, чем не занималась уже многие месяцы. Я забыла, какими мягкими и шелковистыми могут быть мои волосы, забыла, какой мягкой и шелковистой могу быть я сама. В тот вечер я чувствовала себя богиней. Весь уик-энд я чувствовала себя богиней. Полагаю, что именно это происходит, когда у тебя появляется собственный вагинозаклинатель.

Я наслаждалась каждой секундой нашего трехдневного романтического свидания, даже слишком, наверное.