— Надеюсь, она не лишится чувств, — заметила Трейси, надевая на меня поддерживающую «упряжь». — Она беременна, хочу вам напомнить. Следовало бы заранее ее предупредить.

— Я хочу сделать ей сюрприз.

— Да, она уж точно будет удивлена, — засмеялась Трейси.

Через несколько минут мы услышали, как раскрываются двери лифта.

— Эй, Лео! — послышался голос Молли. — Ты дома?

— Да! — крикнул я в ответ.

Молли прошла на звук моего голоса в просторное жилое помещение, предназначенное для моих тренировок. При виде Трейси ее глаза расширились. На ее губах заиграла любопытная улыбка.

— Что случилось?

— Сюрприз.

— Какой? — вырвалось у Молли.

Я заметил, как по ее лицу скользнула тень недоумения. Я взглянул на Трейси.

— Готовы? — спросил я.

Трейси кивнула. Опершись руками о рамку, я перевел дыхание и встал. Когда-то я мог пробежать десять километров, затратив меньше усилий, чем сейчас мне потребовалось на то, чтобы сделать два шага, но я смог… Я приподнял левую ногу и поволок ее вперед. Шепотом я произнес: «Каблук», — затем медленно опустился на него и прошептал: «Носок». Мои руки тряслись, когда я, прилагая усилия, переместил рамку вертикализатора вперед. Потом я повторил то же движение другой ногой.

После двух шагов я полностью обессилил. Трейси пододвинула кресло, на которое я рухнул. Это нехитрое действие меня абсолютно вымучило. Но мне все удалось! Я поднял взгляд на Моли, ожидая увидеть восторг, радость и гордость на ее лице.

Вместо этого я увидел тень разочарования и страха, которую она не смогла скрыть. Выражение это не было сиюминутным, таким, что я мог бы неправильно его интерпретировать. Выражение лица Молли словно специально застыло, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений насчет того, что она думает о моих успехах.

Волна победного триумфа тут же схлынула, как только наши взгляды встретились. Подобное я прежде уже переживал не раз. Молли во мне часто разочаровывалась, а я разочаровывался в ней. Всякий раз, когда у меня на работе происходило что-то интересное, она холодно встречала мой рассказ или вообще отказывалась что-нибудь слушать. В моей груди все как-то странно напряглось.

— Я… мне надо идти, Лео, — поспешно заявила Трейси.

Я кивнул. Трейси нагнулась надо мной и принялась освобождать меня из «упряжи».

— Оставьте, — резко произнес я.

Трейси поспешил из комнаты с такой стремительностью, словно напряжение, исходившее от Молли, могло каким-то образом ей навредить. Я ни на секунду не отрывал взгляд от жены. Меня вдруг охватила необъяснимая злость. Я вспомнил, что подобное для меня отнюдь не ново.

Эта злость была еще одним недостающим элементом пазла нашей жизни, элементом, который я не мог уловить после выхода из комы, важной составляющей, вокруг которой располагались другие части головоломки. Молли говорила, что наши отношения разладились потому, что я слишком много работал, но вдруг я вспомнил, что, с моей точки зрения, неудача нашего брака заключалась в том, что Молли упрямо, эгоистично отказывалась меня поддерживать. Мне вспомнилось то убийственное разочарование от ее скучающего голоса, которое я постоянно испытывал, когда рассказывал ей об очередном своем журналистском успехе или когда она перед новой командировкой равнодушно спрашивала: «Тебе точно надо улетать?».

После всего, через что нам довелось пройти, я не мог поверить, что сегодня, когда, проделав каторжную работу и преодолев немыслимые преграды, я смог встать перед ней, Молли не удосужилась даже порадоваться за меня.

— Ты хочешь что-то сказать? — произнес я.

Жена сначала опустила глаза, а затем упрямо посмотрела мне прямо в лицо.

— Я понимаю, что должна чувствовать радость, — напряженно произнесла Молли. — Да, я, наверное, ужасный человек, я никакой радости не чувствую. Ты думаешь, что сделал два шага, продвигаясь вперед, а я думаю о том, что эти два шага ты сделал прочь от меня.

— Вот в чем наша проблема, и именно она всегда была главной, — ощетинился я.

