«Я обожаю пирог с ревенем, но обладаю патологической неспособностью задвигать ящики в комодах и шкафах», – признался мне в один из вечеров Крис.

«Я тоже обожаю пирог с ревенем! – сказала я. – И в этой жизни нет практически ничего, что раздражало бы меня сильнее, чем люди, не закрывающие шкафы и ящики! Мне нравится танцевать, – добавляла я: – Тебе следует об этом знать. И еще, ты знаешь, что пионы – мои любимые цветы, потому что они выглядят так, как выглядела бы роза, если бы у нее из задницы вынули шипы?»

«Я великолепный танцор, очень, очень классный, – отвечал Крис, – и я не знаю, что такое пионы. Может, стоит почитать о них».

Впрочем, речь шла не только о пионах и пирогах; мы обсуждали и более значимые вещи. Он уже знал о моей 4-миллионной цели, а посему я объясняла ему, почему поставила себе именно эту цель, рассказывала о долгих, длящихся всю мою жизнь, поисках чего-то большего, чего-то лучшего и более значимого, о своем бесконечном поиске синих ленточек. А он раскрывал мне подробности своего прошлого, причины, по которым вокруг него возникли все эти невидимые стены. По мере нашего общения я стала открывать для себя удивительную глубину личности Криса. Прямо под его бородой были спрятаны огромное сердце и неожиданная мирская суетность. Он был чувствительным, хорошо начитанным и много путешествовавшим. Он находил время на исследование религии и духовности, равно как и на познание самого себя. Я наблюдала за тем, как загадочный отшельник раскрывается, эволюционируя в любознательного и сострадательного мужчину. Это открытие было мне по душе.

Когда слова иссякали, мы просто лежали и смотрели друг на друга на своих экранах. Сидели и глазели. За время нашего общения по электронной почте и Skype я не могла отделаться от ощущения, что между нами разыгрывается что-то серьезное, хотя мы оба демонстрировали сдержанный оптимизм. Я замечала, что скучаю по нему. Ловила себя на том, что смотрю на часы, прикидывая сколько сейчас времени в Калифорнии, думая, не спит ли он и пришел ли уже с работы, раздумывая, не слишком ли рано или, наоборот, поздно для звонка ему. Я знала, что он мне нравится, но не была уверена почему: потому что он действительно мне нравился или потому что общение с ним было приятным отвлечением, чем-то, что не давало мне окончательно превратиться в одичавшую собаку или, прости господи, в бешеную.

Как-то ночью мое любопытство вышло из берегов.

«Как ты думаешь, что тут вообще происходит?» – спросила я.

«Ну, – ответил он, – я не совсем понимаю, что в этом увидела ты, но для меня это что-то из трех вариантов».

«Ага, – закивала я, – продолжай».

«Либо это пылкий и серьезный отпускной роман, нечто такое, что покажет мне, какие любовь и страсть возможны в моей жизни».

«Так…» – сказала я, думая о двух оставшихся вариантах.

«Либо это старая знакомая схема в духе «я попался на твой крючок, потому что ты совершенно недоступна, а значит, мне нечего бояться»… и я очень надеюсь, что это не наш вариант. Или, кто знает, может, все очень серьезно. Я понятия не имею, но я открыт к поискам ответа».

«Хорошо. Я тоже не знаю, но мысль о поисках мне нравится, – сказала я. – В какое время сможешь завтра поговорить со мной?»

Глава 10

Щелкунчик, итальянка и гравийная парковка

Прошло почти три месяца с начала моего путешествия, когда я смогла наконец с большим трудом преодолеть отметку в 1 миллион футов. Я была безумно рада этому достижению, но всерьез опасалась праздновать его. Я отставала от своего графика почти на целый месяц и к тому моменту уже была истощена физически. Во Флок-Хилле я очень много отдыхала, но казалось, что это не дает никакого эффекта. Просыпаясь на следующее утро, я чувствовала себя так же, как вечером, – захмелевшей от усталости. Словно каждая косточка в моем теле говорила на староанглийском говоре, который они разучили за ночь: «Отдохни. Приляг своей усталой головой на ложе».

«Нет», – отвечала я довольно твердо. Я не могла позволить себе отстать от графика еще сильнее, чем уже отставала.

