Из желания реализовать свои права взрослого и вполне самостоятельного человека Марго очень рано создала семью. В семнадцать лет ушла из дома. В этом же субтильном возрасте (о ужас!) родила меня от человека много старше ее. В восемнадцать вышла за него замуж. Порядок событий был нарушен раз и навсегда, но это никогда не мешало Марго преподносить свою личную историю как классический пример современных Ромео и Джульетты.

Марго была непревзойденной актрисой, всегда поступала так, как хотела, при этом довольно искусно, по-актерски выдвигала мужа Дрюню на передний план. Особенно перед посторонними. Марго понимала: главное ─ сохранить чувство собственного достоинства мужа. Его реноме. Но также всегда знала, что переиграет его волю на сцене Жизни. Это было настоящее лицедейство, поскольку в семье царила Она. А показная покорность ─ ведь это не слишком большая цена за помазанье на царство. Она предпочла остаться самодержицей навсегда и после смерти отца с достоинством несла вдовью долю, хотя мужчины вились вокруг нее, влекомые ее зрелой статью. Пока не сошла с ума и не увлеклась альфонсом.

У нее было странное чувство стиля. И мне, напитанной свободой в моем свободном от Марго доме, всегда было трудно понять его. Она любила деловые официальные костюмы, сковывающие, запечатывающие твою индивидуальность, сглаживающие шероховатости и острые углы. А углов было предостаточно. Костюмы шились исключительно на заказ, какой-то удивительной портнихой, которая обшивала дам из номенклатурной верхушки. И хотя Марго была женой скромного инженерно-технического работника (папа работал на авиационном заводе), да и ее должность была не очень значительная, разве что министерская, она сумела пробраться в круги, обслуживающие власти предержащие. Наверное, тогда лучше всего было находиться в составе чиновничьего аппарата. Однако вернемся к портнихе… Костюмы на Марго сидели исключительно, несмотря на то, что фактура была местами выдающаяся и для портного дела непростая. А уж под них она умудрялась себе доставать водолазки, батнички, блузки, шарфы, шейные платки, которые, что ни говори, как-то оживляли официоз имиджа. Образ венчали стильная стрижка, дорогие украшения и только французские духи. Чувство стиля я считаю качеством врожденным. Оно либо есть, либо его нет. Марго умела все это носить. А еще гордо носила меха, бриллианты и статус. В те времена, когда все это можно было исключительно достать, она умудрялась иметь нужных людей ─ Раечек, Зоечек, которых дома называла не иначе как Райка и Зойка, ─ во всех слоях сферы обслуживания и не только. Свои люди были в больницах, театрах, образовательных учреждениях, но самое главное ─ в магазинах. И, похоже, все они были женщинами, потому что я помню только женские имена. Гальки, Ирки, Ленки, Нинки… Была какая-то Снежана, об имя которой Марго спотыкалась, как стреноженная лошадь, скачущая на одной ноге. Назвать работающую в ГУМе «доставальщицу» элитной французской парфюмерии и косметики Снежанкой язык не поворачивался. Еще одно имя и даже имя-отчество, что было весьма непривычно, которое я помню из детства, ─ Ираида Степановна. Статус личного гинеколога Марго определялся тем, что даже дома она называла ее только по имени-отчеству. Видимо, то, что Ираида Степановна видела Марго с разных сторон, вернее, даже больше со стороны причинного места, вызывало уважение и даже внутренний трепет. Мать всегда учила меня, что у каждой женщины обязательно должен быть личный парикмахер, косметолог и гинеколог.

Марго неприлично рано сошлась с моим отцом и прожила с ним долгую жизнь. Когда-то я задавала ей вопрос: счастливую ли? Марго всегда трубила прокуренным голосом: разную. Родители удачно дополняли друг друга. Я полагаю, что отцу было непросто под прессом Маргошиных (так он ее называл) амбиций, но поскольку сам он был человеком спокойным, негромким, справедливым, мощная разрушительно-созидательная энергия жены его не подавляла, а удачно дополняла. В общем-то, в нашем доме ─ огромной четырехкомнатной министерской квартире напротив Елоховского собора ─ было не принято интересоваться папиной работой. Я думаю, он был по-своему счастлив в орбите своей жены. Очень скоро Марго поняла: если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сама. Бремя добытчика и кормильца она в какой-то момент взяла на себя, оставив папе скромную роль не слишком удачливого мужа и отца. Я вдруг подумала, что папу мне никогда не пришло бы в голову называть в своих внутренних монологах по имени ─ Андрей или Андрей Ильич, а Марго по-другому не получалось. Наверное, потому что роль мамы ей была откровенно скучна. Я была ребенком чувствительным, тонко организованным, и моя кажущаяся хрупкость могла бессознательно тревожить ее больше, чем следовало бы. В общем, материнством своим она не то чтобы тяготилась, просто более комфортно и органично чувствовала себя в роли добытчика, кормильца, главы семьи, министерской дамы, самодержицы. Хотя теперь, спустя годы, я понимаю, как нелегко ей пришлось. Женщина, которая делает карьеру в нашем обществе, делает ее не благодаря, а вопреки. Потому что в отличие от Прометея-мужчины, от которого весь мир ожидает достижений, подвигов, успехов, огня, в конце концов, для домашнего очага, ─ у женщины другое предназначение. Вот что бы там ни говорили… Недодает карьеристка материнской любви своим детушкам, не жарит для них нежные телячьи котлетки, не смотрит, вымыты ли ушки, сделаны ли уроки… И самое смешное, что так думают не только менее удачливые женщины вокруг, муж-Прометей, мать Прометея, но и сама женщина. Я думаю, что из этого чувства вины и произрастает авторитарность Марго, которая и по сей день делает для меня ураганными и сокрушительными ее нашествия в роли мамы.

