Замечательно быть связанным отношениями, которые вызывают бесконечную радость всякий раз, когда ты о них вспоминаешь. Это заставляло меня, когда мы оставались с Молли наедине, стараться показать ей все, на что я способен.

Иногда я боролся между своим желанием предложить ей помощь, с одной стороны, а с другой — высказать свое мнение по поводу ее взаимоотношений с отцом. У меня не было сомнений в том, что Молли совсем не рада тому направлению, которое наметилось в ее карьере. А еще я видел, что в ней глубокое уважение к Лейту сложно уживается с обидой на него. Я понимал, что Молли слишком боится потерять одобрение отца, чтобы признаться в этом самой себе.

В тот день, когда меня наконец признали годным вернуться в зону военных действий, я встретился с врачом во время обеденного перерыва, и еще до того, как я покинул офис, на меня и Брэда были зарезервировали билеты в Ливию. Я послал Молли эсэмэску, предлагая нам встретиться за ужином в кафе «Исключительно тайское» и отпраздновать это, а после распить бутылочку вина на балконе моей спальни.

За месяц я совсем немного ночей провел вдалеке от Молли, но по мере того как мой отлет приближался, я начинал сожалеть о том, что позволил себе на столько ночей с ней расстаться. Я не привык по кому-то скучать, поэтому подобная перспектива немного меня нервировала. Молли, казалось, совсем не тревожилась насчет приближающихся перемен. То ли ее совсем не беспокоил перерыв в наших отношениях, то ли она не вполне понимала, чем эта поездка грозит нам.

Я не знал, какая альтернатива хуже, поэтому отложил разговор почти до самого отъезда, а потом, пока складывал вещи в чемодан, попытался завязать легкий, непринужденный диалог.

— У меня есть спутниковый телефон, — начал я, — но…

— Я знаю, что ты не будешь мне звонить, — сказала Молли, — я уже это поняла.

Я взглянул на нее. Она только пожала плечами.

— Я могу позвонить, просто ничего не могу обещать.

— Хорошо. Тебя же не будет всего несколько недель?

— Скорее всего. Если что-то изменится, я тебе сообщу.

— И никаких эсэмэсок?

Я улыбнулся ей, бросая в чемодан бронекуртку.

— Тебе придется найти кого-нибудь другого, кто будет в ближайшее время набирать по сорок эсэмэсок за день.

— Сорок за день! — воскликнула она и с притворным возмущением ткнула меня кулачком в грудь. — Ты преувеличиваешь. Редко когда бывает больше тридцати пяти.

— Можешь присылать. Обещаю время от времени проверять почту и писать в ответ, когда смогу.

— А когда ты вернешься?..

— Когда я вернусь…

— Что будет дальше? Думаешь, ты часто теперь будешь уезжать?

— Да.

— И как часто?

— Зависит от того, дойдет ли все до полномасштабной гражданской войны. Если так, то мне придется находиться там до тех пор, пока все не рассосется.

— Ну и сколько это? Пять командировок в год? Десять?

Я обдумывал ответ, доставая бронежилеты и кладя их поверх моей одежды в чемодан. Я взглянул на Молли, поколебался, но все же ответил.

— В прошлом году я провел в командировках месяцев девять.

Заметив шок на ее лице, я отвернулся к шкафу, чувствуя, как краска заливает мое лицо. Надо было об этом поговорить, но я не хотел этого разговора. Я хотел сделать вид, что эта командировка будет последней, что через пару недель я вернусь в Сидней и мы возобновим нашу близость. Я извлек из выдвижных ящиков шлем и противогаз. Когда я повернулся к кровати, то заметил, с каким ужасом Молли взирает на все это.

— К чему это?

— Это противогаз.

— Я знаю, что это такое. Зачем он тебе?

— Простая предосторожность.

Я решил не объяснять ей, зачем теперь всегда вожу с собой противогаз. А все дело в том, что во время моей первой командировки в Ирак патруль, с которым я передвигался, подвергся обстрелу целым пакетом снарядов, начиненных зарином.

Молли пересела на кровать и принялась осторожно перебирать вещи в чемодане.

— Лео! Тут только четыре комплекта твоей одежды, а остальное — это защитное снаряжение!

