Вдобавок я дивилась, как что-то может одновременно расти и таять.

Мои жалкие человеческие глазки, разумеется, не видели, как ледник подползает вперед,

но я знала, что он движется, и не только потому что вычитала это в брошюре в сувенирной лавке. Я знала это, потому что могла расслышать его движение. Жуткий звук раскалывания, словно низкий шепот в темноте, идущий из источника, происхождение которого ты не совсем понимаешь, а потом громкий треск, который слышишь, когда ломаешь лед, чтобы бросить его в стакан с 7-Up, только усиленный тысячекратно.

Пока полуденное солнце обрушивало на ледник свои лучи, я слышала, как лед прилагает все усилия к тому, чтобы вздохнуть; грудь его с такой силой рванула вперед, что в конечном счете взорвалась, раскалывая те части себя, которые ледник больше не мог тащить за собой. Я слышала, как эти куски хлопают, перед тем как плюхнуться в воды озера внизу. Но это были не куски; по размерам они были гораздо крупнее. Это были целые небоскребы, выкрашенные в синий цвет, и они кувырками опрокидывались в гигантское водяное тело озера. Они прошивали его гладь, ныряли глубоко вниз, а потом начинали отвоевывать себе дорогу назад, к поверхности, как будто стремясь глотнуть воздуха, и во все стороны от них расходились громадные волны. Потом цикл повторялся. Ледник стонал и натягивался в попытке приноровиться к своим новым размерам, а затем раскалывался, трещал и сбрасывал целые куски себя вниз в попытке найти место новому льду. Вот только новый лед все так же оставался закопанным где-то далеко, в сотнях миль от этого места, там, где его невозможно было разглядеть.

Пока что моя работа заключалась в том, чтобы стоять на вершине айсберга и созерцать, широко раскрыв глаза и ощущая, как за ушами появляются крошечные капельки влаги. Но мне понадобится совсем немного времени, чтобы испытать такое чувство, будто я стою прямо на поверхности ледника, чтобы увидеть, как много его скрыто под толщей воды и как он с грохотом сбрасывает в нее одну свою оледенелую секцию за другой. Я думала, что знала, в чем смысл моего приключения. Думала, что контролирую его ход. Но как выясняется, путешествие, в которое я пустилась, оказалось куда масштабнее меня самой и моей способности всюду прошибать себе дорогу бараньим рогом.

Вы же знаете, как это происходит, правда? Какой-нибудь маленький крючок цепляет наше самолюбие и заманивает нас к линии старта, впутывая в приключение. Но остальное, истинная причина, подтолкнувшая нас к путешествию, – ну, прежде чем мы ее разгадаем, мы должны дождаться первых трещин и обломков.

Я чувствовала присутствие Криса рядом с собой и заметила, что его рука скользнула в мою. Я взглянула в его зеленовато-голубые глаза и в тот момент безумно захотела узнать, каково же это – окунуться в них. Он наклонился вниз, чтобы поцеловать меня и, о да, вода была теплой.

Глава 7

На краю мира

Многие люди называют Ушуайю «el fin del mundo» – краем мира, – но для меня она ощущалась как его начало. Главным образом в силу того факта, что по приезде я протянула свой дурно пахнущий мешок с грязным бельем (также известный, как здоровый пластиковый пакет, полный ношеного нижнего белья, протухших носков и пропитавшихся потом спортивных лифчиков) консьержке отеля, но были и другие причины. К тому времени я уже накатала свыше 500 тысяч футов перепада высот и, по ощущениям, у меня в баке оставалось еще приличное количество энергии. Последние семь недель были затравкой. Теперь я была готова к основному блюду, и каждое утро в Ушуайе я с аппетитом за него бралась.

Стоя на вершине гор на далеком аргентинском юге, я – вполне буквально – смотрела на мир с совершенно иной точки зрения. Технически я была на дне мира, но чувствовала себя так, словно находилась на его вершине, словно занималась именно тем, чем планировала заниматься в первую очередь. Я водружала свой флаг Яггеров на снегу и заявляла свои права на все, что видела вокруг себя. Как будто я кричала во все горло, чтобы все и каждый услышали: «Это Яггервиль! Он как Маргаритвиль, только снежный!» Я чувствовала себя так, словно стала самой могущественной и сильной версией самой себя. Отрицать это было бессмысленно.

