— Молли, — позвал меня Лео, — ты злишься на меня. Не надо вымещать это на Люсьене.

— Не говори мне, что я должна делать! — вырвалось у меня.

Я понимала, что веду себя по-детски глупо и грубо, ведь только что мы пережили момент единения. Зачем Лео нужно было воспитывать меня прямо посреди дороги? Я восприняла его слова как пощечину, как несущее разочарование и душевную боль напоминание о том, что вся эта близость и нежность между нами бессмысленны.

— Я думаю, нам надо возвращаться в реабилитационный центр.

— Нет.

— Почему нет?

— Нет, мы останемся, пока ты не успокоишься. Потом мы поговорим о том, что случилось.

Я резко остановилась и накинула петлю на конце поводка на подлокотник кресла-каталки Лео. Потом я, нервно переступая с ноги на ногу, встала перед мужем.

— Я возвращаюсь. Ты и Люсьен можете гулять дальше. С меня на сегодня довольно.

Но Лео и Люсьен увязались за мной. Несмотря на то что муж сидел в инвалидной коляске, далеко оторваться от него мне не удалось. Это ужасно раздражало. Когда я дошла до калитки, ведущей в наш дворик, я неохотно распахнула ее и придержала, пропуская Лео вперед. Я подождала его у заднего входа. Муж отцепил поводок от ошейника Люсьена и нежно погладил пса. Люсьен опрометью бросился через дверцу в заборе к миссис Уилкинс. Лео взглянул на меня.

— Давай поговорим, — спокойно предложил муж.

Подкатив к дивану, Лео, опираясь на руки, перебрался туда. Я из кухни наблюдала за ним. С каждым днем он становился все сильнее, привыкая к своему увечью. Теперь Лео сидел на нашем диване так, как он мог бы сидеть в любое другое время, когда мы жили своей обычной жизнью. Мысль об этом была мне приятной.

— Дорогая, — мягко произнес муж, — ну же?

Я медленно подошла к дивану и уселась, правда, не рядом.

— Что я такого сказал, Молли? — глядя на меня, спросил Лео.

Как такой умный человек может вести себя настолько глупо?

— Или дело в инвалидной коляске? Это для тебя чересчур? — добавил он.

— Лео! Мне наплевать на инвалидную коляску! Меня она заботит только в том плане, что я вижу, как тебе трудно приходится. Я волнуюсь не из-за коляски. Клянусь тебе!

— Тогда в чем дело?

— Ты будешь ходить, Лео, я в этом уверена, — сказала я его и при виде немого вопроса в его глазах прибавила: — Но затем ты умчишься опять «в поля».

— Думаешь? — произнес Лео.

— Все просто и сложно одновременно. Ты любишь свою работу, а я ее ненавижу. Середины нет!

— И что мы со всем этим будем делать? — хмуро спросил Лео. — Ты хочешь, чтобы я не возвращался к своей работе…

— Нет…

— То есть…

Он смотрел на меня так, словно ждал устраивающего всех предложения, но, имей я это предложение, мы бы не очутились в этой ситуации. Я отрицательно покачала головой.

— Я не знаю, Лео.

Он все понял.

— Ведь именно из-за этого у нас возникали разногласия?

— В основном, — прошептала я.

— В том числе и поэтому я до встречи с тобой был уверен, что никогда не женюсь, — вздохнув, произнес Лео. — Но я так сильно в тебя влюбился, что у меня просто сорвало крышу.

Я слабо ему улыбнулась. Он подался вперед и взял меня за руку.

— Молли! Может, разберемся во всем прямо сейчас?

Я отрицательно покачала головой. Он привлек меня к себе. Я не сопротивлялась. Лео тянул меня до тех пор, пока мое тело не прижалось к нему.

— Хочешь посмотреть телевизор? — произнес он, нежно уткнувшись губами в мои волосы.

— Теперь я вижу, что ты окончательно спятил.

Сейчас мне представился удобный шанс сообщить ему о том, что мы разошлись, и обо всех остальных своих обидах, но я его тут же отмела, так как не хотела сжигать мосты. Я предпочла провести день лежа на диване, и пусть меня обнимают его сильные руки. Рано или поздно прошлое меня догонит, но я, кажется, предпочитаю оттягивать этот разговор до тех пор, пока это только возможно.

Глава двадцать вторая Лео

Май 2011 года

Ночью после возвращения из спортивного зала Молли беспокойно металась в постели. Я то и дело погружался в сон, но просыпался всякий раз, когда она ерзала на кровати.