— На войне нет смысла часто переодеваться. Война — это война. Никто там особо тебя не замечает.

Молли оторвала взгляд от чемодана, взглянула на пакет первой помощи, который я перекинул себе через согнутую в локте руку, и расплакалась. Я не видел ее прежде плачущей. Она не плакала даже тогда, когда мы говорили о Деклане. Я опустился на кровать рядом с ней и погладил по спине.

— Я не понимаю, — помедлив, сказал я. — Чему ты удивляешься? Ты ведь занимаешься новостным бизнесом.

— Я не знала, — прошептала она, — не хотела об этом думать.

— Послушай! Ты же знала, что работа у меня опасная?

— Конечно, знала, — подняв глаза, сказала Молли, — но это не значит, что мне это нравится.

Мы спали в ее квартире в ту ночь и не прощались, вместо этого мы занимались любовью и заснули в объятиях друг друга. Посреди ночи я встал, чтобы ехать в аэропорт.

Когда в шесть часов утра самолет оторвал шасси от взлетно-посадочной полосы, я взглянул из иллюминатора на город, простирающийся внизу. Впервые за всю жизнь я пожалел, что куда-то улетаю.

Глава семнадцатая Молли

Август 2015 года

Я ехала за Лео, чтобы забрать его на очередную прогулку, когда зазвонил телефон. Увидев на экране, кто звонит, я решила не отвечать, но в последнюю секунду передумала.

— Молли! Это Мелисса. Я звоню по поручению доктора Уолтона. Я понимаю, что ваш муж болен, но вы не пришли уже во второй раз. Вы все еще заинтересованы во встречах с доктором Уолтоном?

— Да… я… Ну, я просто занята. Мы были за границей. Я до сих пор стараюсь наверстать все, что тут накопилось… Давайте через неделю.

До моего слуха донесся шелест бумаги.

— Вы уверены, что разумно настолько откладывать? Вы сдали все анализы, которые рекомендовал вам доктор Уолтон? Со времени последнего вашего осмотра прошло уже пять недель.

Чтобы держаться на плаву, мне приходилось кое-что откладывать на потом. С тем, о чем шла речь, можно было повременить еще несколько недель.

— Ничего страшного. Я действительно не могу выкроить время раньше. Придется обождать.

Завершив звонок, я не внесла запись о визите к врачу в свой ежедневник, что означало: скорее всего я об этом забуду.

***

Нам пришлось проникать в дом со стороны переулка, чтобы не иметь дело с цементными ступеньками крыльца перед парадной дверью. Я отперла заднюю калитку. В соседнем дворике послышался топот собачьих лап по каменным плитам. Улыбнувшись сама себе, я распахнула калитку. Люсьен запрыгнул в проход в ограде со стороны миссис Уилкинс и бросился прямиком к Лео. Он так разогнался, что не смог вовремя остановиться. Никогда, кажется, его хвост так безумно не метался из стороны в сторону.

Лео ничего не сказал даже тогда, когда Люсьен запрыгнул ему на колени и принялся лизать лицо. Обычно такое не оставляли без резкого окрика Лео. Люсьен никак не мог успокоиться. Наконец, минуты через две, он немного унялся, позволив Лео погладить его по холке и за ушами.

Муж низко склонил голову над собакой, и я к своему удивлению услышала, как Лео чуть дрогнувшим голосом произносит:

— Я тоже рад тебя видеть, приятель.

После этих слов вновь обезумевший Люсьен спрыгнул с колен Лео, затем, подскочив вверх, коснулся лапами моего бедра и принялся наматывать круги по маленькому внутреннему дворику, гоняясь за собственным хвостом. Рассмеявшись, Лео взглянул на меня.

— После всего, что тебе пришлось испытать за последние недели, ты плачешь при виде того, как я играю с собакой? — в его голосе прозвучало изумление.

— Я много плачу, — пробормотала я и вытерла слезы тыльной стороной ладони.

Из соседнего дворика послышался голос миссис Уилкинс:

— Лео! Лео! Это ты?

Сначала через зазор в калитке проникла трость миссис Уилкинс, а вслед за тростью в проеме показалась и сама дама. При виде Лео старушка прижала свободную руку к груди, выражая тем самым свою радость, а затем шаркающей походкой быстро заковыляла к нам.