Душевная боль почти ослепила меня. Я чувствовал, что меня предали.

— Ты никогда меня не поддерживала, Молли. Ты хочешь, чтобы я стал твоей комнатной собачонкой, чтобы ты могла всегда держать меня под рукой и играть со мной при желании. Ты считаешь кресло-коляску чем-то вроде бонуса, который удерживает меня рядом с тобой?

Подняв голову, она неотрывно смотрела на меня. Я видел, что в ней, как и во мне, злость закипает все больше. Время шло, а она все молчала. Тогда я решил ускорить неизбежную развязку, вынудив ее быть со мной откровенной.

— Ты никогда не хотела, чтобы я ходил. Ты бы предпочла, чтобы я навсегда остался сидеть в этом кресле.

— Я уже тебе говорила, — произнесла Молли. — Я никогда не сомневалась в том, что ты снова пойдешь. Ты просто не позволишь своей нетрудоспособности долго властвовать над собой. А еще я тебе сказала, что мы закончим тем, с чего начинали, а именно — неразрешимой проблемой, стоящей между нами. Пусть я самый плохой человек на свете, но я действительно предпочла бы, чтобы ты оставался сидеть после травмы, лишь бы мы были счастливы.

— Как ты можешь такое мне говорить?

Я уже орал на нее. Преисполненный злобы, я резкими движениями начал освобождаться из «упряжи», но мне никак не удавалось расстегнуть застежки в области таза, поэтому мне пришлось признать свое поражение и подкатить к Молли.

— Работа — для меня все, и то, что ты лишь на словах поддерживаешь меня, свидетельствует о том, как плохо ты меня знаешь.

Я, маневрируя, подъехал к тому месту, где Молли стояла на кухне, и остановился в метре от жены. Молча глядя друг на друга, мы часто и прерывисто дышали.

— Лео! Почему ты с такой решимостью хочешь убить себя ради этой проклятой работы?

Молли не кричала. Она бросала слова, словно тяжелые камни, которые падали на меня с разрушающей силой. Ей не нужно было для этого повышать свой голос. Ее жестокий эгоизм не на шутку меня распалил, пусть даже внутри меня, как змеиный яд, накапливалась моя собственная злость. Ярость пульсировала в груди. Мое лицо пылало. Больше всего на свете мне хотелось сейчас заорать на жену. А еще мне хотелось ринуться прочь, захлопнуть за собой двери, побежать в спортзал и избивать кулаками боксерскую грушу до тех пор, пока костяшки пальцев не станут кровоточить.

Но я не мог этого сделать. Мне не позволяла моя травма. Я смотрел на нее с такой ненавистью, что взгляд мой затуманился. Я не мог поверить, что, несмотря на все наши беседы и споры, Молли так и не научилась замечать очевидных вещей, как только дело касалось моей работы.

Я так и не смог понять, откуда у нее такое превратное представление о моей работе. Впрочем, я, к примеру, также не понимал, что Молли нашла во мне. А она, думаю, понятия не имела о тех побуждениях, которые движут мной.

— Я должен… — произнес я.

Мой голос дрогнул. Я был слишком зол, но не понимал отчего. Мне бы следовало замолчать и хорошенько подумать, прежде чем продолжать говорить.

— Как ты не понимаешь?

— Зачем тебе это надо? — прошептала она.

Отчаяние в ее голосе надломило что-то во мне — и все прорвалось наружу…

— Дело в тебе! В тебе, в твоем ненавистном отце и во всех тех людях в нашей жизни, которые думают, что я недостаточно хорош для тебя! Ты не хуже меня знаешь, что без этой работы я — ничто!

Я как будто нажал кнопку «стоп», вмиг прекратив нашу ссору. Никто не знал, что еще можно сказать после моих слов. Я чувствовал себя так, словно оказался голым перед врагом на поле боя.

— Лео, — произнесла Молли.

Она была совершенно спокойна, и это, наверное, должно было бы успокоить и меня. Однако мое сердце все сильнее билось в груди. Я потел. Я должен был вырваться из этой квартиры, сбежать как можно дальше от этого спора, пока еще хоть что-то осталось от моей гордости.

— Отстань, — вырвалось у меня.

Я, толкнув кресло, проехал мимо нее, оказался в коридоре и направился к лифту.