Конечно, человек со стороны, судя по моему внешнему виду, моей одежде и тому, как от меня разило, мог утверждать совсем другое, но я считала все это доказательством своих намерений, составляющими моей абсолютной и неимоверной крутизны. Я гордилась своими мокрыми кальсонами и почерневшими ногтями. Тот факт, что все мои вещи из полиэстера пестрели дырками и то, что я приобрела привычку надевать пару зеленых резиновых сапог всякий раз, когда выходила куда-то не для того, чтобы покататься, наполняло меня чувством удовлетворенности. Каждый день я засовывала свои ноги в жесткие лыжные ботинки, поедала вафли, приготовленные в грязном фургончике, и пила пиво из пыльных бутылок, служивших подтверждением того, что я – «свой парень». Я была довольна быстрым ростом своих квадрицепсов, какими бы бледными они ни выглядели. И мне нравилось то, что мои лыжные штаны после активного катания и каждодневного промокания выглядели так, словно провели ночь-другую в тюрьме Боготы. «Да, – вопили они, – ну разве она не смелая?» Я была женщиной, таскавшей в своем рюкзаке огромный нож, изоленту и лопату, и мне это нравилось. Все эти вещи, включая и штаны, ощущались как медаль почета, и я носила их с такой гордостью, что это даже отдавало напыщенностью.

Если у меня что-то не получалось, если какая-то часть меня валилась на землю, я считала это свидетельством прогресса, улучшений, чем-то, что непременно должно было сделать меня быстрее, крепче и лучше. Все те люди, отпускавшие клишированные реплики о Микеланджело, на самом деле были правы. Давид всегда был на своем месте; нужно было только, чтобы откололись части, которые Давидом не являлись. Конечный результат стал потрясающим символом, олицетворяющим силу, отвагу и целую кучу мужского великолепия. Да, пожалуйста. Такое я возьму.

Кроме того, я ощущала, что удачно подражаю папе, а это подражание я считала краеугольным камнем своей жизни мархура. Спросите любого имитатора, и он скажет вам, что получение одобрения от человека, которым ты притворяешься, – ключевой момент всего спектакля. Оно означает, что тебе удалось вжиться в образ. Оно означает, что имитация получилась достаточно хорошей, чтобы обманулись почти все вокруг. В конце концов, если модный дом «Chanel» оценивает сумку «пальцем вверх», значит, сумка настоящая.

Как же я узнала, что удачно подражаю своему отцу? А так, что катание на лыжах было – и остается до сих пор – прямой дорогой к его сердцу. Я начала узнавать это с пары изношенных, выцветших синих варежек, доставшихся мне по наследству от сестры и двоих моих братьев. К тому времени, как они добрались до меня, они были уже изрядно потрепанными – отчасти по причине пережитых ими бурь, но также потому, что на внутренней кромке каждого из больших пальцев держался слой замерзших соплей, копившихся там лет восемь, а то и больше. Их эластичные манжеты были растянуты как старый носок, а сами варежки практически растеряли всю свою пушистость. Визуально это были чудовищные маленькие монстры, но это не имело значения – я считала эти отсыревшие старые варежки замечательными. Я отчаянно хотела заполучить их, потому что знала, что примерить их – значит стать достаточно взрослой, большой и, как я считала, умелой лыжницей, чтобы кататься вместе с папой. Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что их вполне можно считать моей самой первой ленточкой.

Я до сих пор помню тот день, когда моя мама всучила мне в руки эти варежки и вставила мои лыжные ботинки в крепления старых лыж моего брата – и моих новых – от «Rossignol». На носках тех лыж были нарисованы маленькие петушки, и я вспоминаю, как, нервничая, смотрела на них, глядя себе под ноги, перед тем как отправиться искать папу, поджидавшего меня ниже по склону. Катание с ним было и до сих пор остается очень важной вехой в жизни молодых Яггеров.