Я уверена, что на работе ее уважали. В Марго была генетически зашита батарейка, которая обеспечивала стабильный внутренний драйв. Пребывание рядом с человеком, основной посыл которого в этот мир: «Я знаю, что нужно сделать, и я могу это сделать!» ─ наполнял уверенностью. Для подчиненных так значительно спокойнее. Да и Марго с зависимыми от нее людьми вела себя обычно честно. Они всегда могли чувствовать ее спину, она никогда не выделяла «любимчиков», была справедлива. «Врезать» могла исключительно по делу, но если бралась опекать ─ мама дорогая! ─ думаю, влюбляла в себя человека безоглядно.

В семье ее самодержавность слегка придавливала и обезволивала. Она всегда лучше всех знала, что для каждого из нас правильнее. Это утомляло, но спорить с ней было абсолютно невозможно. Мы были не подчиненными, но подчиняемыми. С нами можно было не церемониться. Не знаю, с чем позволительно было бы сравнить ее энергию. Глыба… Машина, которая для достижения своей цели или целей семьи могла пройтись бульдозером по головам, смять, уничтожить и даже не заметить этого. Правда и то, что я не знаю человека, который с такой готовностью мог бы вызывать огонь на себя. Она могла подставить себя, бросившись на защиту чести и достоинства семьи или отдельного ее члена, не требуя потом никакой благодарности. Ее просто всегда нужно было признавать вожаком клана. Марго использовала каждый грамм своей страстной натуры и силы духа, чтобы построить лучший мир для каждого в нашей семье.

Иногда она снобила. И это были самые непростые мгновенья нашего с ней общения. Во всяком случае, для меня. В такие моменты ей казалось, что ее принадлежность к министерской элите делала ее «над» другими смертными. Она со всей страстностью своей натуры начинала преувеличивать свои достижения, могущество, всесильность. Но при всем при этом, мне кажется, кем бы она ни была ─ министром, домработницей, матерью семейства или владелицей бизнеса, ─ она в любом случае оставила бы свой уникальный след в том, что делала.

И еще про страстность ее натуры. Когда Марго чего-то вожделела, она в буквальном смысле теряла контроль над ситуацией. Отвечать на вызовы жизни для нее значило получать жизненно необходимую порцию адреналина. Иногда страсть была направлена на саморазрушение. Она всю жизнь курила, но так и не смогла бросить эту вредную привычку, игнорируя возможные последствия. Мертвая хватка вожделения в какой-то мере та же антитеза контролю. Чем больше она испытывала вожделения к человеку или объекту, тем больше находилась под его влиянием. Вне зависимости от того, на что ее вожделение было направлено ─ деньги, секс, власть. Я помню, как Марго вожделела какой-то шелковый пиджак с бархатными капельками на нем. На ком-то она его увидела на нашу беду. Она месяц гоняла по каким-то складам, базам, магазинам, пока сеть контактов не вывела ее на нужного человечка, готового достать пиджак за немыслимые деньги ─ сто пятьдесят рублей. Это была месячная зарплата папы. Марго, обычно такая практичная, земная, рассудительная, словно голову потеряла. Но через несколько дней пиджак гордо висел на плечиках в шуршащем целлофановом пакете в ее платяном шкафу. Надет был несколько раз, не больше. Но дело же не в этом! Марго отвоевала его у жизни! Выгрызла у кого-то зубами! А все остальное было неважно. И еще она была любительница головных уборов. Шляпки ей везли из-за границы мидовские работники, тоже за большие деньги. Ей удивительно шли шляпы, причем самого разного фасона ─ слауч, котелок, федора, клош, шляпка-таблетка с вуалью и без. Слава богу, рост и стать позволяли. Так вот, когда ее вожделение приобрести ту или иную понравившуюся вещь выходило за рамки здравого смысла, она, опасаясь семейного осуждения, просто заболевала. Разумеется, после того, как покупала предмет вожделения. То есть как-то боком, став вдруг в два раза меньше, понуро двигалась в спальню, ложилась там на кровать лицом к стене и начинала тихо вздыхать. Я думаю, с ее-то кипучей энергией нелегко было так улежать весь день, но делать было нечего. Все в доме начинали ходить на цыпочках: Марго болеет. Чем она болеет, никто не уточнял от греха подальше. Но самое тяжелое в этом спектакле одного актера, думается мне, было все-таки даже не лежать, а ничего не есть. В дни болезни Марго не выходила из спальни. Я искренне ей сочувствовала и страшно переживала, что она ослабнет окончательно. Даже голос Марго в эти дни менялся, как будто истончался и превращался из тембра трубы в стенающий голос флейты. Однажды я, встав ночью по малой нужде, увидела полоску света, пробивавшуюся под дверью нашей кухни, и, еще не проснувшись, двинулась на свет. Увиденное заставило меня проснуться окончательно. Марго стояла в шелковой пижаме над плитой, где наша домработница Дуся забыла десятилитровую кастрюлю борща, и ела половником прямо из кастрюли. Мы вперились друг в друга глазами. Я была настолько счастлива, увидев здоровую маму, с удовольствием уплетающую борщ, что даже ничего спрашивать не стала. Марго громко икнула и сказала по привычке все еще ломким, истончившимся голосом: