Слушая, как Алекс и Уитни говорят о своих жизнях там, дома, об этих близких-к-идеальным копиях моей собственной жизни, которую я поставила на паузу, решив погнаться за очередной синей ленточкой, я никак не могла наладить связь с ними. Я вдруг поняла, что мне неинтересно их слушать. Мне наскучили разговоры о повышениях и прибавках к зарплате. Наскучили обсуждения браков и детей. Наскучила жизнь, ожидавшая меня дома, та, к которой я должна была вернуться по окончании всего приключения и над построением которой так усердно трудилась. И именно тогда, в паузах между разговорами и набиванием ртов куриным соте, я впервые начала яснее понимать некоторые вещи.

Я думала, что смысл моего путешествия в катании на лыжах, в ловле некоего мифического журавля в небе, с поимкой которого я должна была бы вернуться обратно к прежней жизни, укрепленная этим колоссальным достижением и осознанием того, что теперь буду задавать еще больше жару, чем раньше, быть еще круче, чем была. Но когда я услышала разговоры своих подружек, обсуждавших собственные вариации точно такой же жизни, меня охватило всеподавляющее чувство того, что где-то я сильно ошиблась, что где-то по пути мой первоначальный план претерпел изменения, а я этого даже не успела понять.

Я слышала, как дверь с хрустом открывается. Внутрь начинает проникать свет и, отражаясь от воды, ослепляет меня своей яркостью. Я закрыла руками глаза.

Мое удивление быстро сменилось замешательством. Я не понимала, действительно ли по-прежнему хочу того, чего хотела всю жизнь, и хотела ли я когда-нибудь всего этого на самом деле. Если нет, то чего же я хотела вместо этого? Я не могла дать ответ. Свет был ослепительно ярким, он лишал меня всякой возможности разглядеть хоть что-нибудь. Я чувствовала, как понемногу съеживаюсь, корчусь внутри собственного тела. Меня пугала неопределенность. Я всегда знала, что должно произойти дальше, и осознание того, что мое путешествие буквально ускользало у меня из-под ног, глубоко тревожило меня.

«Когда все успело измениться?» – спрашивала себя я. Я пыталась держаться, но чувствовала, что все ускользает куда-то вниз.

Новая Зеландия. Все поменялось в сраной Новой Зеландии.

Моим глазам потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к яркому свету. Что именно изменилось, по-прежнему было загадкой, но одно было ясно наверняка: что-то определенно изменилось.

*

Я всегда любила плавать, но я не из тех девчонок, которые просто любят поплескаться в воде. Что неудивительно, мне нужна какая-то цель. Я люблю выходить из воды, понимая, что проплыла определенное количество кругов или что добралась до какой-то осязаемой, понятной цели. И все-таки в один из дней на Бали я решила просто полежать на волнах. Я просто дрейфовала, позволив течению нести меня туда, куда ему хочется. Вода обволакивала меня как шелк, неуклонно перемещая меня из одного места в другое, а солнце светило с небес, покрывая весь Индийский океан слоем сверкающих искорок. Пока я дрейфовала на воде, мои мысли уносились в прошлое, возвращаясь к Новой Зеландии и тому, как она стала такой, какой была теперь.

В какой-то момент времени, много-много эпох тому назад, Новая Зеландия была частью суперконтинента, и контуры ее целиком и полностью определяла земля, окружавшая ее со всех сторон, земля, к которой она была привязана все время своего взросления. Кто-то может сказать, что земля была единственным, что она когда-либо знала. Со временем, впрочем, она откололась от суперконтинента; быть может, потому что хотела, чтобы на нее смотрели как-то по-особому, а может, потому что ее мать постоянно спрашивала ее: «Откуда ты такая взялась?»

В ответ Новая Зеландия решила уйти в свободное плавание. Большое, сумасшедшее плавание за синей ленточкой, которое, как она думала, даст ответ на все ее вопросы и станет доказательством всего того, что она мечтала доказать другим. Так она и начала нарезать круги, проплывая по каждому из океанов, пока однажды не обнаружила себя бессмысленно дрейфующей в море, кружащейся в потоке воды. Кто мог винить ее за это? Она устала и чувствовала себя немного потерянной, потому что плавание кругами оказалось труднее, чем она предполагала, ведь луна, приливы и подводные течения все время мешали, сбивая ее с курса.