Я проснулась, съела завтрак и поехала в место под названием «Броукен-Ривер». Я слышала много хорошего об этом клубе, но мой оптимизм, родившийся под лозунгом «притворяйся, пока это не станет правдой», уже иссякал. Тон, который я избрала для общения со своими англосаксонскими гостями, выдавал меня с головой. Я приехала на парковку спустя двадцать минут езды по дороге, ведшей к базе, которая больше походила на тропинку для хайкинга, проложенную слепым человеком. Выгружая экипировку с заднего сиденья, я заметила что-то похожее на гондолу. Гондола! На клубном поле! Меня тут же обуяли радостные эмоции.

Но приблизившись к месту, я осознала, что увидела не совсем гондолу. Я толком не поняла, что это вообще такое было. И хотя по размерам эта штука была достаточно велика, чтобы люди смогли в ней кататься, по внешнему виду она больше напоминала шаткий элеватор для зерна, нежели нечто, придуманное для безопасного и комфортного перемещения людей. Территорией никто не управлял, но, к счастью для меня, кто-то добрый оставил записку:

ПОТЯНИТЕ ЗА ЧЕРНУЮ РУЧКУ

Я потянула, и дверь, ведшая в огромное металлическое ведро, распахнулась. Оказавшись внутри, я увидела другую записку. Она была такой же подробной, как первая:

НАЖМИТЕ ЗЕЛЕНУЮ КНОПКУ

Я нажала зеленую кнопку. Раздался громкий звуковой сигнал, и я просканировала окружавшую меня местность на предмет сдающего задом грузовика. Не-а. Никаких грузовиков. Писк прекратился, и секунд на 45 воцарилась полная тишина. Решив, что хитроумное приспособление сломалось, я ухватилась за дверную ручку изнутри и открыла дверь. В тот самый момент весь механизм пришел в движение и дверь резко захлопнулась. Я присела, преисполненная благодарности за то, что моя правая кисть и соответствующая рукавица по-прежнему связаны с остальной рукой, а не валяются оторванными. Контейнер, или короб, или называйте его как угодно, стал резкими, отрывистыми толчками двигаться вверх по металлической колее. Ощущения были такие, словно я поднималась вверх в вагонетке американских горок производства 1922 года. Оказавшись на вершине, я наткнулась на платформу, сделанную из тридцати или около того секций решетки, беспорядочным образом сваренной в нечто единое. Пока что «Броукен Ривер» выглядел, звучал и ощущался как гигантская смертельная ловушка, но я прошествовала далее.

Я спустилась с платформы и в конечном счете набрела на будку билетера. Женщина, стоявшая внутри, казалось, была раздражена моим приездом, словно я оторвала ее от важного дела, помощи другим людям, которых тут было… ровно ноль. Она продала мне билет и с густым итальянским акцентом спросила: «У вас есть упряжь, да?»

Я посмотрела на себя сверху вниз.

А что, похоже, что у меня есть упряжь? Если бы была, я бы наверняка пустила ее в ход, придумав какой-нибудь самодельный хомут безопасности для той сраной херни, на которой только что поднялась сюда, но вы ведь не видите никаких карабинов, свисающих у меня с промежности, не правда ли?

Это было сказано в комфорте и безопасности моих собственных мыслей, а потом я подняла взгляд – довольно невинный – и громко проговорила: «Нет, мне придется арендовать ее у вас?» Я была довольна собой, поскольку ответила на вопрос и одновременно задала свой (совершенно нормальная вещь для народа киви), но спустя мгновение стала размышлять, зачем мне вообще, бога ради, нужна эта упряжь?

Милая итальянка просунула мне билет через прилавок, а затем швырнула в мою сторону упряжь, шедшую в комплекте с куском грубо вырезанной воловьей шкуры, сшитой в форме рукавицы-прихватки. Сама упряжь больше походила на кожаный ремень с закрепленным на нем куском металла, свисавшим с правой стороны. Чрезвычайно вежливая и неимоверно полезная женщина за прилавком, должно быть, заметила, что мои глаза широко раскрылись от удивления. «Эта штука вам понадобится для «щелкунчиков». Вам покажут, как ею пользоваться, когда будете наверху», – сказала она без малейшего намека на снисхождение.