Июль 2015 года

Я поняла, что можно одновременно всем сердцем любить человека и так же страстно ненавидеть его. Эти два чувства могут, как ни странно, пребывать в равновесии, оставляя после себя удручающее ощущение пустоты. Десять дней, сидя у больничной койки мужа и разглядывая его лицо, я размышляла о том, как же мы к этому пришли… Нет, я раздумывала не о том, как он очутился в палате интенсивной терапии в столь тяжелом состоянии. Это как раз было вполне логично и почти неизбежно. Меня удивляла вся двусмысленность моего отношения к этому лежащему на койке мужчине. Лео был… есть любовью всей моей жизни. Я не разлюблю его до самой своей смерти, но, как бы невероятно это ни звучало, я одновременно его ненавижу… Такие вот дела.

Оказавшись в коме, Лео сохранил свою красоту, несмотря на свалявшуюся бороду и бинты, обматывающие его раненые участки тела. Он был бледен, лежал без сознания, но при этом казался каким-то… опасным. Он был опасен. Лео всегда относился к себе и к своей жизни, словно к чему-то такому, чем можно легко пожертвовать ради дела. Под простынями и больничным халатом его тело покрывали шрамы, как свежие, так и бесконечное множество потускневших следов, оставшихся от ранее пережитых им несчастных случаев.

Мой муж — из тех людей, которые умеют завлечь других в свое путешествие, пусть даже оно ведет в никуда. Со времени несчастного случая с Лео я как будто превратилась в живого мертвеца. Я отлучалась от его постели только тогда, когда силы окончательно меня покидали, и забывалась во сне. Дни я проводила в состоянии, близком к коме. Конечно, в отличие от Лео, я была в сознании, но вся бессознательная часть моего существования будто бы замерла.

Все, на что я действительно была способна в течение всех этих ужасных дней, — это прочувствовать всю гамму эмоций, сопровождающих нашу ситуацию. За последние годы я возомнила себя непревзойденным экспертом в вопросе одиночества, но теперь, когда между нами пропасть, я поняла, что прежде это была всего лишь видимость одиночества. В течение четырех минувших лет, пройдя все взлеты и падения в наших отношениях, все тяжелые и беззаботные времена, Лео оставался моей неизменной опорой. Сколько раз я хваталась за телефон, чтобы сказать, как мне страшно и какой потерянной я себя чувствую, но сейчас я понимала, что эти мои потерянность и одиночество являются исключительно его виной.

Меня ошеломила новость, что врачи собираются уменьшить дозу седативных лекарств, которые поддерживали Лео. В течение первых часов я подписала документы о разрешении донорства органов и обсудила со специалистами, на каком этапе все их героические усилия утратят какой-либо смысл. Мне даже пришлось сделать неприятный звонок родителям Лео, а потом его редактору в Сиднее, чтобы обсудить с ними возможность похорон. Даже когда его состояние стабилизировалось, врачи старались, чтобы я не теряла связи с реальностью. Лишь только я по привычке излишне бурно выражала свой оптимистический настрой, они быстро осаждали меня очередной порцией реализма. Шансы на его полное выздоровление с самого начала были невелики, а с каждым прошедшим днем их становилось все меньше. Если Лео очнется, говорили врачи, почти нет надежды на то, что он останется тем же человеком, каким был до несчастья.

А потом они начали пробовать ненадолго снимать с его лица маску аппарата искусственного дыхания, чтобы он мог подышать самостоятельно. Я уже успела возненавидеть эту чертову штуковину: при каждом вздохе воздух со свистом наполнял легкие Лео, а потом с шипением выходил наружу. Двадцать четыре часа в сутки свисты аппарата искусственного дыхания звучали в моих ушах, пока я ждала, терзаемая страхами. Эти звуки подчас ужасно действовали мне на нервы, вызывая чувство необъяснимой неблагодарности по отношению к системе, которая поддерживала его жизнедеятельность. Как-то вечером, придя в свой отель, я приняла душ и немного поспала, но когда ранним утром я возвратилась в палату к мужу, то обнаружила, что врачи вынули трубки из его горла. Видя, как Лео ровно дышит уже без вспомогательных предметов, я ощутила, как мое сердце наполняется надеждой, в которой я сейчас так сильно нуждалась. Несмотря на все то, что произошло между нами за прошедший год, несмотря на все отчаяние последних недель, я не могла отказаться от надежды. Я хочу, чтобы все люди в мире любили Лео, независимо от того, будет ли его мир моим или нет.

