Через некоторое время у тебя будет странный друг, приятель, который будет искать куб Михаила. Он будет называть его Администратором. Но то, что вы фактически найдёте, – не есть то, что я даю тебе на время выполнения задания. Это для справки! То – так, лишь бесовская поделка, отличающаяся от оригинала, как фокус от чуда, потому что имеет механическую природу в отличие от истинной природы куба Михаила, который есть живое творение живого. Но кое-что эта вещица может! С её помощью можно даже преобразовывать материю, меняя её метафизические свойства, что для вашего мира уже удивительно. Кроме того, её можно использовать как меркаба, и путешествовать во времени и пространстве вашего мира, но … не далее. Даже у наших местных хулиганов меркаба куда мощнее, и позволяют перескакивать в другие измерения… Так вот! Ты будешь её увлечённо искать и собирать вместе с этим приятелем, как конструктор…

– И что?..

– Вот этот приятель и есть одно из твоих воплощений!..

– Но как такое возможно? – удивился Дима. – Разве могут два воплощения существовать в одно время?!..

– Хоть сто воплощений! – ответил Летарген. – Ты опять забываешь про одну вещь, существующую одновременно в нескольких местах. Воплощения души также могут сосуществовать в одно время. Причём, если так будет угодно карме, в одном из них ты будешь палачом, а в другом – жертвой, которую этот палач казнит! Здорово, правда?! И даже знать не будешь, что и палач, и жертва – это ты сам, но в разных воплощениях своей души.

– Странно! – удивился Гладышев.

– Ничего странного! – возразил Летарген. – Поскольку все события в мироздании изначально соприсутствуют во всех своих проявлениях, то ты можешь воплощаться и до, и после, и во времена своего предыдущего воплощения: они не подвластны хронологии причинно-следственных связей. Вот почему очень трудно, а иногда и невозможно разобраться, за что тебе назначена карма на следующее воплощение, поскольку твоё прошлое воплощение находится где-то далеко в будущем, которое для пытающегося её исследовать ещё не наступило!..

Вдруг Дима понял, что слишком увлёкся воспоминаниями: Меркаба почти исчезла. Во время тренировок Летарген добился от него умения держать внимание на транспорте так, чтобы тот не рассыпался сразу в серебристо-золотистую пыль или не взрывался подобно радужному мыльному пузырю, а истончался постепенно, так, чтобы некоторое время после потери полного контроля со стороны всадника колесницы, её ещё можно было восстановить и привести в нормальное состояние, избежав тем самым наихудшей участи…

Гладышев тут же усилием мысли стал восстанавливать свой стремительно мчащийся над темнотой бездны, зияющей внизу, летательный аппарат, но в это время к нему присоседился сам Литарген.

– Ну, как спалось на новом месте?! – поинтересовалась «мама».

Дима был всё ещё под впечатлением сна, и потому не мог понять, где он: в нави или в яви. Он даже не мог понять: в самом деле ли эта дама разрешила называть себя «мама», или ему это тоже привиделось. Да и вчерашний день… Был ли это сон, или всё произошло на самом деле.

– Как спалось, спрашиваю?! – повторила вопрос «мама».

– Да так, – пожал плечами Дима, – странно…

– На новом месте приснись жених невесте?!.. Ха-ха!.. Идём к столу. Я кофе сварила. Сейчас взбодришься.

Обеденная группа из круглого мраморного стола на одной цилиндрической тумбе-ножке и нескольких ажурных металлических стульев с толстыми мягкими круглыми сидушками, обшитыми белой кожей, с витыми из толстой проволоки спинками, покрытыми нежной белёсо-кремовой эмалью, стояла в нескольких метрах от огромной кровати-пуфика на толстом белом длинноворсовом ковре неопределённой формы, напоминавшем от этого шкуру белого медведя, брошенную сверху на ковровое покрытие. На столешнице стоял серебряный поднос с медной туркой, хрустальной сахарницей с большими, красивыми кусками сахара и никелированными щипцами, и две маленькие новомодные, квадратной формы, чашечки на квадратных тарелочках. В воздухе лёгкий ветер, гуляющий по огромной квартире, носил аромат свежесваренного кофе.