В конечном счете Новая Зеландия, продрейфовав в океане, пришла к поразительному открытию: она поняла, что не может вернуться назад, что суперконтинент теперь стал другим, не таким, каким она его помнила, и что отколовшись от него, она в первую очередь запустила в действие какой-то другой механизм, дала начало чему-то совершенно другому. А потом, и это ведь совершенно логичный научный аргумент, до Новой Зеландии дошла другая поразительная мысль, мысль о том, что смысл ее плавания был не в том, чтобы поплавать, а в том, чтобы повзрослеть, отыскать свое собственное место в этом мире и, заглянув под воду, увидеть саму суть себя – включая и то, что она прятала и скрывала ради того, чтобы уютно примоститься под боком у суперконтинента, как еще один великолепный кусочек доставшейся в наследство мозаики.

Давайте предположим, что все это произошло много-много эпох назад, и каким-то образом, спустя много времени, Новая Зеландия нашла свое место и теперь встала там на якорь, в глубоком, потрясающем своей красотой океане, словно величественная королева. Королева, которая, увидев подле себя других выносливых пловцов, дрейфующих в океане, тонущих в море, в воде самолюбия, наивности и ярко-синих ленточек, наверняка бросила бы им спасательный круг. А если бы он не помог, она бросила бы что-нибудь покрупнее, лишь бы только не дать утонуть этим пловцам – отправила бы им на помощь спасательную шлюпку, например. Она сделала бы это затем, чтобы пловцы наконец поняли, что никакие старательные попытки «собраться с духом» и «вести себя, как мужчина», не приведут их туда, где они должны в конечном счете оказаться и не сделают их теми людьми, которыми им суждено стать в этой жизни.

Я ошибалась насчет Новой Зеландии и ошибалась насчет битвы в декорациях амфитеатра, которую мы с ней вели. Она не пыталась пригвоздить меня к земле в попытке остановить меня. Нет. Она пыталась бросить мне спасательный круг. Она пыталась перенаправить меня, замедлить мое движение, чтобы рассказать мне о том, каково это – быть одинокой женщиной в водах океана или, как это было в моем случае, в горах. Она пыталась преподать мне урок о том, что необходимо оставить все это позади, о том, как важно уйти от всего, что ты знал, чтобы стать тем, кем ты должен стать. Она пыталась задать мне простые вопросы.

Неужели это то, чего ты хочешь, отныне и присно?

Неужели хочешь, чтобы твоя жизнь определялась твоей способностью собирать ленточки и побеждать в забегах с яйцом в ложке? Неужели ты хочешь быть женщиной, чей единственный способ общения с миром состоит в попытках «быть, как мужчина»? Кто придумал, что твой успех возможен только, если ты спрячешь ото всех какую-то часть себя, своей идентичности? Неужели это и правда была ты сама?

В тот момент я смогла наконец четко разглядеть Новую Зеландию.

«Посмотри вниз», – шепнула она.

Я выпрямилась, встав во весь рост в теплой балийской воде, и наклонила голову вниз. Яркий свет мелькнул на поверхности воды. Я прищурилась, глянув на окружающий меня мир одним глазом.

«Смотри», – прошептала она снова.

Я моргнула, и мои зрачки наконец сузились, приспособившись к яркому свету. Я посмотрела вниз на воды Индийского океана, и они выглядели так, словно все это время спокойно ожидали меня. Я пристально смотрела на свое отражение и не могла отрицать того, что видела своими глазами. Я видела тигра, чьи ярко-голубые глаза внимательно смотрели на меня из отражения. Я была ошеломлена и не сходила с места.

Неужели я всегда так выглядела? Если да, то я заблуждалась всю свою жизнь. Все эти годы я была неправа.

*

В июле 1994-го у меня случилось серьезное пищевое отравление. Технический термин, обозначающий мой недуг, звучал как Campylobacter jejuni, и чтобы вы просто поняли масштабы заболевания, я скажу вам, что словосочетание «обильное кровотечение в желудочно-кишечном тракте» часто идет в связке с этим диагнозом. Так что нет, это не просто «campy»[28].