Когда мы приехали в спортзал, я настоял на том, чтобы она помогла мне подготовиться к тренировке, но даже простое задание, состоящее в том, что ей пришлось раскладывать маты на полу, доводило ее до раздражения. Молли все делала очень медленно, больше энергии тратя на свои жалобы, чем на работу. Но позже она разговорилась кое с кем из детей. Каждый раз, когда я на них поглядывал, сомнений оставалось все меньше и меньше: Молли нашла с ними общий язык. Время от времени до меня доносились взрывы смеха. Молли снова стала той девушкой, которая умеет радоваться жизни. Ребятишки моего района вернули ее к жизни. Именно на это я надеялся, когда вел ее сюда.

Когда мы вернулись ко мне, Молли приумолкла, но выглядела скорее задумчивой, чем грустной…

А часа в два ночи я вдруг почувствовал, что она не спит.

Молли лежала на животе, глядя на меня в полутьме. Я повернулся, приняв то же положение, что и она, потянулся рукой и погладил ее по спине.

— Ты в порядке?

— Лео, — сказала она. — Расскажи о своем детстве.

— Что? — я удивился. — С чего это ты спрашиваешь?

— Ты рос, как те дети, которых я видела вечером?

— Не обобщай, — сказал я, убирая руку с ее спины. — Я рос как черный? Да. Я рос как бедный? Да. Но это нисколько не делает меня больше похожим на них, чем ты похожа на английскую королеву. Вы тоже обе белые и родились в больших домах.

— Я не обобщаю, Лео. Я просто имею в виду, что тебе пришлось несладко, как некоторым из этих детей. Ты видел мое детство. И у тебя есть незаслуженное преимущество в наших отношениях, так как ты знаешь, откуда взялась моя такая избалованность.

Я рассмеялся, но Молли смотрела на меня вполне серьезно.

— Пожалуйста!..

— Мне и рассказывать особо нечего, — сказал я.

Рука потянулась к Молли. Я смотрел, как мои пальцы невольно массажируют ей спину. Я не хотел смотреть ей в глаза.

— Мама забеременела, когда ей было шестнадцать. Его звали Майком. Когда я был маленьким, то нечасто его видел, а мама так ничему и не выучилась, так что настоящей работы у нее не было. Мы жили в одной из самых плохих жилых башен во всем городе. Майк был подонком. Ну, вот где-то так …

— Лео, если тебе трудно об этом говорить, не говори, но мне на самом деле хочется больше о тебе знать.

Меня напрягал этот разговор. Опершись о локоть, Молли смотрела на меня. Я знал этот взгляд. Глаза девушки светились уважением. Это пугало меня. За кого она меня принимает? Заслуживаю ли я такого почитания? Лично я воспринимал наши с Молли отношения как награду, как венец моей длительной напряженной работы над своей жизнью. Но эта награда была перебором. Как тогда, когда мы с Брэдом, услышав, что нам присудили Пулитцеровскую премию, почти убедили друг друга в том, что это ошибка какого-нибудь клерка.

Я чувствовал, как учащается мое дыхание. Волнение нарастало. Она уже знала почти все мои секреты, но при этом до сих пор была рядом. Я хотел ей рассказать все о себе, но одновременно и противился. Я хотел, чтобы она меня знала. Я боролся с собой, как и всегда, когда мы с ней становились близки. И так же, как всегда, я медлил… Плавно текли минуты, и мне внезапно захотелось, чтобы она знала больше. Желание скрывать свое детство уже не тревожило меня.

— Он бил маму. Я его ненавидел, до сих пор ненавижу. Он исчезал, не говоря, вернется ли когда-нибудь. У нас в доме ничего не оставалось, не было денег. Месяцы напролет мама обивала пороги благотворительных организаций, выпрашивая продуктовые наборы, или полностью полагалась на щедрость своей семьи. А потом он появлялся, словно ничего не случилось. Теперь я подозреваю, что у Майка была еще одна семья.

Молли придвинулась ко мне и уткнулась лицом в грудь. Одной рукой она крепко обняла меня. Почти непроизвольно я еще крепче сжал ее в своих объятиях, пока воспоминания жгли мне душу. Я на всю жизнь запомнил стыд, который испытал, когда не смог защитить маму. Я нечасто об этом вспоминал, так как я не стал жертвой тех дней, наоборот, то время выковало мой характер. Во многом это было даже к лучшему, так как сделало меня сильным, остальное же я постарался схоронить глубоко в себе и мог только надеяться, что оно нечасто будет всплывать на поверхность.