***

Поздним утром на одиннадцатый день после моего прилета в Рим меня разбудили кашель и хрюкающие звуки, издаваемые Лео. Оказалось, я заснула в кресле, стоявшем у окна. Моя голова покоилась на подлокотнике, а ноги были перекинуты через другой подлокотник кресла.

— Я здесь, Лео! — крикнула я.

Я не знала, может ли он повернуть голову, поэтому, встав подле его койки, нагнулась над ним. Я заметила раздражение на его лице, когда он наморщил лоб, поэтому потянулась к его очкам. У меня отлегло от сердца, когда я водрузила их на место. Признаться, теперь, когда синяки и отеки спали, Лео выглядел каким-то чужим без этих хорошо знакомых очков в черепаховой оправе. Я видела, как его зрачки, приспосабливаясь к линзам, то сужаются, то снова расширяются, затем взгляд его остановился на мне. Я улыбнулась, но очень слабой, почти дрожащей улыбкой. Я была настолько взволнована, что даже боялась дышать. Сначала Лео вообще не отреагировал не меня. На мгновение я испытала сильнейшее разочарование. Что если на этом все и кончится? Что если он, уже очнувшись, не сможет ни говорить, ни замечать мое присутствие?

Ноги и бедра мои занемели. Я не могла долго стоять в такой неудобной позе, поэтому медленно опустилась на стул, стоящий рядом с его койкой. Внезапно я снова почувствовала надежду, так как Лео повернул голову, следя за моими движениями. Он внимательно смотрел на меня, стараясь сфокусировать свой взгляд, но потом его зрачки внезапно сузились, и я абсолютно точно заметила в них нечто сродни порицанию. Я инстинктивно сжалась, приготовившись «обороняться». Неужели он считает, что я не имею права здесь находиться? И что прикажете мне делать? Оставаться в Сиднее, бросив его тут одного? Он в очередной раз не имел ни малейшего представления, что мне пришлось пережить по его вине. Не человек, а сплошная загадка… но, ради бога, я просто не имела права сейчас на него кричать. Лео только что вышел из комы. Не успела эта мысль зародиться в моей голове, как он вновь сомкнул веки.

Врачи предупреждали меня, что потребуется некоторое время, что надо набраться терпения — иного выхода нет, но я слишком долго терпела и, кажется, окончательно исчерпала все свои запасы этой добродетели. Я с опозданием осознала, насколько сильным оказался мой гнев, и привкус неприятной горечи появился у меня во рту. Неохотно я поднялась со стула и направилась в кафетерий. Покинув палату Лео, я задалась вопросом: чего же я на самом деле хочу? Ответ лежал на поверхности, но, когда я призналась себе в этом, меня охватило чувство вины.

Мне захотелось, чтобы Лео поскорее пришел в себя, чтобы с ним ничего слишком плохого не случилось. Тогда я смогу вернуться домой и попытаться разобраться с собственной жизнью.

Глава вторая Лео

2011 год

Привет, Лео!

Надеюсь, что, когда ты читаешь это письмо, с тобой все в порядке. Я слежу за твоей карьерой. Поздравляю с получением Пулитцеровской премии. Ты многого достиг. Это просто замечательно! Мой брат тобой бы гордился. Он всегда повторял, что ты многого добьешься в жизни.

Уверена, ты помнишь, что через несколько месяцев — десятая годовщина со смерти Дека. Надеюсь, когда ты в следующий раз будешь в Сиднее, ты сможешь уделить мне немного времени и рассказать о его последних днях. Я понимаю, что много у тебя прошу, но, если ты согласишься немного побыть со мной и ответить на мои вопросы, я, уверена, лучше пойму то, что произошло, и это принесет мне успокоение, в котором я так нуждаюсь. Ниже я привожу мои контактные данные. Прошу, позвони, если можешь.

Всего наилучшего, Молли.

Я как раз был в полевом госпитале в Ливии, когда в папке с входящими электронными письмами наткнулся на одно из первых — ее послание. Прошло три недели с тех пор, как я проверял мою почту. Так много писем, и никакого желания их читать… Из двухсот с хвостиком писем я открыл только ее. Я сидел на носилках. Левая рука — на перевязи. Пуля попала мне в плечо. Мне повезло. Ранение оказалось самым легким из возможных, но плечо болело просто адски. Я пребывал в крайне расстроенных чувствах, когда впервые читал послание Молли на экране своего спутникового телефона, но в «мусорную корзину» я его отправил совсем не из-за плохого настроения.