Свое первое жилище я купила в двадцать три года, еще на этапе строительства. Год спустя, когда стройка закончилась, я въехала в свой новенький дом. Я светилась от гордости, как и мой отец. Первое, что я сделала, перебравшись туда, – организовала обувной стеллаж. Пара за парой я наполнила его изумительно начищенными туфлями на высоком каблуке. Зелеными, фиолетовыми, коричневыми, каштанового и красного цветов. Список можно продолжать долго. Расставляя каждую пару, я внимательно следила за тем, чтобы осталось одно пустое место. Потом я взяла в руки последнюю пару туфель. Они были идеальными; это была пара туфель на маленьком каблуке, черные, из лакированной кожи. Я поставила их на видное место, в самом центре, чтобы они служили каждодневным напоминанием обо всем том, с чем я ассоциировала себя, во что так усердно стремилась обратиться.

Следовать по стопам отца оказалось для меня совсем нетрудным делом. Во-первых, я действительно талантливый подражатель. Так как я была человеком с тремя старшими сибсами, мне было гарантировано развитие таланта на поприще мимикрии. Я смотрела, слушала, училась, и спустя два десятка лет на фураже из жизней своих сибсов мне было так же легко надеть на себя оболочку их индивидуальностей, как когда-то было легко надевать доставшуюся от них по наследству одежду. Другая причина, облегчившая мою задачу, крылась в том, что мы с отцом выкроены из схожего материала. Мое превращение в него никогда не походило на попытку куска мешковины обратиться в шелк, скорее это был тот случай, когда хлопок пытается стать слегка измененной версией хлопка. Как если бы плотный хлопок, из какого шьют чиносы, решил стать сирсакером или вельвет решил обратиться в оксфорд.

Мне никогда не приходила в голову мысль, что в этом стремлении может быть что-то неправильное. Оглядываясь в прошлое, я думаю, что так происходило потому, что мне никогда не приходилось слишком уж сильно напрягаться, чтобы превратиться в своего отца, нужно было только кое-что подправить тут и еще чуть-чуть там. За исключением нескольких деталей имитация была безукоризненной.

Я потратила свою жизнь на то, чтобы следовать по пути, проложенному моим отцом, я с легкостью запоминала и отыгрывала своего персонажа из этого сценария. У меня сложился целый стиль поведения и взаимодействия с миром, казавшийся вполне неплохим. Я в точности знала, что случится в следующий момент и что последует за этим. Мне никогда не приходило в голову учесть все те шаги, что потребуется сделать, чтобы стать кем-то другим, задуматься о неловкой и часто болезненной «резьбе» по живому, которой занимались другие, представить, как много работы по приданию формы и строганию проделывали другие, чтобы раскрыть индивидуальность. Зачем мне проходить через все это, когда дорожка уже вымощена, когда передо мной уже обозначена четкая линия ската?

«Потому что, – произнес одним теплым зимним вечером в Японии Джозеф Кэмпбелл, – если ты видишь свой путь прямо перед собой, вымощенный шаг за шагом, знай, это не твой путь».

Если я не могу быть своим отцом, значит мне придется быть самой собой. Это казалось довольно простым и понятным.

«Мне просто нужно быть самой собой», – подумала я.

Легче сказать, чем сделать.

Я никогда не сомневалась в своей способности довести до конца это путешествие. Если не брать в расчет серьезные травмы, то мне не составит труда преодолеть 4 миллиона футов, – мысль о том, что у меня не получится, даже мельком не посещала меня. Я знала, из чего соткано мое эго; я знала глубины своей силы воли. Я обязана была довести дело до конца. Но это личностное путешествие оказалось другим. Роли поменялись. Я не была уверена, что просто могу быть собой; я не была убеждена, что способна на такой подвиг.

*

Я стояла на стоянке машин позади одного из крупнейших отелей Нисеко, потому что именно туда подъезжали автобусы. Я обмотала шарфом шею и взглянула на часы: 17.54.

Потерла одну сторону шеи рукой. Сориентироваться на железнодорожных станциях уже само по себе подвиг. А сделать это с невероятно тяжелой лыжной сумкой, огромным чемоданом на колесиках и рюкзаком средних размеров не что иное, как самое настоящее чудо, чудо, от которого моя шея неслабо пострадала.

