Я села на колени.

«У меня сегодня несколько тяжелый день», – сказала я.

Три кивнула. «У нас всех бывают такие. Некоторые получаются тяжелее других».

«Это будет труднее, чем я думала», – повторила я, на сей раз вслух.

«Да, но осталось совсем чуть-чуть».

Она подняла мои лыжи с земли, перекинула через свое плечо и повернулась лицом к горе. Ее каштановые волосы развевались, словно рыжеватый плащ.

«Не спеши», – сказала она, начав подъем в гору с моим снаряжением.

Немногие люди видели меня ударившей лицом в грязь; я не позволяла себе такого. Я не ввязывалась в такие ситуации, из которых знала, что не выберусь, потому что боялась – боялась, что люди будут смеяться и говорить мне, чтобы я встала, собралась и двинулась дальше, боялась, что меня назовут девчонкой. Боялась, что они будут показывать пальцем на все то, что я так тщательно пыталась спрятать: что я совсем не «мужик». Три ничего такого не говорила. Она не обзывала меня, не принижала меня и не смеялась над тем, что мне нужна была рука помощи, чтобы ухватиться. Никакого осуждения не было. Более того, она сделала совершенно противоположное. Она собрала мои вещи и дала мне время и пространство, чтобы я могла собраться тоже.

Для самой младшей из четверых детей, для маленькой девочки, всю свою жизнь потратившей на попытки угнаться за людьми, которые всегда оказывались сильнее, больше и быстрее, это была желанная передышка. Я приободрилась. «Вы хотите сказать, что никто не будет орать на меня за то, что я так долго тут ковыряюсь? Никто не будет говорить: «Поспеши», «Догоняй» и «Соберись»? То есть, кто-то, ставший свидетелем этой ситуации, просто сочувственно подберет все то барахло, что я тащила, а потом даст мне минутку посидеть наедине с собой?»

Трещины уже проявились, но Три аккуратно растянула их, углубив еще сильнее. Она создала мне простор, чтобы я чувствовала себя немного свободнее. И сделала это легко, так что я не почувствовала, что меня кто-то торопит поскорее собраться и двигаться дальше. Она дала мне достаточно времени, чтобы я передохнула, собралась с мыслями и чувствами. И именно в этот момент, когда я сидела перед настежь открытой дверью, перед входом в саму себя, мои боль и беспокойство понемногу растаяли, превратившись в умиротворение. Я почувствовала, что могу смотреть вперед, словно все то, к чему я была привязана, начинает откалываться и падать. Три расчистила мне путь вперед.

Я поднялась на ноги.

«Я смогу, – подумала я. – Я смогу и мне не нужно будет стараться так сильно».

Я медленно поднялась наверх.

Вид с вершины открывался фантастический: на 360 градусов вокруг были зазубренные пики гор цвета слоновой кости, а над ними небо цвета светлого кобальта. Все вершины этой цепочки поднимались кверху, словно неограненные драгоценные камни, вдавленные в одну-единственную корону. Ощущение было такое, словно сама Матерь Природа села попозировать для портрета кисти Сезанна. Я оглянулась на Три, и она кивнула.

Доводилось ли вам когда-нибудь стоять на вершине горы, на самой верхушке скалистого пика, и смотреть оттуда вниз на долину, из которой вы только что поднялись? Делали ли вы это в день настольно ясный и холодный, что можно было разглядеть воздух прямо перед собой, но не из-за пара дыхания, а потому что солнце волнами катилось по воздуху? В моем представлении это как смотреть прямо на Вселенную и одновременно с этим – в глубины собственного сердца.

«Ну, – сказала Три, – «пухляк» ждет. Что поднялось, должно пасть».

Мы сошлись вместе, утвердили свои планы и начали спускаться вниз. Мы приняли все меры предосторожности. Проверили снежный покров на стабильность, и на случай схода лавины спускались вниз по очереди, чтобы двое оставшихся могли раскапывать третьего, если потребуется. Мы встречались на заранее оговоренных гребнях и отрогах и держали друг друга в поле зрения, когда это было возможно.

Первым участком была широкая, открытая чаша. Три пошла первой, и я сверху наблюдала, как она закладывает виражи с одной стороны на другую, словно режет мрамор. Она остановилась на гребне по правую руку от спускающегося лыжника и помахала мне рукой. Снег лежал толстым слоем, как сахарная глазурь. Сверху на нем была ветровая корка, но как только ты ее пробивал, дальнейший спуск становился гладким. Я спустилась вниз, за мной последовал Квентин.

Далее был маленький спуск, который вновь сгибался в правую от лыжника сторону. Квентин пошел первым, и, хотя мы не видели отрога, на котором он должен был остановиться и ждать, мы услышали его крик, как только он благополучно туда добрался.

«Тут охренительно красиво! – закричал он из-за угла, и небольшое эхо зазвенело в горах. – Давайте!»

Три спрыгнула, оставив меня заметать за ней следы на этом участке. Услышав голос Три, я последовала за ней. Это было восхитительно. Ожившая японская мечта. Спуск был крутым, а лежавший снег был глубиной в несколько футов. Никакой ветровой корки. Я чувствовала себя так, словно одновременно поднималась и падала.

А потом я упала по-настоящему. Я сделала четыре или пять поворотов, а потом просто споткнулась. Это было странное падение, потому что обычно падение на таких крутых склонах оборачивается многократными сальто, «бочками» и «колесами», после которых снег набивается во все твои отверстия. Нельзя просто споткнуться и упасть на такой суровой местности.

«Это было странно», – сказала я, поднимаясь на ноги. Встав, я перенесла вес на левую ногу, чтобы стряхнуть с себя немного снега, и, когда сделала это, моя левая нога целиком провалилась в снег. Я не заметила этого, но, по всей видимости, моя левая лыжа слетела с ноги во время падения.

Очень странно, думала я. Перед тем как мы отправились на восхождение, я увеличила показатель DIN[31] в настройках креплений; чем выше DIN, тем меньше шансов на то, что ваши лыжи соскочат при падении. Мое падение было несерьезным. Лыжа не должна была слететь.

Я вытащила левую ногу из снега и просканировала окружающее пространство в поисках своей лыжи. Ничего. Я утоптала снег, чтобы создать достаточно крепкую платформу для своей левой ноги и повторно просканировала все вокруг. Посмотрела налево, направо, вверх и вниз. Ничего. Она могла быть только в одном месте: внутри холма, под снегом.

Блин.

Я стала кричать Квентину и Три. Они прятались за углом, вне поля зрения, но я знала, что они должны меня услышать.

«Я тут немного шлепнулась, – кричала я. – Дайте мне минутку».

Я вынула ногу из правой лыжи, поместила ее в снег и опустилась на колени. Вытащила руки из лямок рюкзака, положила его рядом с лыжей и отстегнула лопату. Такие ситуации – одна из причин, по которым надо обязательно брать с собой лопату, отправляясь в бэккантри. Я начала раскапывать небольшой участок подле себя, проклиная тот факт, что я всегда смеялась над предложениями надеть маркерные ленты, маленькие флуоресцентные ленточки, которые привязывались бы к лыже и при падении разматывались бы. Если бы я привязала несколько таких лент к своим креплениям, я бы сейчас искала только их.

Несколько минут я покопала вот так, а потом довольно неожиданно почувствовала разряд электричества по всему телу. Осознание мгновенно охватило меня. Я резко прекратила копать.

Ты копаешь в центре спуска. Над тобой никого. Никто тебя не видит. Забудь о лыже.

С точки зрения лавинной безопасности, я творила очень большую глупость. Оказаться в опасном месте, где на тебя никто не смотрит, это одно. Но оказаться там и начать выкапывать яму в снегу над собой? Это желание умереть.

Касательно умения прислушиваться к интуиции у меня был небогатый послужной список. Но когда речь заходила о реальной опасности, я была вся внимание. В то мгновение, когда я почувствовала, что волоски на загривке у меня поднимаются, сигнализируя о максимальной концентрации, я начала собирать рюкзак. Перебросила его через плечо, прикрепила к правой лыже и принялась прокладывать себе путь по оставшейся части спуска и за угол, а-ля фламинго.