Мы с семьей были в отпуске, когда я подхватила эту бактерию. По всей видимости, я съела что-то не то или (это более вероятная причина) напилась таким количеством воды из озера, что мой ЖКТ стал напоминать гниющую птицу. Короче говоря, много дней подряд у меня была фонтанирующая диарея, и остаток отпуска я вынуждена была провести в помещении. Мама приносила мне рисовые пирожные и чистую воду.

На вторую ночь своего карантина меня разбудил какой-то особенно громкий, поразительный звук надвигающегося полуночного просера. Я пулей выскочила из кровати и побежала в туалет, надеясь, что успею добраться до унитаза. Я успела, и когда эвакуация завершилась, я протащила свое вялое тельце обратно в комнату и рухнула на кровать – к сожалению, именно в этот момент мои «воды» решили отойти вновь. Горячие слезы катились у меня из глаз, пока я снимала с себя только что испачканные штаны.

На следующий день в моем дерьме была кровь.

«Так, – сказала мама с выражением обеспокоенности на лице, – давай-ка покажем тебя доктору».

Мы отправились за скорой помощью, и доктор стал задавать мне массу вопросов о том, что я ела, сколько воды выпила, сколько мне лет и случалось ли со мной нечто подобное раньше.

«А вы уверены, что в стуле была кровь?» – спросил он.

Я кивнула.

Он повернул свое детское лицо к моей матери. «Вы уверены? – повторил он вопрос. – Мы нечасто сталкиваемся с подобным в случаях с обычным пищевым отравлением. У нее уже начались месячные? Есть ли шанс, что это может быть менструальная кровь?»

«Нет, – сказала мама, и в голосе ее звучало недоверие. – Нет, этого не может быть. Не одновременно с отравлением. И к тому же она еще слишком юна».

Но ответом было «да». Мне было 13, а это не «слишком юна». Так я узнала, что я женщина – моя женская натура с того момента навсегда стала ассоциироваться у меня в сознании с диареей, и такой мощной, что меня пришлось везти в отделение «Скорой помощи».

Несколько месяцев спустя я сидела за кухонным столом вместе с мамой и одной из своих теток. К моему великому смущению, мама принялась рассказывать тете историю с моими месячными.

«Она так болела, – говорила мама. – Я просто не могла поверить. В одну из ночей она даже наделала себе в штаны, бедненькая».

Я почувствовала, как мое лицо становится ярко-красным.

«А потом мы нашли кровь в ее стуле, – продолжала она. – Отвезли ее к доктору, и я испытала шок, когда он предположил, что это может быть менструальная кровь. Но так оно и было, и с того момента она стала как заводная». Мама посмотрела на меня. «Верно ведь? – спросила она. – Как заводная».

Я кивнула и почувствовала, что лицо мое меняет цвет – с ярко-красного на фиолетовый. Я была унижена. Я потянулась рукой к блюду с печеньем, стоявшему на столе, и отчаянно надеялась избежать зрительного контакта с тетей.

А потом услышала его.

Смех.

Громкий смех. Такой, который буквально извергается изо рта. Такой, который показывает, что человек изо всех сил пытался сдержаться, но просто не смог, а потому выдал такой громкий взрыв с придыханием. Я не подозревала, что мой 18-летний брат и один из его друзей все это время стояли на нижней ступеньке лестницы. Все. Это. Время.

Я метнулась из кухни в свою комнату и проплакала там не один час.

В моей жизни было много примеров, когда люди, времена и места увязывали женственность со стыдом, но этот был самым болезненным. Этот пример я могла вспомнить со всей ясностью. С того момента я стала считать свою принадлежность к женскому полу чем-то постыдным, чем-то, над чем можно смеяться и потешаться, чем-то, что идеальным образом сочеталось с… дерьмом. Это была не единственная причина, по которой я подавляла свою женственность; на своем жизненном пути я нашла и множество других. Более того, даже это мое путешествие служило доказательством того, что я собрала довольно внушительный компромат на нее. Так что представьте мое удивление, когда я увидела некоторые проблески своей женственности в собственном отражении на Бали. Я заблуждалась всю свою жизнь.

