Иллюстратор Ирина Паршакова

© Саша Лонго, 2018

© Ирина Паршакова, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-0568-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Всем дочерям Евы посвящается…

Что-то происходит вокруг меня. Легкое содрогание ─ как предвестник камнепада в горах. И бог его знает, чем оно вызвано ─ сменой температуры, гравитационным воздействием Луны, оползнем, подмывами речных берегов… Сама себе я тоже напоминаю берег, который ласкают воды ─ теплые, как парное молоко. Моя поза комфортна, статична и удобна… Легкое содрогание повторяется и теперь тревожит меня сильнее. Как будто эхом отдает внутри меня. «Вот оно…» ─ я думаю об этом обреченно. Процесс рождения до уродливости физиологичен, но так же необратим, как камнепад в горах. Откуда я все это знаю? Совсем не знаю… Сейчас я ─ старая и мудрая, но как только я пройду весь этот ад, я все забуду. Начнется совсем другая моя жизнь. На земле. Рядом с ней. С той, с которой меня сейчас связывает пуповина. Через нее я держу связь с ней, собирающейся родить меня… Я знаю ее мысли, имею доступ к ее генетической памяти. Я испытываю ее эмоции. Пуповина ─ это не просто орган, который поддерживает мою жизнедеятельность. Это ─ узкое горло сообщающихся сосудов…

Мне становится страшно. Я не хочу испытывать боль. Почему-то я знаю и об этом… Здесь комфортно и безопасно. Зачем ей обязательно выбрасывать меня в этот оголтелый мир? Про него я тоже знаю. Через нее. Камнепад в разгаре. Ее мышцы сокращаются и выталкивают меня из берегов. Как будто кто-то набрасывает мне на голову платок, обернувшийся вокруг меня плотным, тугим коконом. Я слышу участившийся стук ее сердца… Ее крик проникает в меня, но сейчас я не способна быть с ней. Уютные стены моего жилища, которые согревали и оберегали в течение многих месяцев, содрогаются, корежатся, пульсируют болью, живут и борются против меня. И я кажусь себе такой маленькой, потерянной. Страшно! Безысходно…

Я как будто начинаю слышать больше звуков. Они пробиваются в меня сквозь кокон. Или саван? Не думать об этом… А еще как будто вижу свет. Он тусклый, как загаженная мухами, прокопченная лампочка в землянке. Поблескивает мутным, бессмысленным, как у беспробудного пьянчужки, взглядом. Ага… Вот почему приходит на ум это сравнение. Мне жутко хочется пить! Иссушающая жажда мучает. Язык разбухает и теркой ранит нежное небо. А что с моим коконом? Он кальцинируется с каждой секундой, превращаясь в твердую породу. Я впервые чувствую сильную боль и невозможность получить кислород в том объеме, в котором он мне необходим сейчас. Я принимаю решение бороться за себя и… побеждаю. Из-за стресса время останавливается. Я не знаю, сколько времени прошло с начала. Мне кажется, вечность. Только отчетливо осознаю, что мы боремся вместе с той, которая меня сейчас рожает.

Давление все ощутимей… Один единственный камешек, сорвавшись с вершины ее готовности произвести меня на свет, вызывает катастрофу, которую не остановить. Когда огромная глыба, в несколько раз превышающая массу моего тела, придавливает меня, с благодарностью вспоминаю кокон из твердых пород. Виски сдавливает так, что искры сыплются из глаз. Меня расплющивает о твердую каменистую скалу, потом с неизбежностью центробежной силы затягивает в воронку. Мне нечем дышать, голову сковывает болезненный обруч, который закручивается жестокой рукой инквизиции до тех пор, пока глаза способны вылезать из орбит. И вновь борьба за выживание… И снова ощущаю наше единение. Пронзительно чувствую: ей тоже больно ─ той, которая меня сейчас рожает. Я с трудом продвигаюсь по узкому тоннелю. Но впереди нет света… Есть звуки: «Давай, давай! Тужься! Еще!» И страшный ее крик: «Ма-а-а-ма!» Мне на секунду становится теплее от этого странного и такого родного слова. Я точно знаю, что забуду все, как только вырвусь из знакомой до мельчайших деталей оболочки. Я упираюсь головой в какой-то узкий манжет, который растягивается под воздействием моего несокрушимого желания быть вне ее, вырваться из этих тисков. Я должна натянуть этот тесный, упругий ворот на себя. Только так я могу освободить затекшую шею, расправить сдавленные до боли в груди плечи. Еще немного поднажать! До меня вновь доносится ее нарастающий, как раскат грома, крик: «Ма-а-а-ма!»