На большинстве железнодорожных станций в сельской Японии не предусмотрены эскалаторы или лифты. С одной платформы на другую людей перемещают лабиринты взаимосвязанных лестниц. Кажется, будто сам Сальвадор Дали приехал в Японию и написал каждую станцию прямо у тебя на глазах. Во многих отношениях они выглядели безумно красивой иллюзией, но для меня и моего багажа они была самым настоящим сраным кошмаром.

Всякий раз, когда мне нужно было сменить платформу, чтобы успеть на стыковочный поезд – а такое происходило каждый божий раз – у меня было два варианта. Первый – соскочить с одного поезда со всем своим снаряжением, подняться по нескольким лестницам, пройти по связующему переходу, соскользнуть вниз по очередной лестнице и попасть в следующий поезд. Второй – просто лечь на пути вместе со всей экипировкой.

Я выбирала первый вариант, но не стану лгать, в середине этого тяжкого испытания я практически всегда сожалела об этом.

Потому что все эти соскакивания, подъемы и скольжения со снаряжением наперевес – одна большая ложь.

На самом же деле мне приходилось изо всех сил тянуть свои сумки за собой до тех пор, пока они каким-то образом не вываливались из вагона поезда. После этого я тащила их вверх по длинной лестнице. Если мне хватало энергии, я проделывала это за один заход, но в большинстве случаев каждая сумка путешествовала по отдельности. Иногда мне помогали добродушные незнакомцы, и под «иногда» я подразумеваю всего раз. Когда я поднимала себя и все свои сумки на верхнюю лестничную площадку, я принималась толкать все добро по переходу (потому что к тому времени я была уже слишком уставшей, чтобы тащить его, не говоря уж о том, чтобы нести на себе), а потом без всякой задней мысли я громко кричала: «Бомбы сброшены!», швыряя свое снаряжение вниз с лестницы, и оно падало на платформу. Если удача мне благоволила, убитых на платформе не было, и меня уже ждал поезд.

Важно отметить, что во всей этой последовательности действий не упомянуты этапы сбора поклажи, выноса ее из номера отеля, транспортировки до машины и проноса по железнодорожной стации к окошку кассы. Равно как и этапы выноса вещей с вокзала, погрузки их в фургон, выгрузки и протаскивания через лобби отеля прямиком в номер, где я тут же падала замертво от усталости.

За три недели регулярного повторения этой последовательности действий я нажила проблему – она лучами расходилась из правой стороны шеи, достигая пальцев рук и правой лопатки, откуда следовала вниз по спине. И хотя я была почти уверена, что виной тому моя привычная вокзально-багажная процедура, я не могла не обратить внимание на то, в какое время начались эти неприятности. Тупая боль превратилась в постоянную и острую ровно в тот день, когда в Токио приехали мои родители. Казалось, моя голова резко откинулась назад, как только я почувствовала их приезд в город: «Что! Кто здесь?»

Я вновь посмотрела вниз. Автобус ехал из аэропорта Саппоро и должен был прибыть ровно в шесть часов.

Время было 17.57.

Мне не терпелось увидеть родителей, но я была напряжена и нервничала. Они приезжали как раз тогда, когда я осознала, что все это время, всю свою жизнь была тигром, маскировавшимся под козлика в стаде – их стаде. И хотя я уже увидела свою тигриную морду, впервые в жизни, мне еще только предстояло услышать свой тигриный рык, и я не до конца понимала, как мне удастся это сделать, стоя рядом с отцом. С самого детства я всегда прислушивалась к его голосу – он был маяком, направляющим светом, в размеренном ритме блеявшим о правильном и неправильном, вверх и вниз, да и нет. Я топталась туда-сюда по сухому снегу, скрипевшему у меня под ногами. Я посмотрела вниз на свои темно-зеленые ботинки. Снег пришел несколькими днями ранее: с неба стали падать огромные пушистые снежинки и уже не останавливались. Весь город теперь выглядел так, словно на него набросили толстое одеяло. Все улицы были ярко-белыми, а за перьями снега висело небо цвета индиго. Была середина декабря, и в «Гранд Хирафу», крупнейшем из четырех курортов региона, выпало наконец достаточно снега, чтобы его двери открылись для желающих. Снежный покров был еще неполным, но мне удалось откатать три дня, и все это время мне приходилось уворачиваться от столкновения с большими зарослями бамбука, верхушки которого по-прежнему торчали из-под снега.