Этот тигр вовсе не был похож на того, над кем можно было бы посмеяться. Я мельком увидела нечто гораздо более впечатляющее.

*

Я покинула Бали в конце ноября с пятью фунтами новой плоти на бедрах и парой щепоток мудрости в голове.

В моменты тишины я высекала ее из почерпнутого в общении с девочками, начала читать книги, которые прислал мне Крис. Одна меня поразила особенно сильно. А если конкретнее, то сильно поразила меня одна строчка из нее.

В «Танце дочери-раскольницы» Сью Монк Кидд пишет: «Правда может освободить тебя, но сначала она до основания разрушит безопасный, милый мирок твоей жизни».

Часть III

Страна Восходящего солнца

«Что он должен уничтожить, так это собственный нежно любимый, лелеемый характер, и нет в этой борьбе за обретение самого себя более трудной задачи для истинно добродетельного человека, чем одолеть эту трусость перед высшей своей природой, принести в жертву идеал, отвергнуть тот ролевой шаблон, который он всегда старался воплощать в течение жизни».

Генрих Циммер,

«Король и труп»

Глава 14

Горячие ванны, голос и повторяющийся сон

Я начинаю немного нервничать, когда мне приходится проходить таможенный контроль в других странах, но в этот раз на досмотре я была совершенно разобранной. Впрочем, мое нервное напряжение никак не было связано с японскими пограничниками, стоявшими впереди, – зато было очень даже связано с Крисом.

Проходя через стойки регистрации, получая одобрительный кивок и очередную порцию печатей в паспорт, а потом направляясь к залу для прибывающих в международный аэропорт Нарита, я не переставала прокручивать в голове уйму вопросов.

Узнаю ли я его? А что, если нет? Что, если пройду мимо него? Какого он там роста? Интересно, будет ли он с бородой или все-таки без? Был ли он чисто выбрит, когда мы последний раз говорили по Skype? Но что, если я его не узнаю?

Встречи в аэропорту – важная вещь. На всем протяжении моей жизни они всегда были зарезервированы для близких друзей и членов семьи, а потому мне было странно встречаться с Крисом в аэропорту, человеком, которого я во многих аспектах по сути даже не знала.

Где он будет ждать меня? Как будет стоять? Во что будет одет?

На все эти вопросы я могла ответить довольно точно, когда дело касалось моих обычных встречающих, но относительно Криса у меня не было никаких представлений. Я подумала, что было бы хорошо знать, как выглядит его затылок, ведь если бы я знала, я смогла бы тогда высмотреть его в толпе. Тогда-то я и поняла, что меня обуяла самая настоящая паника. Впрочем, хуже было то, что я не знала, что делать, когда увижу его.

Надо ли поставить сумки на пол? Стоит ли обнять его? Если обниму, то полностью или лучше обнять одной рукой, не опуская вещи? Твою мать, а что если я обниму одной рукой какого-нибудь другого человека, не Криса? О, господи, это такая жесть, это так неловко. Мне следовало просто сказать ему, что встречу его в отеле.

Приступ паники был в самом разгаре, когда я наконец заметила его – оказалось, что сделать это относительно легко. Мы ведь были в Японии в конце концов, а Крис был белым чуваком шести футов роста. Его восхитительные глаза цвета воды в бассейне выглядывали из-под козырька изрядно заношенной синей бейсболки, над которым красовался логотип его любимого горнолыжного курорта. Он был одет в черную куртку из софтшелла, джинсы, которые были ему немного коротки и парусиновые ботинки для хайкинга. На лице у него была легкая щетина после утреннего бритья, а улыбка и каждая черточка его лица буквально говорили: «Иди сюда. Иди в мои объятия». Я пошла в его сторону, бросила сумки к ногам и прижалась к его груди. Он крепко обнял меня своими руками.

«Привет, птичка», – мягко прошептал он мне на ухо. Это прозвище он дал мне в Барилоче. Он называл меня Птицей, или Птичкой, из-за того, что я часто напевала ту песню Энни Леннокс, усаживаясь на кресло подъемника.