Молли, доченька, счастливого Рождества! Уверена, ты сегодня очень занята, но, если выпадет свободный часок, пожалуйста, заскочи к нам на минуточку. У нас для тебя подарок. Мы хотели бы с тобой повидаться.

Еще до конца не проснувшись, я позвонила маме.

— Молли, дорогая!

— Мам, — сказала я. — Можно приехать к вам на обед?

— На обед? Ты хочешь приехать пообедать с нами? Сегодня?

— Да, мама.

— С ним?

— Нет, мама. Лео — за границей. Я буду одна.

— Да, конечно, дорогая! Пожалуйста, приезжай. Папа будет очень рад. Это Рождество мы отпразднуем на славу!

Я заскочила к соседке, чтобы занести аудиокниги, заказанные специально для нее. Миссис Уилкинс едва не задушила меня в объятиях от переизбытка чувств и посочувствовала после того, как я сообщила, что Лео не прилетает. Миссис Уилкинс приготовила нам подарки, правда, у нее не было времени упаковать их: для Лео — коричневый джемпер ручной вязки, для меня — милый, декоративный напольный коврик пурпурной расцветки, для бедного кастрированного Люсьена — ужасный розовый ошейник со стразами. Я покинула миссис Уилкинс, когда на обед приехал ее сын.

Я не покупала подарков папе и маме. Это было бессмысленно. У них денег предостаточно для того, чтобы купить любую вещь. Войдя в их гостиную, я увидела, как их лица озаряет радость. До меня наконец дошло, что для них мой незапланированный приход — лучший из всех подарков. Весь день я грелась в лучах их тепла. Они панькались со мной, словно я опять стала маленькой девочкой. Все время меня подспудно терзало чувство вины, поскольку мыслями я была далеко, отсутствие Лео изводило меня настолько сильно, что это становилось практически невыносимо. Я, не переставая, думала о нем и даже пару раз упомянула в разговоре его имя. Никогда прежде после нашего примирения с родителями со мной такого не происходило. Я узнала, что на имя Лео мои родители реагируют так же, как реагировали ранее на имя покойного Деклана, — папа краснел и раздражался, мама замирала, а на ее глаза наворачивались слезы. Если я надавлю чуть сильнее, то рискую разрушить хрупкий мост, который с трудом удалось навести между нами. Время тянулось медленно. Я старалась не произносить имя мужа, словно стыдилась его.

После обеда мы сидели на террасе и пили шампанское. Мама протянула мне конверт. Они с папой просто сияли. Я едва не уронила его, когда поняла, что внутри.

— Счастливого Рождества, дорогая, — тихо произнесла мама.

Она и папа неожиданно взялись за руки. Я взглянула на чек. А потом подняла глаза на родителей.

Это была огромнейшая сумма, превышающая бюджет моего трастового фонда. Я понимала, что, по сравнению с капиталом родителей, это не так уж и много, но эти деньги давали мне возможность существенно расширить деятельность фонда.

— Это… — прошептала я, с трудом дыша.

Я смотрела на родителей широко открытыми глазами. Мама продолжала улыбаться, а папа, плотно сжав челюсти, уперся взглядом куда-то в пол.

— Мы решили, что тебе никаких вещей для себя не нужно, — натянуто произнес папа, — к тому же такое пожертвование фонду не облагается налогом.

— Папа! Мама! Это очень много для меня значит.

— Мы знаем, дорогая.

Мама улыбалась мне. Улыбка ее была спокойной и полной гордости, и вдруг она неожиданно расплакалась и бросилась меня обнимать.

Тихо, чтобы папа не слышал, мама прошептала мне на ухо:

— Ты сделала в память о Деклане такое, о чем я даже не мечтала. Спасибо!

Впервые за десятилетие я слышала, как мама вслух произносит его имя. Хотя она и плакала, я знала, что это слезы счастья. То, что я делаю, каким-то образом принесло успокоение ее душе. Я понимала, что этой удивительной щедрости могло бы и не быть, если бы мой фонд занимался вопросами наркотической зависимости или разными исследованиями в этой области. Пока мы еще к этому не пришли, но у меня были кое-какие идеи на будущее. Как бы там ни было, а я не могла не принять этот чек, тем более сейчас, когда, как мне казалось, этот жест означает то, что родители, наконец, приняли меня такой, какой я стала.