Последние усилия, болью отдающиеся во всем моем теле, – и она выталкивает меня в эту разную жизнь… Я, невыносимо страдая от удушья, открываю рот и захватываю воздух родового отделения, напоенный лекарствами, страданием и потом. Он тысячью иголок впивается в мои легкие, которые, наполнившись, разворачиваются, превращаясь в универсальный, безотказный фильтр. И с каждой секундой функционируют ритмичней, объемней…

Теперь я ─ отдельная, сама по себе. Только сейчас понимаю, как я устала… Мои глаза слипаются, дыхание становится спокойней. Где я?.. И через несколько секунд я погружаюсь в крепкий, беспробудный, всеисцеляющий сон…

Я сижу на своей кухне за столом, над которым уютно свисает круглый абажур. Его цвет, форма, настроение ─ реминисценция европейской классики прошлого века, которая никогда не выходит из моды. Салатовый шелк, лента той же фактуры, кисти, бахрома ─ ничего ведь особенного! А между тем ─ символ домашнего очага, уюта, семейного счастья, тепла, любви, мечты… Абажур, функционально оправдывая свой перевод с французского, в прямом смысле «ломает» свет ─ рассеянный, пастельный, мягкий, немудреный и счастливо-домашний. Он равномерно и камерно распределяется в пространстве. Я сейчас сосредоточена только на освещении, потому что ног под собой не чувствую. Красные лаковые лодочки на высокой шпильке обреченно, безжизненно валяются рядом. Я заселяю свою голову мелкими, пустыми мыслями, вроде размышлений на тему абажура. Во всяком случае, пытаюсь это делать. Ну, например, как добралась на дачу мама, которая с сентября, как только закончится дачный сезон, будет жить со мной, в этой квартире (ее ─ отошла молодому супругу, и это отдельная история). Какая-то мысль, занозой засевшая в моей голове, заставляет сейчас хмурить брови. Я провожу холеной рукой с безупречным маникюром по лбу, разглаживая межбровный залом, как будто стирая ластиком эту мысль. Она тем не менее важна, поэтому, уничтоженная ластиком моей воли, под аккомпанемент другой ─ банальной и затертой до дыр: «Я подумаю об этом завтра…» ─ все время намеревается вернуться и занозой воткнуться в мой мозг. «Я устала настолько, что у меня нет сил грустить, печалиться и думать о том, что с этой минуты весь мой уклад жизни потребует перемен. И это будет болезненно, потому что в сорок восемь уже не так легко эти перемены принимать и к ним адаптироваться». Я машинально разглаживаю платье на коленке и понимаю, что нужно бы переодеться. Уже около часа я дома, но по-прежнему сижу в светло-сером коктейльном платье, в котором провела весь сегодняшний ─ суматошный, разный, безумный и долгий день. День бракосочетания моей дочери. Прокручиваю внутренний фильм…

Почему-то сейчас вспоминается регистратор (или регистраторша?) из ЗАГСа с объемной, торжественной башней на голове, в песочном платье, перевязанном атласной лентой. Из глубокого декольте лезет тело. Это рождает ассоциацию с ромовой бабой, пропитанной сиропом и политой сливочной помадкой…

─ Прошу вас ответить, Александра Егоровна.

─ Да…

Слова наплывают на меня из тьмы моего предвидения, но они не оформляются в сущность. Я смотрю на выразительные толстые губы служительницы Гименея. Они двигаются, отчаянно артикулируя, пытаясь донести до меня смысл происходящего: