Там, где волнения в обществе перерастали в восстания, социальный состав групп мятежников и объявляемые ими цели свидетельствовали не только о том, что беды крестьян и мелкопоместного дворянства имели много общего, но и о том, что никто из них не питал враждебных чувств ни к королю, ни к войне, ни к церкви. Ришелье воспринимали как враждебную фигуру потому, что не будучи помазанником Божьим, он на деле обладал почти королевской властью и получал соответствующий доход. Протесты были направлены против налогового гнета и, следовательно, против отмены региональной налоговой автономии.
Самыми серьезными из мятежей были восстания кроканов в Пуату (1636) и в Перигоре (1637), а также восстание «босоногих» в Нормандии (1639).[258] Первые кроканы были в целом дисциплинированны и организованны. Они выступали скорее против централизованного управления из Парижа, чем против основных налогов, которые они платили всегда, но особенно их возмущали пенсионы, выплачиваемые должностным лицам государства, в том числе Ришелье и членам совета. Желая вернуть налоговый режим 1610 г. — года смерти Генриха IV, — их собрание потребовало вернуть все выплаченные с тех пор деньги, превышавшие установленную на тот год сумму.
На этом собрании было представлено все третье сословие — юристы, землевладельцы и торговцы, которые понимали, что их процветание зависит от процветания королевства и его суверена. Неясным остается одно: понимали ли они, что уступка даже самым разумным из их требований, часть которых носила исключительно местный характер, будет означать окончание войны и, возможно, подчинение Франции Габсбургам.[259] Уступки были сделаны, и ценой компромисса были выиграны время и относительное спокойствие, но отказы платить основной налог — талью — время от времени повторялись, и мятежи местного масштаба приводили к убийствам, казням и вполне серьезным вооруженным стычкам, после которых порой оставалось до полусотни убитых.
В восстании 1637 г. в Перигоре, для которого народные волнения вообще были весьма характерны, похоже, были замешаны пришлые кроканы из Пуату, которые не вернулись домой, боясь наказания после своего поражения. Здесь мятежники в качестве лидера выбрали дворянина и собрали значительную армию, чтобы двинуть ее на Бержерак, укрепления которого были разрушены после поражения протестантов в 1630 г., а две трети населения вымерло в результате эпидемии и голода 1631 г. Восстание было вызвано преимущественно финансовыми проблемами, увеличением числа и сумм налогов, опустошением и зверствами, чинимыми правительственными войсками, и поведением налоговых чиновников, вставших между провинцией и монархом.
Повстанческие силы были дисциплинированны, организованны и благочестивы, требуя уважения к духовенству и ожидая от него в ответ сотрудничества, но были разгромлены при Ла-Совета опытными войсками под командованием губернатора Ла Валетта, сына д’Эпернона, который не стал ждать подхода своих пушек и сделал ставку на внезапность действий. Тысяча кроканов была убита, а Ла Валетт потерял двести человек. После поражения, несмотря на то что парламент Бордо проявил снисхождение, пять кроканов были обезглавлены, двое повешены, а один приговорен к колесованию.
Наконец, основной причиной восстания «босоногих» в Нормандии стали экономические последствия эпидемии, которая свирепствовала начиная с 1619 г.; производимые ею опустошения достигли кульминации в 1639 г., прервав нормальный процесс сельскохозяйственного производства и торговли. Нормандия должна была приносить около четверти всех налоговых доходов Франции, а с 1635 г. налогообложение осуществлялось непосредственно из Парижа, а не через штаты Нормандии в Руане, которые в 1635–1638 гг. не собирались. С 1636 г. Нормандия была приграничной провинцией, вынужденной терпеть разорение от огромных армий, равно как и кормить, одевать и вооружать свои собственные войска. В столь отчаянной ситуации приходилось прибегать к таким новым процедурам, как требование оплаты вперед перед продлением срока пребывания в какой-либо должности и задержка жалованья военным. Нередки были бунты, часто поддерживаемые правительственными должностными лицами, а 21 ноября население Вернея вышло с оружием в руках против личного отряда легкой кавалерии Ришелье. К 1639 г. в провинции была выплачена только половина налогов.
Движение «босоногих» получило свое название благодаря рабочим из соляных болот Авранша, которые работали босиком, а их небольшое по масштабам восстание примечательно тем, что было поддержано представителями других социальных групп, которые страдали от действий правительства, отчаянно нуждавшегося в деньгах. К мятежу примкнули судейские, торговцы, священники и небольшое, но показательное количество мелкопоместных дворян. Нормандия пострадала особенно сильно от всеобщего обнищания и от непостоянства и несправедливости налогообложения. Примечательно, что в восстании участвовало крайне мало сельских рабочих.
Это движение было окрашено стремлением к построению царства Божьего на земле. Шла речь и о создании христианских общин с совместной собственностью, но эта цель была второстепенной; главная задача заключалась в том, чтобы заставить правительство изменить финансовую систему. Страсти разгорались, питаемые слухами и недомолвками. Жертвами мятежа стали двадцать восемь человек, прежде чем королевская армия, опасавшаяся английской интервенции, в последние недели 1639 г. подавила его, повесив дюжину мятежников и отправив остальных на галеры. Руанский парламент на некоторое время был распущен, и в 1640 г. по провинции прокатилась волна жестоких репрессий.
Ришелье был поглощен международными делами. Его роль в проведении жестких финансовых мер, подрывающих полномочия штатов и парламентов, была, как правило, пассивной, и не он, а Сегье был направлен для того, чтобы по указу короля от 15 декабря 1639 г. наставить на путь истинный руанские учреждения, в том числе парламент. Репрессии и казни продолжались в течение трех месяцев. Пользуясь своими высшими полномочиями, Сегье вершил правосудие в Кане и Байе, затем в Сен-Лэ и Кутансе, приказывая сжигать дома и даже разрушить целую деревню — Серанс.
Серанс не сровняли с землей, — хотя дома семи или восьми зачинщиков были сожжены, — некоторая снисходительность была проявлена и при исполнении приговоров, особенно тех, которые затрагивали имущественные права дворян. Сегье вернулся в Париж 27 марта 1640 г., оставив назначенного из центра интенданта Ла Потери для осуществления дальнейших мер, необходимых для обеспечения стабильности. Сельская Нормандия упорствовала в своем нежелании платить налоги, подстрекаемая и дворянами, и парламентом, и это свидетельствует о том, что жестокие репрессии, сколь бы отвратительными они ни выглядели, не были в тот период неоправданной крайностью. Эти меры были направлены на то, чтобы исправить ситуацию, которая на какой-то момент была выпущена из-под контроля, поскольку основное внимание, время и средства требовались для решения внешнеполитических задач.
Совершенно отдельно от внутриполитических последствий деятельности Ришелье, направленной на достижение единства и величия Франции, следует рассматривать иногда приписываемые ему провалы попыток должным образом перестроить административные механизмы страны. Со времени отставки Шатонефа с должности хранителя печатей в 1633 г. и замены его на Сегье Королевский совет состоял в основном из тех, на кого Ришелье мог положиться. Его административные способности действительно уступали дипломатическим талантам, но он отлично осознавал этот свой недостаток и пытался компенсировать его, предоставив внутреннее управление Францией другим членам Королевского совета, которым это удавалось лучше.
Ришелье не хотел править Францией открыто. Его подчеркнутое стремление во всем демонстрировать покорность воле покладистого по натуре монарха было в известной степени позой. Фактически он контролировал и координировал политику, но его устраивала возможность в любой момент защититься освященным свыше королевским авторитетом и предоставить своим ставленникам (creatures) определять и реализовывать основные направления его генеральной стратегии.[260] Сложившееся административное устройство имело свои недостатки, наиболее серьезным из которых были нестыковки между местными властями и центром. За королевскую армию отвечал военный министр, но ответственность за войска в каждой отдельно взятой провинции лежала на администрации этого региона, к тому же управленческие структуры разных областей были различными и зависели от того, есть ли в них парламент и созываются ли региональные штаты.[261]