Я до сих пор сердилась на Лео, но, когда вернулась домой, сделала снимок чека и решила переслать его по электронной почте мужу.

Лео! Надеюсь, ты еще жив и можешь это прочесть. Видишь, что на фото? От мамы и папы на Рождество. Правда, замечательно? Уверена, что это пожертвование создаст резонанс, который, в свою очередь, поспособствует инвестициям от многих компаний города.

Я почти нажала на кнопку оправления, но потом перечитала легкомысленное сообщение и смягчилась. Я поднесла руки к клавиатуре и добавила на прощание:

Пожалуйста, береги себя, дорогой! Я не смогу без тебя жить. Возвращайся скорее домой.

Глава тридцать четвертая Лео

Сентябрь 2015 года

Я проснулся посреди ночи, думая о нашем споре, который Молли назвала «дружеской дискуссией». Скоро я понял, что больше не усну.

Я поднялся с кровати и отправился на кухню попить чая. Я сунул чашку в держатель, приделанный к моему креслу-коляске, и поехал на балкон. Раздвижные двери стали бы для меня непреодолимой преградой, если бы Молли заблаговременно не распорядилась установить пандус. Я мог проникнуть в любое помещение этой квартиры и самостоятельно сделать все, что хотел. Молли продумала все до мельчайших деталей. Ей важно было, чтобы я чувствовал себя комфортно и был счастлив.

Я смотрел на сверкающую арку моста, ветер прогонял остатки сонливости. Было еще темно. Я остался наедине со своими мыслями. Прежде я не задумывался о том, что будет, если мне не удастся возродить свою жизнь с Молли. Раньше я вообще не рассматривал такой возможности. Я также не представлял себе, как буду жить, если не смогу вернуться к работе. Сидя на балконе и попивая чай, я вдруг задумался о будущих проблемах. Ультиматум мне Молли не ставила, хотя я понимал, насколько сильно она ненавидит мою работу. При этом я видел, что Молли понимает, как важно для меня мое дело.

Разговор с Молли выявил мою роль в том, что она поменяла свое отношение ко мне. Не это ли привело к нашему разрыву? Я понимал, что следовало бы расспросить Молли, какие обстоятельства способствовали нашему отдалению друг от друга, но сейчас этот разговор лучше было отложить. Я знал, что выяснение будет очень болезненным, поэтому для разговора следовало найти более подходящий момент. Момент нашей близости и взаимного доверия.

Это время уже недалеко, вскоре я заговорю с Молли об этом, но я до сих пор не знал, как отреагирую, если она поставит меня перед выбором. На секунду я представил себе, что возвращаюсь на работу. В моей памяти возникло одно из тех мест, где я всегда чувствовал себя по-настоящему счастливым. Я как будто вдыхал витающий в воздухе запах оружейного пороха, пыли и крови. Я слышал взрывы вдали. Невдалеке трещал пулемет. Брэд у меня под ухом отчаянно пытался уговорить меня отступить.

Я ощущаю, как повышается адреналин в моей крови, у меня возникает странное чувство триумфа, оттого что я наконец сумел разобраться в текущей ситуации лучше других. Далее я представляю себя сидящим за компьютером в грязном номере отеля. Слова так и хлещут из меня… Я испытываю гордость, когда держу в руках свежий номер журнала, — это я был в центре конфликта, это я комментировал его, это я сохранил этот момент для истории.

В такие минуты я чувствовал себя едва ли не самым могущественным человеком в мире. Я преодолел страх, но дело даже не в том: я был чуть ли не единственным, кто преодолел страх. Я смог разговорить тех, кого лишили голоса.

Я любил все это… Я обожал эту одержимость… эту силу… эту страсть…

Я перевел взгляд на ноги. На них падал проникающий из кухни свет. Ноги постепенно ослабевали. Несмотря на долгие часы терапии, мышцы ног были дряблыми из-за долгого сидения в инвалидном кресле. Я думал о приступах головной боли, которые случались у меня почти ежедневно. Пульсирующая, ноющая боль начиналась в травмированном месте и постепенно распространялась по всей голове. Я думал о том, что быстро устаю, мое сознание временами словно окутывало туманом.