«Мама» жестом пригласила Диму к столу и налила в обе чашки горячего напитка:

– Вообще-то, я его с сахаром варю, – заметила она, когда Дима потянулся к щипцам, – но если ты сластёна, то…

Она словно отвлеклась, потянулась к столу, взяла лежащий на нём пульт и машинально включила огромный плоский и прозрачный весь, как кусок плексигласа, телевизор, висевший перед ними невдалеке на вычурно изогнутой, свисающей с потолка толстой белой трубе-кронштейне.

Едва о нём вспомнили, телевизор сразу же обрёл цвета, сделался непрозрачным, наполнился изображением и превратился из прямоугольного куска насквозь просвечивающей пластмассы в яркий экран, наполненный яркими красками.

То ли случайно, то ли нет, но так вышло, что шла как раз та самая ночная передача, в которой показывали сюжет про девушку, отставшую от поезда на Киевском вокзале. Сам сюжет то ли уже прошёл, то ли до него ещё не дошло дело. Да Дима, признаться, теперь и сказать не мог, видел ли он это на самом деле, или ему всё приснилось, а потому одним глазом наблюдал за сменой событий на картинке экрана, а вторым за хозяйкой квартиры.

Та была свежа, как роза, вся благоухала и цвела, несмотря на свой возраст и немного чрезмерную полноту, которая, впрочем, была ей к лицу. Диме даже показалось, что она выглядит теперь красивее, чем тогда, когда он её увидел в лимузине, но и подумать не мог, что своим преображением она обязана ему…

«Мама» была одета в тяжёлый зелёный халат. Волосы на её голове были собраны и спрятаны под кокон из полотенца. Видно, она только что вылезла из ванны.

Сегодня с утра она была не так навязчива, как вчера. Напротив, вела себя как-то нарочито отстранённо, словно ожидая его наступления и напора. Да и наряд её был совсем другой: даже если под махровым халатом ничего больше и не было – этого не было видно.

Было заметно, что смотреть телевизор ей не интересно, но она упорно изображала любопытство и увлечённость ничего для неё не значащей передачей, пока вдруг не направила на телевизор пульт, чтобы переключить на другой канал.

– Подожди! – остановил её Дима. – Дай досмотреть.

«Мама» с удивлением глянула на него, но оставила телевизор в покое, как-то побеждёно положив на стол пульт и грузно навалившись на его крышку, подперев при этом голову рукой. От этого движения тяжёлая пола её халата отвисла в сторону, приоткрыв под собой сверкающую белизной наготу тела, которая невольно вызывала восторг своими мраморными, немного грузными, но вместе с тем полными изящества, мягкости и обещания любви формами женщины позднего Бальзаковского возраста.

Гладышев не спеша пил кофе, не в силах оторваться от наблюдения обнажённого тела, такого доступного и в то же время неприступного с виду, а «мама» так и сидела, не притронувшись к своему остывшему уже напитку, и всё ещё делала вид, что смотрит телевизор. Видно было, что затянувшийся завтрак её напрягает, но Дима всё-таки медлил и тянул время, вновь желая увидеть, если это всё-таки был не ночной мираж, сюжет с девушкой на Киевском вокзале. Это было просто чудо, что они включили телевизор как раз на повторе этой странной ночной передачи. И раз такой шанс представился снова, он не только не хотел упустить его, но и убедиться в том, что действительно видел это прошедшей ночью…

– Мы долго ещё будем в «лупалку» пялиться! – наконец, не выдержав томления заждавшегося услады тела, перешла в наступление женщина.

Она снова взялась за пульт…

– Сейчас, сейчас!.. Подожди! – постарался остановить её снова он.

– Чего это?! – не поняла его «мама». – Ну!.. Порнушку будешь смотреть для затравки?..

Ей было невдомёк, чего он тянет, поскольку, было видно, что она давно настроилась на соитие с молодым, щупленьким, но симпатичным красавчиком, и теперь просто изнемогала от желания, которое постепенно перерождалось в бешенство.